Звезды Эгера - Гардони Геза - Страница 91

• Предыдущая
• 91/125
• Следующая

— Как ваш сын? — спросил Добо.

— Заснул, — ответила вдова. — У него шесть ран — ранен в грудь, в голову и в руку… А вы что ж это, господин капитан? Ваша милость днем не ест, ночью не спит. Так нельзя! Если вы и завтра не придете обедать, я сама буду носить за вами обед, пока вы его не съедите.

— Все некогда было, — ответил Добо, осушив стакан. — Постель мне постлана?

— Ждет вас трое суток и днем и ночью.

— Тогда я лягу сегодня. — И он присел. — А мальчик серьезно ранен?

— На голове большая рана. А другие, слава богу, полегче — кожаный доломан защитил. Балаж свободно двигает и руками и ногами.

— А как Будахази?

— Цирюльник в пять приемов вытащил у него плечевую кость.

— Жить будет?

— Цирюльник говорит, что будет.

— Теперь ложитесь и вы. И я лягу. Надо отдохнуть. Спокойной ночи!

И, рассеянно поглядев вокруг, он поспешно вышел из комнаты.

В прихожей висел его длинный плащ. Добо накинул его, застегнул на ходу и торопливо направился на Шандоровскую башню. Там он застал Гергея, который как раз посылал какого-то парня тащить наверх кожаный мешок.

— Это еще что такое? — сердито спросил Добо. — Почему ты не спишь? Я ведь приказал тебе спать!

— Я уже выполнил приказание, господин капитан, — ответил Гергей, — поспал. Но мне вспомнилось, что роса может подмочить порох, и я всем велел подтащить сухого пороха.

Добо крикнул вниз пушкарям, стоявшим у мортиры:

— Огонь!

Мортира зашумела, раздался выстрел. Ядро разорвалось на лету и, вспыхнув пламенем в стосаженной вышине, осветило все вокруг крепости.

Турецкий лагерь был недвижим. Только впереди спящих отрядов сидели караульные, высоко подняв воротники.

Добо последовал за Борнемиссой на Церковную башню и смотрел, как Гергей выдувает отсыревший порох из запальных отверстий, бережно насыпает сухой, проверяет, на месте ли фитили, шесты с прибойником, шуфлы, ядра. Закутавшись в шубу, пушкари спали возле пушек.

— Иди спать! — сказал снова Добо.

А сам он остался на башенной вышке и, скрестив руки, стоял возле пушки Бабы. Кругом царила мертвая тишина. Добо поднял глаза к небу.

Безлунное, облачное, холодное небо. Только на небольшой прогалинке мерцало несколько звезд.

Добо снял шлем и, опустившись на колени, устремил глаза в небеса.

— Боже! — шептал он, молитвенно сложив руки. — Ты видишь эту огромную рать разбойников и убийц. Ты видишь, рушится наша маленькая крепость и гибнет в ней горстка отважных людей… В твоей беспредельной вселенной наша земля — малая пылинка, и только. Но для нас это и есть вселенная! Если нужны наши жизни, возьми их у нас! Пусть мы все падем, как трава под взмахом косы, но пусть жива будет наша родина, наша милая Венгрия!.. — Лицо его было бледно. На глазах выступили слезы, заструились по щекам, и он продолжал: — Мария, мать Иисуса, защитница Венгрии! Твой образ носим мы на своих стягах. Миллионы людей поминают твое имя по-венгерски. Заступница, вознеси свои мольбы за нас! — И еще говорил Добо: — Король Иштван Святой! Взгляни на нас с небес! Посмотри на свою опустошенную страну, на гибнущий наш народ! Взгляни на Эгер, где еще стоят стены твоего храма и где народ, преданный твоей вере, на твоем языке возносит хвалу всевышнему. Король Иштван Святой! Вспомни же о нас в своем небесном чертоге, припади к стопам господним!..

Маленькая прогалина средь облаков озарилась ярче, в небе сияло все больше и больше звезд.

Добо утер глаза и сел на лафет пушки. Озабоченный, недвижный, устремил он взор во тьму, расстилавшуюся вокруг крепости.

Турецкий лагерь спал, и оттуда доносился только тихий гул — это воздух трепетал от дыхания сотни тысяч людей.

Добо оперся о ствол пушки. Голова его поникла. Он опустил ее на руку и заснул.

Поначалу раздалось возле конюшен тонкое, пронзительное пение молодого петуха, а вслед за ним — басистый крик старого кочета. На востоке в черном небе бледно-серой лентой обозначились очертания холмов.

Светало.

Казалось, будто внизу зашевелились глыбы земли. Вдали глухо послышалось бряцанье оружия. Черными волнами пошла земля — шум, лязг становились все громче. К звяканью сабель примешивался звон колокольчиков и тихое пение дудок. Серая лента на горизонте все ширилась, ночная мгла стала прозрачной, как вуаль.

Видно было, как заколыхались внизу стяги, как собрались кучками белые тюрбаны, как поднялись ввысь узкие, высокие лестницы и, качаясь, двинулись к крепости.

Небо быстро светлело. Серые тона сменились розовыми, и в бледном, холодном сумраке показались плоские верхушки крепостных башен и порушенные стены.

— Господин капитан! — окликнул Борнемисса спящего Добо, положив ему руку на плечо.

Добо проснулся.

— Это ты, Гергей? — спросил он и кинул взгляд вниз, на волнующийся турецкий стан. — Вели трубить зорю.

Зазвучала труба на башне. Тотчас ответили ей восемь труб. Отовсюду послышалось бряцанье оружия, топот и людские голоса. Оживились и наружные укрепления. На башнях и стенах выстроились солдаты.

Добо спустился вниз, вскочил на коня и стал рассматривать при свете сияющей зари расположение турецких войск.

Больше всего их подошло со стороны дворцов.

— Как только они бросятся на стены, тут же кидайте снаряды, — распоряжался Добо.

На рыночной площади он повстречался с оруженосцем Криштофом.

Криштоф, одетый в теплый темно-синий ментик, сидел на сивой турецкой лошадке.

— Доброе утро, господин капитан! Привезти панцирь?

— Нет, я сейчас сам заеду домой.

Но домой он не заехал, а понесся от одной башни к другой, проверяя, как готовится народ к отражению приступа.

— Стреляйте только в самую гущу турок, — говорил он пушкарям. — Сейчас главное — зажигательные снаряды.

Потом крикнул:

— Не подниматься на стены, пока турок не выстрелит из пушек!

Возле пробоин большими пирамидами лежали гранаты. Их немало заготовили за несколько недель. Гергей Борнемисса заставил положить в них и зажигательные заряды. Таким образом, гранаты приобретали двойную силу. Первый раз они разрывались, когда их сбрасывали. Второй раз — когда выскакивал заряд. Тогда из них летели во все стороны большие белые искры — видимо, в снарядах был толченый фарфор, и тот, кому он попадал в лицо или на одежду, подскакивал как ужаленный.

Турки не умели делать такие снаряды.

Оруженосец Криштоф ждал некоторое время своего господина у дверей дворца, потом, увидев, что Добо все быстрее мчится от одной башни к другой, вошел в дом и принес оттуда нагрудник, поножи, поручи и железные перчатки. Все это он погрузил на коня, взял под мышки шлем и возле угловой башни предстал перед капитаном.

Добо надел доспехи, сидя на коне. Криштоф, не слезая с седла, надевал на него нагрудник, поручи и железные перчатки, потом соскочил с лошади и ремнями прикрепил к ногам капитана поножи, наконец протянул ему золоченый шлем.

— Принеси другой, — сказал Добо. — Стальной принеси.

Заря разгоралась, и внизу уже ясно можно было различить турецкие войска. С севера и востока под стенами и во рвах белели тысячи тюрбанов и колыхались сверкающие серебром шлемы. Но турки еще не двигались — ждали сигнала, чтобы пойти на приступ.

Ждать пришлось недолго. Как только совсем рассвело и стали видны все проломы, выступающие камни, ряды бревен, со всех концов турецкого табора послышалось благоговейное пение муэдзинов. В огромном лагере все турки с шумом бросились ниц, потом поднялись на колени.

Точно ропот приближающейся бури, доносилась молитва из необозримого турецкого стана:

— Аллах! Пророк Мохамед! Пошли отвагу сердцам! Протяни над нами, непобедимый, свои руки. Заткни глотки их орудиям, изрыгающим огонь. Преврати нечестивых безумцев в псов, дабы они загрызли друг друга! Пошли смерч на их земли, дабы он засыпал им песком глаза и придавил к земле! Перебей кости ног их, дабы враги наши не устояли перед нами! Покрой их позором поражения, наш славный пророк, дабы мы возвеличились сиянием славы и дабы страна твоя цвела во веки веков!

• Предыдущая
• 91/125
• Следующая