Кровавый путь - Воронин Андрей Николаевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая

Возле дома Кобзев остановил машину:

– Я вас потревожу. Вы говорите, недельки через две позвонить?

– Ас Богуславским вы говорили? – спросил Аркадий Карпович.

– Знаете, с ним тяжело говорить. Кстати, вы его давно видели?

– Года полтора назад. Он приходил на торжества в университет. Он совсем дряхлый, а сейчас еще ударился в религию, вдруг стал православным, да таким истым, что дальше некуда. Сплошные посты: большой пост, малый пост… Ходит на службы в церковь… Словом, совсем другим человеком стал академик Богуславский, хотя голова светлая.

– Что есть, то есть.

– Да, – согласился Петраков, понимая в душе, что случилось с академиком Богуславским на старости лет, понимая, но боясь себе в этом признаться, даже опасаясь об этом серьезно размышлять.

Его и самого не раз тянуло зайти в церковь, но пока еще чаша не была переполнена, и последняя капля не упала, и церковь он обходил стороной. Но на кладбище уже поглядывал.

Поднимаясь в лифте на шестой этаж и нащупывая в кармане связку ключей, Аркадий Карпович покачивался из стороны в сторону и вспоминал, как истово перекрестился академик Богуславский после того, как в их разговоре были случайно затронуты и всплыли кое-какие имена уже покойных сотрудников. Академик Богуславский как-то весь подобрался, его глаза сделались влажными, а щеки, сморщенные, как кожура печеного яблока, стали подрагивать. Академик отвернулся к стене, истово перекрестился, бормоча «Отче наш», а затем быстро-быстро даже для своих лет, засеменил, опираясь на тонкую тросточку, оборвав незаконченный разговор на полуслове.

«Да, старик, – подумал тогда Петраков в конференц-зале университета, – вот твои грехи и не дают тебе жить, точат, как черви, твою душу, проедают насквозь, как мышь проедает сыр, как наш вирус прогрызал стенки кровеносных сосудов. Вот ты и мучишься ночами, скорее всего, не спишь. А ведь это ты все закрутил, подхватил мою идею и все заслуги, в принципе, достались тебе. Вот и мучишься ты больше меня, ведь твоя инициатива – эксперименты. Ведь это ты добился, чтобы разрешили испытать „Амур-5“ на живых людях. И неважно, что они были уголовниками, неважно, что многие из них так и не дожили бы до выхода на свободу».

Уже всовывая ключ в щель замка, Аркадий Карпович вдруг тоже захотел перекреститься, но усилием воли удержал руку. И тут же чуть не споткнулся о трехколесный велосипед, стоявший поперек узкого длинного коридора.

– Черт! – воскликнул Петраков и принялся ругать внуков, которые бросают свои вещи где попало, а чаще всего у деда на дороге.

– Что ты бурчишь, папа? – сказала дочь, выглядывая из кухни, она вытирала влажные руки о передник. – Они же дети.

– Дети, дети, – продолжал бурчать Петраков, – детей нужно сразу же приучать к порядку, иначе из них вырастет черт знает что.

– Неужели и ты в детстве никогда не делал ничего плохого?

– Велосипеды под ноги не бросал.

– В твоем детстве не было велосипедов, – напомнила дочь.

– Значит, не бросал самокаты, – и он почти что с ненавистью посмотрел на дочь и подумал:

– «Как плохо, что я мало внимания в детстве уделял ее воспитанию. Вот теперь имею результат. Она бросала свои вещи, теперь бросают внуки. Вот и у меня есть грех на душе: не воспитал как следует дочь, занимался наукой в свое удовольствие, теперь страдай».

Слово «страдай» странно кольнула сердце Петракова. Оно четко очертило то, что он сейчас испытывал. Но вместо того, чтобы раздумывать о моральных проблемах, мучиться ими, он задал дочери простой вопрос:

– Сколько стоит трехкомнатная квартира?

Дочь внимательно посмотрела на отца, затем вновь вытерла и без того сухие руки.

– Это смотря где, папа.

– Естественно, не в Кремле, а так, где-нибудь в микрорайоне.

– Смотря в каком. По-разному.

– Ну, сколько, примерно?

– Думаю, тысяч за пятьдесят-шестьдесят можно сторговаться, можно найти.

– А двухкомнатная?

– Двухкомнатная поменьше. Все зависит от площади, от места, – и дочь принялась рассуждать.

И старик Петраков понял, что она давным-давно интересуется этим вопросом, несмотря на всю невозможность его решения.

– В нашем районе, – сказала дочь, – квартира стоит дорого. Такая, как наша, – больше ста тысяч.

– Такую, как наша, тебе не видать. Если бы твой муж занимался делом, может, вы и позволили бы себе столь дорогое приобретение.

Дочь недовольно поморщилась. Аркадий Карпович не стал с ней больше разговаривать, быстро разделся и с портфелем в руках направился в свой кабинет. Сунул ключ в замок, открыл дверь. Поставил портфель на стол, но даже не прикоснулся к нему. Опустился в кресло, обхватил голову руками, крепко сжал виски.

– Что делать? – задумался он.

И понял: он боится, боится не работы, а того, что Кобзев ему не позвонит ни через две недели, ни через месяц. И его мечте не суждено сбыться. Никогда в квартире не настанет тишина, разве что на его похоронах; вечно в квартире будут толкаться внуки, кричать, капризничать, своевольничать. Будет ходить по квартире угрюмый и недовольный, обиженный на всех на свете зять…

«Ладно, утро вечера мудренее».

В душе он уже решил, что обязательно согласится. И плевать на всякие там государственные тайны, на расписки и подписки. Он уже не молод, жить ему осталось не очень много, большая часть прожита. А остаток хочется провести в спокойствии, комфорте и тишине.

Он подошел к книжной полке, достал толстый географический атлас, изданный еще в пятидесятые годы, с тисненой звездой на обложке. Провел пальцем по указателю, сверил номер страницы, развернул книгу, положив ее на стол.

Его не интересовали экзотические страны, он нашел место, где они с Богуславским провели эксперимент на людях, единственный и блестящий, полностью подтвердивший их первоначальные предположения и выводы. Это место не было обозначено на карте. Оно находилось далеко от населенных пунктов. И к нему, если верить карте, не шли ни железная дорога, ни шоссе. Даже отсутствовал изгиб реки, которая, как он точно помнил, протекала километрах в пяти от лагерей, хотя там имелись и узкоколейка, и дороги еще довоенной постройки.

По узкоколейке вывозили лес, а потом сплавляли по реке. По дороге привозили продукты и заключенных для работ на лесоповале. Он даже помнил номер барака, на обитателях которого был поставлен эксперимент с почти стопроцентным результатом. Большего никто и не мог ожидать, военные не скрывали своей радости.

За день, прошедший после встречи с полковником Брагиным, Комбат уже воспринимал свою новую службу, к которой пока еще не приступил, как должное. Он знал, что от него может потребоваться, знал, что справится с поставленными задачами. Единственное, что его беспокоило, так это то, кого он будет учить.

Но Бахрушин, приехавший к вечеру, развеял и эти сомнения:

– Учить – это громко сказано, – рассмеялся он, лишь только Борис Иванович пересказал ему суть разговора.

– А какого хрена японцы тогда сюда едут?

– По-моему, ничего сверхъестественного здесь нет. Это можно было бы назвать военным туризмом. Богатые люди, интересно им пострелять из нашего оружия, покататься на наших танках. Все равно половина оборудования стоит, а платят они неплохие деньги.

– Ой ли, – засомневался Рублев, видя некоторую неискренность в глазах Бахрушина.

– Есть кое-какие подозрения, но ты, майор не волнуйся. Мои люди всегда смотрят за такими делами со стороны и всегда вовремя вмешаются, если что.

– Бардак полный сейчас, – отвечал ему Рублев, подписывая документы, но все-таки даже в самый последний момент не отказался.

И вот теперь он ехал на машине к полигону, теперь у него уже имелся новенький, приятный на ощупь пропуск, снабженный не только фотографией, печатью, но и запакованный в прозрачный пластик. На таком документе невозможно сделать исправления. Начнешь пластик отрывать, а он оторвется вместе с бумагой.

На этот раз его пропустили на полигон вместе с машиной, правда, тут же заставили ее припарковать, но уже по другую сторону забора. И вновь полковник Брагин примчался встречать Комбата лично. Сразу было видно, что контракту с японцами придают здесь большое значение и не только из-за денег, которые они платили, а из-за того, что распоряжение пришло с самого верха.

• Предыдущая
• 26/79
• Следующая