Звезды Эгера - Гардони Геза - Страница 96

• Предыдущая
• 96/125
• Следующая

Эва Борнемисса сунула руку за ворот и вытащила висевшее на шнурке чудесное турецкое кольцо.

Салкаи уставился на него.

Гостья продолжала:

— Наши шопронские солдаты разыскивали этого турка, но не нашли. Тогда я решила поехать сама. Турок суеверен, талисман для него — все. Представься малейшая возможность — владелец талисмана убьет моего мужа. А не представится — убьет нашего сына. Будь кольцо у мужа, они могли бы еще сговориться. Гергей отдал бы кольцо — турок вернул бы сына…

Салкаи замотал головой.

— Сударыня, эгерчане поклялись не вступать ни в какие переговоры с турками, не принимать от них никаких посланий. Кто скажет хоть слово турку или принесет весть от него — будь это офицер или простой солдат, — предается смерти. — И он продолжал, почесав в затылке: — Эх, сударыня, вот если бы вы вчера приехали! Но кто знает, проникли ли они?

Капитан имел в виду отряд Лукача Надя.

— А я должна попасть в крепость еще сегодня, — ответила Эва. — Я ведь не давала клятвы не вступать в разговоры с турками.

— Но как вы думаете попасть в крепость? Не можете же вы вдвоем пробраться через турецкий стан!

— Мы пойдем в турецкой одежде.

— Тогда вас застрелят из крепости.

— А мы крикнем им.

— Тогда возле крепости попадетесь в лапы к туркам. Ворота все заложены. Может быть, уже и камнями замурованы.

— А как же проникает туда гонец Иштвана Добо?

— Рискуя жизнью. Гонец наверняка знает, у каких ворот будут его ждать. У него есть дудка и пароль. Он говорит по-турецки. Если вы непременно хотите ринуться навстречу опасности, то хоть подождите его.

— А если я пойду с белым платком и скажу, что ищу офицера по имени Юмурджак?

— Вы, ваша милость, молоды и хороши собой. Если вас даже за юношу примут, от этого тоже не легче. Первый попавшийся солдат уведет вашу милость к себе в шатер.

— А если я сошлюсь на известного у них в войсках офицера?

— Там двести тысяч человек. Офицеров по имени знают не все. В лагере ведь даже говорят не на одном языке. Там уйма разного народа — персы, арабы, египтяне, курды, татары, сербы, албанцы, хорваты, греки, армяне. Каждый знает только своего офицера. Да и то не по имени, а по прозвищу. Скажем, у офицера длинный нос — так пусть зовут этого офицера Ахметом или Хасаном, меж собой солдаты называют его Носатым или Хоботом. Если он рыжий — прозовут Лисой или Меднорожим. А худого и длинноногого — Аистом. И все в таком духе. У каждого есть кличка, чтобы его легче было узнать. Одного из офицеров зовут Рыгач, потому что он во время разговора то и дело отрыгивает.

Эва опустила голову.

— Так посоветуйте мне что-нибудь, дядюшка Салкаи.

— Мой совет подождать гонца. Будь это Миклош Ваш или другой, вы, ваша милость, отдайте ему кольцо, и он отнесет вашему мужу. А уж господин Борнемисса сообразит, как ему договориться с турком.

Это был в самом деле мудрый совет. Но, увы, мятущееся материнское сердце не знает слова «ждите». Оно видит только клинок, занесенный над любимыми, и стремится как можно скорее щитом отвести удар.

Эва положила на стол чертеж и долго разглядывала его.

— Если крепость построена еще до прихода венгров, — заговорила она наконец, подняв голову, — то нынешние ее обитатели понятия не имеют, что под нею вырыто. Вот церковь. Отсюда идут три подземных хода. Их могли, конечно, разрушить ядрами. Но вот четвертый ход. Он ведет к теперешнему дворцу и проложен в стороне от остальных. Его не могли обнаружить в те времена, когда строили Шандоровскую башню. То ли знали о нем, то ли нет. Где вход в него, Миклош? — Она придвинула чертеж к Миклошу.

— Вход около печей, где обжигают кирпичи, — ответил юноша, рассматривая чертеж.

— А там есть такие печи? — спросила Эва у капитана.

— Есть, — ответил Салкаи. — К северо-востоку от крепости.

Юноша разбирал крохотные буковки:

— «К северо-востоку — печи для обжига кирпичей. Плоский круглый камень в десяти шагах от орехового дерева, к югу. Там вход».

— А есть там ореховое дерево? — спросила снова гостья.

— Право, не помню, — ответил Салкаи. — Я ездил туда только раз в жизни, еще во времена Перени.

— А печь для обжига кирпичей далеко от крепости?

— Недалеко, минут пятнадцать ходу, а может, и того не будет.

— Стало быть, и там стоят турки?

— Там, должно быть, стоит турецкий обоз, пастухи и всякий прочий люд.

— А вы, ваша милость, можете дать нам какую-нибудь турецкую одежду?

— Могу.

— Нет ли у вас плаща, какие носят дэли?

— Есть, но только один. Да и то разорван сверху донизу.

— Я зашью, — ответила Эва. — Однажды я уже путешествовала, переодевшись дэли. Вот уж не думала, не гадала, что мне это когда-нибудь пригодится! — Она задумалась, склонив голову на руку. — А ведь как знать, будет ли здесь лазутчик через неделю! Может быть, он запоздает. Может, его убьют…

— Да, лазутчикам всегда грозит смерть.

Эва вскочила.

— Нет, нет, мне некогда даже плащ зашить, мне нельзя дольше ждать! Так будет лучше. Благодарю вас за гостеприимство! — И она протянула руку капитану.

— Да что вы…

— Мы отправляемся немедленно.

Капитан встал и загородил дверь.

— Этого я не могу допустить! Этак, очертя голову, только мошки летят на огонь… Я бы век корил себя!

Эва, тяжело вздохнув, опять опустилась в кресло.

— Вы правы. Мы должны поступить иначе, что-нибудь придумать, чтобы нас не схватили.

Господин Балаж тоже присел.

— В том-то и дело, — подтвердил он. — Если представится хоть малейшая возможность, я отпущу вашу милость.

К северо-востоку от Эгерской крепости высится гора Эгед. Полагалось бы именовать ее горой святой Эгиды или святой Эдеды, но название это венграм пришлось не по вкусу, и гору поныне зовут Эгед. Стоит она на таком же расстоянии от Эгера, как гора Геллерт от Кебаньи, только Эгед и выше и величавей.

Выпусти какой-нибудь силач из Эгерской крепости в сторону горы Эгед стрелу, оперенную гусиным пером, перелетела бы та стрела через холм, где рычат турецкие пушки, и упала бы в долину, где кишит разношерстный лагерный сброд. Там расположились купцы, барышники, цирюльники, дервиши, знахари, точильщики, продавцы шербета и халвы, канатные плясуны, торговцы невольниками, старьевщики, цыгане и прочий люд. Днем они ходят в лагерь торговать, менять, подбирать всякий ненужный хлам, увеселять народ, гадать, воровать, обманывать — словом, промышлять.

Второго октября, через трое суток после приступа, который состоялся в Михайлов день, со стороны Тарканьского леса прибыл верхом молодой дэли. Он был в аттиле, узких штанах, желтых башмаках и плаще из верблюжьей шерсти. Вместо чалмы, как это принято у дэли, голову его покрывал капюшон плаща. За поясом заткнуто было множество кончаров, через плечо висели лук и колчан. Дэли гнал впереди себя закованного в цепи венгерского юношу. А юноша погонял вола. Видно было, что и юноша и вол — добыча дэли.

В этих краях повсюду были разбросаны виноградники, но в ту осень венгры не собирали виноград. Зато повсюду хозяйничали турки. Куда ни глянь, везде в виноградниках мелькают тюрбаны и меховые колпаки.

Некоторые кричали молодому дэли:

— Хороша у тебя добыча! Где ты разжился?

Но дэли был занят, подгоняя своего невольника, а тот яростно погонял вола, и оба не отвечали на вопросы.

Дэли не кто иной, как Эва. Невольник — Миклош.

Караульных нет нигде. А если и есть, то все они пасутся в виноградниках. Да и к чему сейчас караульные! Противник заперт в крепости.

Эва Борнемисса безо всяких помех въехала в долину, где обжигали когда-то кирпич, а сейчас стояло скопище пестрых и грязных шатров. Сразу ее окружили галдящие цыганята и тявкающие псы. Вскоре сквозь толпу пробились купцы.

— Продай мальчика. Сколько возьмешь?

— Даю пятьдесят пиастров.

— Даю шестьдесят курушей.

— Семьдесят.

— Дам за вола двадцать пиастров.

• Предыдущая
• 96/125
• Следующая