Пляска Чингиз-Хаима - Ромен Гари - Страница 43

• Предыдущая
• 43/52
• Следующая

— Дорогая, нам надо поторопиться. Поезд отходит через полчаса, не забывай, нас ждет доктор Шпиц. Он просто чудотворец! Вспомни светскую даму, которая требовала, чтобы стучали в дверь во время… Шесть коротких ударов, один длинный. А ту, которая получала удовлетворение только в метро в час пик? И ту, что возносилась к небесному блаженству только в лифте, и еще одну, которой, чтобы она расслабилась, нужно было ласково приставить револьвер к виску? Безмерны тайны и бездны души! Но теперь, дорогая, у них все в порядке. У науки есть ответы на все. Так что ты можешь быть уверена.

Но она уже не верила. Голос ее чуть шелестел, но в нем еще не было безропотности, он еще оставался человеческим голосом:

— Я думала, что достаточно иметь сердце…

— Ну разумеется, дорогая. Доктор Шпиц в предисловии как раз очень подчеркивает важность сердца.

— Но он упоминает его точно так же, как печень или селезенку!

— Это означает только то, что он не преуменьшает роли ни одного органа.

— Но, черт возьми, я не хочу, чтобы о сердце упоминалось только в предисловии!

— Уверяю тебя, дорогая, наука полностью решит все твои проблемы. Она делает такие успехи… Вот увидишь, они изобретут что-нибудь совсем новое… Они изобретут любовь.

— Ты вправду так думаешь?

— А как же! Это лишь вопрос вложения средств. Да, да, именно любовь. Причем не тот отвратительный феномен, благодаря которому на земле стремительно размножаются мухи, скорпионы, пауки, ящерицы, гиены, шакалы и китайцы. Дорогая моя, ты просто расцветешь.

Ну да, не хватало только простого народа! И при этих пророческих словах появился Иоганн с канистрой бензина. Он увидел Лили, и впечатление было такое, будто принцесса из легенды, мадонна с фресок снизошла со своего прославленного гобелена к простым смиренным людям. Иоганн весь задрожал, сорвал с головы соломенную шляпу, прижал ее к сердцу, согнулся в почтительном поклоне; его физиономия озарилась лучезарной дурацкой улыбкой, а глаза излучали такую надежду и умиление, что все птички защебетали, цветы прямо на глазах стали распускаться, родники зазвенели что-то совершенно вергилиевское, а вся земля казалась растроганной святою простотой этой народной до самых печенок натуры; известное дело, земля умеет узнавать своих.

— Смотри-ка, садовник, — бросил Флориан.

— О госпожа!

Но на сей раз, похоже, Лили была совсем не расположена.

— Что ему от меня нужно?

— Как это, что нужно? У нас демократия, и он имеет право сунуть свой бюллетень в урну.

— Ах, нет, только не он! Флориан был потрясен:

— Лили, так нельзя! Неужели ты будешь кого-то дискриминировать?

— Нет.

— Лили, но послушай! Это уже чересчур! Это же народ! В нем все лучшее, самое дорогое, самое святое, достохвальное… Это уже никем не оспаривается, принимается как истина! И потом, никто на это не обратит внимания. Напротив, это поощряется.

— Нет.

Иоганн просто увял на глазах. На его лице появилось уязвленное, оскорбленное выражение; он стоял и хлопал глазами, чувствовалось: еще немножко, и он заплачет от разочарования, потрясения, унижения. Мне стало жаль его. Я считаю, что у Лили нет права пренебрегать простыми людьми. Она делает ошибку, обращая внимание только на выдающихся личностей. Ей бы следовало попробовать массы. Убежден, она бы не прогадала.

— Почему не я? — возопил в отчаянии Иоганн. — Почему все, кроме меня?

— Нет.

— Лили, что значит этот отказ?

— Господи, что я плохого сделал тебе? — стенал Иоганн.

— Не хочу.

— Лили, у тебя классовые предрассудки, это недопустимо.

Она топнула ножкой:

— Народ, вечно народ! Мне это уже надоело!

— Но, дорогая, именно в нем обретается истинный гений! Нужно помочь ему проявиться, дать ему шанс. Между прочим, Иисус был сыном плотника, он вышел из самых низов. Элиты необходимо обновлять!

— К черту!

— Прошу вас! Умоляю!

Иоганн упал на колени. Молитвенно сложил руки:

— Я хочу испытать это, как все другие! Я готов! Я чистый! Я помыл ноги!

— Лили, ты слышишь? Он помыл ноги. Это крайне трогательно.

— Не хочу.

— Но я сделаю все, что вы пожелаете! Все что угодно! Ради вас буду убивать, сколько прикажете! Я исполню любой приказ! Буду беспрекословно слушаться. Если надо, двадцать лет буду нести военную службу. Я пойду добровольцем! Пойду убивать куда угодно и ради чего угодно! Вы же знаете, вы можете требовать от меня все, что захотите. Я на все согласен! Я люблю вас!

— Лили, нельзя презирать простых людей. Это невежливо.

— Я — сын народа!

— Лили, ну снизойди к народу.

— А сейчас я даже социалист!

— Ты слышишь, Лили? Он — социалист. Он действительно имеет право.

— Отстань.

Иоганн зарыдал. Он тер кулаками глаза.

— Но почему? Неужели я такой противный? Мне стыдно, что меня отвергли. Это несправедливо. У меня тоже есть мама, и она любит своего сына.

— Ты слышала, Лили? Ты не можешь так поступить с его мамой.

— Заткнись.

— Сжальтесь! Я тоже хочу!

— Лили, нельзя же так относиться к человеку.

— Что он себе воображает, этот… За кого он меня принимает? Я все-таки не общественный транспорт.

— Но почему? — не унимался Иоганн. — Ответьте хотя бы, почему все, кроме меня? Надо мной вся деревня будет смеяться.

— Нет, это невероятно! Можно подумать, они принимают меня за нимфоманку!

— Да нет же, дорогая, нет. Они все хотят сделать тебя счастливой.

— Да! Да! Я желаю дать вам счастье! И сделаю все что угодно!

На сей раз Лили, похоже, заинтересовалась:

— Все что угодно?

— Да! Все! Не отступлюсь ни перед чем! Все что угодно! Вам достаточно лишь приказать! У меня такое желание! Такое желание!

— Слышишь, дорогая? У этого юноши самые благие намерения.

Лили, похоже, тронута. Она любезно улыбнулась Иоганну. В сущности, она не любит огорчать.

— Хорошо. Подойдите сюда.

Иоганн поднялся с колен. Но еще не решался.

— Ну, хватит стоять и глазеть на меня. Подойдите. Покажите, на что вы готовы. И пусть это будет по крайней мере красиво.

— Что, один?

— Да. Один.

— Хорошо. Сейчас.

Иоганн схватил канистру и облился бензином. Признаюсь, я был изумлен. Лили тоже.

— Ой! — с любопытством воскликнула она. — А я такого способа и не знала.

Иоганн достал из кармана коробку спичек. Он улыбался.

— Неплохо, неплохо, — одобрил Флориан. — Только отойдите чуть подальше, займитесь своими непристойностями в сторонке.

Иоганн удалился в кусты. И тотчас же я увидел пламя. Горел он хорошо. Лили захлопала в ладоши, как девочка.

— Флориан, посмотри! Как полыхает! Какой огонь!

На Флориана это произвело весьма благоприятное впечатление.

— Да, он сумел самовыразиться. Надеюсь, дорогая, ты убедилась, что нельзя презирать простых людей? Иногда в них скрываются огромные внутренние возможности.

Огонь погас довольно быстро. Лили некоторое время смотрела на черный дым, а потом заплакала. Флориан взял ее за руку:

— Не плачь, дорогая, не надо. Мне кажется, он не страдал и даже получил подлинное наслаждение… Не плачь же.

Но Лили была безутешна:

— Уже кончилось! Так быстро! О Флориан, ну почему это всегда бывает так недолго?

— Увы, дорогая. Но ты не огорчайся. Придут новые славные парни, чтобы поддержать священный огонь. Идем, дитя мое. Пошли, нам надо будет соблюсти минуту молчания. Таков обычай. Нужно поощрять высокие чувства. Идем, моя маленькая королева.

И, осторожно подталкивая, он увлек ее к идеальным местам.

Я подождал немножко, но нет, огонь не вспыхнул вновь, а у меня нет того, что ей нужно. Придется довольствоваться тем, что могу предложить ей немногое, еще оставшееся у меня: надежду — надежду, что однажды она будет сотворена. Богом или людьми. Как бы мне хотелось стать свидетелем того, как человечество наконец выйдет из первородного Океана, где оно смутно грезит в бесконечном ожидании своего рождения. Мне нравится Океан, и я ожидаю от него многого, да что там, всего! Он неспокойный, бурный, он бьется в берегах, ему в них тесно. Он — мой брат.

• Предыдущая
• 43/52
• Следующая