Звезды Эгера - Гардони Геза - Страница 119
- Предыдущая
- 119/125
- Следующая
К полудню загрохотали турецкие пушки и загремели оба турецких оркестра.
Облака дыма окутали крепость, стены сотрясались от криков: «Аллах акбар!»
В крепости везде зажгли костры.
Добо созвал к стенам и котлам крестьян, женщин и весь прочий люд, укрывшийся в крепости. Прибрели даже больные. Каждый, кто в силах был стоять на ногах, покинул свое ложе, чтобы чем-нибудь да помочь сражающимся, хотя бы передавая приказы. Нашлись и такие, у которых обе руки были на перевязи, и все-таки они пришли. Встали к кострам, надеясь хоть пододвинуть ногой полено под котел.
Во внутреннем дворе не осталось в домах никого, кроме детей и двух женщин во дворце.
Госпожа Балог… Бедная госпожа Балог!.. Она отдала сына в школу витязей и теперь боялась попросить Добо уволить его от участия в сражении. Мальчик еще слаб, как он может устоять против оружия диких басурман! Но только по бледности ее лица было видно, как она боится за сына. Железная воля Добо подавила даже ее материнскую тревогу. Глядя на Добо, она и дышать не смела. Так же как солдаты, по первому его слову послушно и безропотно выполняла она все его распоряжения. Воля Добо управляла всеми. Не требовалось даже слов — достаточно было одного кивка, и люди делали все, что он считал нужным.
Что сталось бы с крепостью, если б капитан Добо хоть на миг поддался страху! Добо призывал народ к осторожности, заставил всех облачиться в панцири, латы, шлемы, но когда смерть заглядывала за крепостную стену, Добо вел против нее всех без разбора. Ведь родина дороже всего на свете!
Дни штурма были мучительны для бедной матери. Каждое утро дрожала она, когда сын уходил вместе с Добо. С тревогой ждала она ежечасно, ежеминутно — не настигнет ли Балажа пуля. Как она радовалась, когда оруженосец Криштоф сменял ее сына и Балаж, усталый, запачканный копотью, пропахший пороховым дымом, переступал порог дворца!
Мать встречала его поцелуями и сжимала в объятиях, словно он вернулся домой из далекого, опасного путешествия. Мыла его, расчесывала длинные шелковистые волосы своего мальчика и ставила перед ним все самое вкусное, что только могла найти на кухне.
«Кто погиб, кто ранен из офицеров?» — эти два вопроса задавались всегда госпожой Балог и Эвой в первую очередь.
Балаж не знал, кто такая Эва. Думал, что она знатная эгерская дама, которую мать взяла к себе во дворец для помощи. Поэтому мальчик рассказывал обо всех новостях. Рассказ всякий раз начинался с перечисления погибших и кончался похвалами дяде Гергею. И что только этот дядя Гергей не выдумает! Душа Балажа была полна восторга. Он рассказывал, как сражался дядя Гергей, со сколькими турками бился, с какой отвагой одолевал каждого в отдельности.
Эва слушала мальчика, широко раскрыв глаза, бледная и гордая. Но улыбка показывалась у нее на устах лишь тогда, когда Балаж, заключая свое повествование, возглашал, что турку так и не удалось справиться с этим чудесным дядей Гергеем.
Когда турки шли на приступ, обе женщины стояли у окна, трепеща и плача. Через маленькую щелку им виден был только снующий народ, дым, багровое пламя и цирюльники, которые выплескивали грязную воду из тазов и наливали чистую. Женщины видели, что сперва раненых приносили поодиночке, затем их приносили все чаще и чаще и все больше крови виднелось на них.
Замерев от страха, обе женщины смотрели на раненых. «Ой, снова несут кого-то!.. Не Балаж… Не Гергей… Слава богу!.. Опять несут… А может, их не принесли только потому, что потащили прямо к могильной яме? Быть может, их затоптали сражающиеся?»
Ведь и отец Эвы, искалеченный старик, тоже был в крепости. Она не раз видела, как он ковылял мимо дворца, неся на плече лук величиной с него самого. Колчан бывал то пуст, то набит стрелами. Эве так хотелось крикнуть: «Отец! Родимый! Побереги себя!»
Когда в тот день грянули пушки, обе женщины в слезах кинулись друг другу в объятия.
— Помолимся, доченька!
— Помолимся, тетушка!
Они встали на колени и молились, припав лицом к земле.
Вместе с ними во всех концах Верхней Венгрии ежедневно и еженощно молились тысячи жен и матерей. В далеких селениях молитвенно складывались ручонки малышей: невинные крошки возносили мольбы за своих отцов, которые сражались в Эгере:
«Господи, спаси и сохрани моего папу! Верни нам отца родного!»
Раздавались раскаты адского грохота и грома, неумолчная пушечная пальба, завыванье труб и крики: «Иисус!», «Аллах!» Крепость обволокли тяжелые облака дыма.
Снова понесли раненых. Первого несли на носилках, почерневших от крови. Это был молодой солдат с восковым лицом. Ему оторвало ногу по колено. Цирюльники перевязали его кое-как, наспех. Да и к чему с ним возиться! Чтобы поддержать в нем часа на два надежду? Все равно изойдет кровью.
Пронесли второго, третьего, четвертого. Лицо одного солдата превратилось в кровавый кусок мяса. Глаз нет, видны только зубы. У другого стрела торчит в шее. Ее надо вытащить. Третий прижимает руку к правому боку. Рука вся в крови, точно на ней красные перчатки. Между пальцами густыми струями льется кровь. Солдат садится на землю и молча ждет, когда смерть затуманит ему очи.
Мимо дворца проносится на коне Добо. Вдогонку за ним, но далеко отстав, бежит Криштоф.
«А где второй? — вопрошает страдальческий взгляд матери. — Вот он бежит к Шандоровской башне. Видно, с каким-нибудь поручением. Слава богу! Ой!..»
Раненых уже столько, что все тринадцать цирюльников мечутся как угорелые. Вместе с окровавленными ранеными приносят три турецких знамени. Вопли турок становятся пронзительнее. Пороховой дым все застилает вокруг восточной и северной башен, окутывает пеленой и дворец. Как это бывает зимою в густой туман, за три шага ни зги не видно.
— Боже милостивый! — произносит с мольбой госпожа Балог. — Что же будет с нами, если турки ворвутся?
— Я умру! — отвечает Эва. Она уже бледна как полотно.
Эва идет в оружейный зал, выносит оттуда будничную саблю Добо, в раздумье кладет ее на стол.
В раскрытое окно доносятся стоны и хрипы раненых.
— Ох, глаза, глаза мои! — плачется один. — Больше не видеть мне света божьего!
— Теперь мне по миру идти! — со стоном говорит другой. — Обе руки у меня отрезаны.
Вокруг цирюльников столько раненых, что их не успевают перевязывать. А ведь помогают и женщины. Бледные, они хлопочут вместе с цирюльниками, промывают, прикладывают квасцы и перевязывают раны.
— Господи, помоги нам! — молитвенно говорит молодой паренек. Он сидит в окровавленной рубахе, прижав обе руки к животу. Ему вспороли копьем живот. Госпожа Балог вся трепещет.
— Мы должны выйти, — говорит она. Лицо ее искажено страданием. — Надо помочь цирюльникам.
— Мне тоже выйти? Я пойду! Ни честное слово, ни приказ не могут остановить меня. Я обязана ухаживать за ранеными.
Ветер уносит дым. Госпожа Балог приотворяет дверь и смотрит вдаль, в сторону Казематной башни. Между клубами дыма она видит, как Добо наносит страшный удар по голове турку, который взобрался на стену, и сталкивает мертвеца вниз.
За спиной Добо стоит оруженосец Балаж в стальном шлеме с опущенным забралом. Он держит под мышкой копье, булаву и вторую саблю своего господина.
Солнце то и дело выглядывает из-за туч и дыма. И хотя настала холодная осенняя пора и стужа пробирает насквозь, но сражающимся жарко, как летом. Добо срывает с себя шлем и кидает его Балажу. Потом выхватывает из-за пояса платок и утирает мокрое от пота лицо.
Теперь он бьется с непокрытой головой.
Оруженосец, не зная, куда деть золоченый шлем, надевает его себе на голову.
Все застилает дымом.
Улетай, дым, улетай!
И, словно услышав крик материнского сердца, клубы дыма редеют. Видно, что Балаж стоит на стене и напряженно следит, как сражается Добо.
— Отойди подальше! Опустись пониже! — кричит мать, будто сын может услышать ее в этом адском грохоте.
- Предыдущая
- 119/125
- Следующая
