Пощады не будет никому - Воронин Андрей Николаевич - Страница 20
- Предыдущая
- 20/73
- Следующая
Юрий Михайлович еще раз взглянул на свое холеное отражение.
— Да если бы я с ними не возился, — сказал он отражению своей жены, — то у тебя бы ничего не было. Ходила бы в рваных колготках и жила бы в хрущевке с совмещенным санузлом и двумя маленькими проходными комнатами. Ютилась бы на кухоньке два на два. А так ты живешь как королева, ни в чем себе не отказывая. Захотела съездить за границу — пожалуйста, путевка, деньги, билеты — все, что хочешь. Захотела новую шубу — пожалуйста, муж дал деньги, поехала и купила. Захотела поменять машину — пожалуйста, поменяла. Что ты меня достаешь, надоело слушать!
— Но ты же обещал, — сменив гнев на милость, прошептала женщина.
— Обещал, но вчера вечером я еще не знал сегодняшнего распорядка, думал, что встреча будет отменена. Но ты же сама слышала, сама подала мне телефон, не могла сказать, что меня дома нет.
— Это что, тот самый звонок?
— Да, тот, — резко бросил Юрий Михайлович Прошкин и принялся хлопать себя по щекам.
— Ну, как знаешь, — бросила женщина и стремительно зашагала по длинному коридору, затем, хлопнув дверью, закрылась в своей комнате.
— Ух как надоела, ух как я от всего этого устал! Дура!
На кухне слышался шум воды и звяканье посуды. Там орудовала домработница, которую жена Юрия Михайловича Прошкина меняла чуть ли не каждый месяц. Молодые женщины долго в семье районного прокурора не задерживались. Жена Юрия Михайловича, ко всему прочему (а недостатков у нее было предостаточно), была ужасно ревнива.
Правда, ревнив был и Юрий Михайлович. Но в последнее время он действительно с женой никуда не выходил, слишком сильно был загружен работой. И, когда жена говорила о бандитах, делами которых занимался ее супруг, она была права лишь отчасти.
Да, Юрий Михайлович Прошкин по долгу службы, по своим обязанностям должен был определять сроки, должен был требовать приговоров. Ведь он, в конце концов, работал обвинителем, а не кем-нибудь, не каким-то там юристом-консультантом или частным адвокатом.
В общем-то, несмотря на должность обвинителя, он выполнял функции негласного адвоката, за деньги он защищал бандитов, естественно за большие деньги. Когда его просили, когда ему намекали, что кто-то, даже и не очень виновный, должен получить большой срок, Юрий Михайлович делал удивленные глаза, его ресницы начинали вздрагивать.
— Как это? За что такие большие сроки?
— Ну, Юрий Михайлович, надо, надо изолировать от дела одного человечка — несговорчивый. Ты уж постарайся, а мы тебя не забудем.
Прошкин умел передавать взятки судьям, его-то они знали — не сдаст.
Правда, чаще он выполнял другую функцию: наказывал неугодных бандитам, причем делал это от имени государства. Юрий Михайлович Прошкин старался. И человек, рассчитывавший за небольшой проступок получить небольшой срок, вдруг получал пять, а то и шесть лет строгого режима с конфискацией всего имущества.
Именно подобные поступки, с максимальными сроками, принесли Юрию Михайловичу Прошкину славу непримиримого борца с преступниками и коррупционерами, неподкупного слуги народа. И ему в ближайшие полгода светило солидное повышение.
Да, что и говорить, Юрий Михайлович Прошкин умел работать, умел изобличать преступников, умел находить даже у честных людей, за что зацепиться, а затем, воспользовавшись слабиной и испугом, раскрутить человека так, что тот сам удивлялся и начинал выдавать компромат на самого себя и своих близких. Было в нем что-то от гипнотизера, от Вольфа Мессинга, умевшего пустую бумажку выдать за банковский билет. И самое главное, по этой пустой бумажке получить деньги.
Деньгами в этом мире Юрий Михайлович все измерял. Они для него были эквивалентом честности и мерилом неподкупности. Да, правду говорят, глаза у Фемиды завязаны, а в руках она держит весы с двумя чашами. И, как зачастую случалось, повязка на глазах прокурора Прошкина оказывалась прозрачной, а на обоих чашах весов лежали тяжелые пачки денег. И кто больше даст, та чаша и перевешивала, хотя случалось и наоборот, и случалось довольно часто. К нему приходили те, кто его хорошо знал, хорошо и душевно с ним разговаривали, как правило, намеками, недомолвками:
— Ну да, Юрий Михайлович, все правильно. Стрелял человек, стрелял. И разрешение на хранение оружия у него нет, и выпивши он был. Но ты же понимаешь, посадить такого человека — это выкопать себе могилу.
А может, лучше устроить так, чтобы получил какой-нибудь Борщев Валерий Васильевич, шестьдесят пятого года рождения, два или три года условно?
А прокурор в интимной обстановке за свои услуги, за свое старание тоже получал пару пачек стодолларовых банкнот. Как он сам говорил заказчику, «каждый год, который я скощу, будет стоить десять тысяч или пять тысяч, в зависимости от сложности дела». И, когда какому-нибудь отъявленному головорезу, на котором клейма негде ставить, светило лет восемь строгого режима, а то и «вышка», Юрий Михайлович старался изо всех сил и подавал дело таким образом, что даже у видавших виды судей краснели лица, а пальцы подрагивали, постукивая карандашом по листу бумаги.
И выходило, что отъявленный бандит, которому светило самое меньшее лет восемь строгого режима, вдруг получал два или три года. А те пять лет, которые Юрий Михайлович вместе с расторопным адвокатом выторговывал у правосудия, оплачивались сторицей — за каждый год пять тысяч адвокату и пять тысяч прокурору. Правда, случалось, перепадало и судьям, не без этого.
Юрий Михайлович Прошкин политических дел не любил. И не потому, что не разбирался в этом. Скорее, наоборот — он слишком все хорошо знал и понимал, что сегодняшний преступник, сидящий в Лефортово в отдельной камере, всеми отвергнут, а завтра или через полгода Дума этого человека оправдает. И тогда бывший преступник вдруг покинет тюрьму, его встретят цветами, а встреча будет транслироваться по всем каналам телевидения. А еще через пару месяцев он обязательно, если был политическим преступником, станет народным депутатом, получит иммунитет неприкосновенности и будет возглавлять в Думе какую-нибудь законодательную комиссию. И тогда прокурору, который вел его дело, может очень сильно не поздоровиться.
Вот именно поэтому Юрий Михайлович Прошкин не любил политических дел, не любил даже с ними связываться и давать консультации своим коллегам по подобным вопросам. Правда, его чутью мог позавидовать даже охотничий пес, самый чистокровный, самых высоких кровей.
Пару раз в своей жизни Прошкин занимался политическими делами, и довольно успешно, но тогда он наверняка знал расклад сил, тайный и явный. Его коллеги и те, кто имел очень высокие должности, морщились от того, с каким рвением и старанием вел дела прокурор Прошкин.
— Ох, смотри, Юрий Михайлович, смотри" И на твою задницу припасена горячая сковородка.
— Может, и припасена. Закон — он для всех закон, — гордо вскинув голову, отвечал злопыхателям Юрий Михайлович Прошкин. — Я закон не нарушаю, действую по букве.
— Знаем мы эти буквы, для одних они большие, для других маленькие, да и сам ты, Юрий Михайлович, прекрасно понимаешь, что такое закон в наше время.
Это — дышло: куда повернул, туда и вышло.
— Нет, закон есть закон. Он для всех одинаков: и для министра, и для простого механика авиамоторного или автомобильного завода, и для торгаша в киоске. Для всех одинаков: и для прокурора, и для генерала.
— Так-то оно так, Юрий Михайлович, но смотри.
Прошкину этого можно было не говорить, он и сам прекрасно все понимал, и, надо сказать, в тех двух делах он вышел победителем. Процессы получились шумные, о них писали и в газетах, говорили по радио, показывали по телевидению. И вот именно после них Юрий Михайлович получил славу неподкупного и честного юриста, борца за справедливость и карающего меча правосудия. И этот меч, надо сказать, не затупился. Юрий Михайлович применял его, применял с толком и знанием дела. Иногда, правда, он им только размахивал, меч сверкал, всех пугал, в итоге дело оказывалось пустяковым и преступник отделывался условным сроком. Тогда Прошкин принимался рассуждать о демократии и новых веяниях.
- Предыдущая
- 20/73
- Следующая
