Осколки судеб - Плейн Белва - Страница 25

• Предыдущая
• 25/96
• Следующая

Он снова призвал на помощь разум.

– Послушай, давай поговорим спокойно. На что ты собираешься жить здесь? На одних идеях долго не протянешь.

– Как-нибудь проживу. Устроюсь на работу в больницу. Мне много не нужно. Богатой я никогда не была.

– Да, правда, – печально согласился он и коротко горько рассмеялся. – Ожерелье тебе не понадобится. – Он поднял его с кровати, куда положил раньше.

– Думаю, что нет. Может, тебе лучше вернуть его. Острая боль снова пронзила ему грудь. Он погладил золотую цепь и блестящие камни, словно они были живыми и тоже могли чувствовать себя отвергнутыми. – Я не возьму его назад, Ильза. Сохрани его. Когда-нибудь ты образумишься и вернешься ко мне.

– Дорогой, я и сейчас отдаю себе отчет в том, что делаю. Если бы это было не так, мне не было бы так больно.

Он обнял ее, и некоторое время мужчина и женщина стояли, прижавшись друг к другу. Затем сели и снова принялись за страшные своей безнадежностью уговоры.

– Давай не будем спорить, – взмолилась наконец Ильза. – Пожалуйста, Пол, давай не будем причинять друг другу еще больше боли.

Вечер сменился ночью. У них не осталось слов для объяснений, увещеваний, просьб. В тягостном молчании они лежали рядом на кровати, отсчитывая вместе с будильником последние часы перед разлукой.

Наконец наступил холодный рассвет, и скоро на холодном белом небе появилось белое солнце. Уложенные и застегнутые чемоданы стояли у двери. Пол улетал в полдень с аэродрома к северу от Тель-Авива.

– Не провожай меня, – сказал он. – Я этого не вынесу.

– Я тоже, – откликнулась Ильза.

Пол сидел у окна и, вытянув шею, смотрел на город, который, возможно, ему больше не придется увидеть. Поднявшись в воздух, самолет сделал круг. Маленькие прямоугольные домики, похожие сверху на детские кубики, тянулись вдоль шоссе, мелькали то тут, то там на плоской равнине среди апельсиновых рощ. Вдалеке маячили башни Тель-Авива, за ними возвышался ряд гостиниц, построенных на Средиземноморском побережье. Слева волны прибоя набегали на берег, оставляя на нем размазанные следы, а далеко направо виднелась темная гряда Иудейских гор, которые он едва мог различить сквозь застилавшие глаза слезы.

В течение первого года после возвращения в США, длинного до бесконечности, Пол сначала медленно, потом все быстрее втягивался в своей прежний ритм жизни. Он глубоко и болезненно переживал разлуку с Ильзой. Ильза оставила меня – эта несказанная странная мысль постоянно возвращалась к нему, причем не только по ночам, но и днем, когда он, например, шел на какое-нибудь деловое совещание. Оказалось, что место для нее значит больше, чем человек, любовник, преданный друг. В такие минуты он был уверен, что се нельзя простить. Но бывали и другие, пока еще редкие, моменты – когда в парке таял снег, и в сыром холодном воздухе чувствовался запах весны, заглушающий вонь выхлопных газов, или когда в его кабинете начинали трезвонить телефоны, и три разных человека одновременно почтительно спрашивали у него совета в том или ином вопросе – и тогда он понимал, насколько велика может быть власть места. Она сказала, что ее тянет в Иерусалим, точно так же его притягивали этот город и эта жизнь. Бросить все это представлялось ему таким же немыслимым, как полететь на Луну.

В конце концов он с болью в сердце признал, что жизнь – это чередование приобретений и потерь. Не в первый раз приходится ему переживать потерю. Когда-то в его жизни не было Ильзы, сейчас он снова должен привыкнуть к жизни без нее. И он решил, что не допустит, чтобы его захлестнуло чувство горечи. Горечь бесцельна, она лишь разъедает и опустошает душу.

Конечно, такое решение было проще принять, чем ему следовать, особенно в тот день, когда он пошел в квартиру Ильзы, чтобы договориться о продаже ее вещей, и некоторое время, дожидаясь прихода энергичной дамы, которой предстояло заняться этим вопросом, стоял в одиночестве в середине знакомой комнаты. В тот день он с трудом подавлял в себе гнев, сожаление, отказываясь примириться со случившимся и снова и снова задаваясь вопросом: как могла Ильза так поступить с ним? Но все же, зная, какая у нее сильная воля и твердые принципы, как ее всегда возмущала любая несправедливость, он начинал понимать ее.

Себе он не захотел взять ничего из этой милой квартирки, в которой они провели столько счастливых часов, кроме фотографии Ильзы.

Итак, жизнь продолжалась. Он возобновил отношения со старыми друзьями и немногими родственниками. Время от времени ездил навестить Мег, по вечерам частенько заходил в гости к Лии с Биллом и всякий раз, оказываясь по делам в той части города, где был салон Лии, водил ее на ланч.

Они с Лией всегда были откровенны друг с другом, и именно ей он рассказал про Тима в одну из таких встреч. Но ее больше интересовала Ильза, и она прямо спросила, нет ли его вины в том, что они расстались; возможно, одна из его давнишних навязчивых идей заставила Ильзу принять такое решение.

– Клянусь тебе, что нет, – негодующе ответил он. – Бог мой, да я умолял се вернуться со мной. В ночь накануне отъезда мы не сомкнули глаз, я все пытался уговорить се… У тебя такой вид, будто ты мне не веришь.

– Нет, нет, я знаю, ты говоришь правду. Просто я задаю себе вопрос, не было ли ее решение продиктовано чем-то, что таилось в закоулках ее сознания, и о чем она до поры до времени и сама не подозревала.

– О чем ты, черт побери, говоришь, Лия?

– Не сердись. Я имею в виду, что ты был на том обеде, и ей, возможно, пришло в голову…

– Господи, Лия, я ходил туда, чтобы увидеть Айрис, да и в любом случае – со времени этого обеда до нашего отъезда прошло более трех лет.

Лия, наливавшая молоко себе в кофе, ничего не ответила, но вид у нее был задумчивый. Неужели моя ситуация действительно сыграла какую-то роль, мелькнула у Пола мысль. Неужели это послужило причиной? Нет, не может быть. Собственное прошлое и мечты об Израиле толкнули ее на этот шаг. Это и ничего больше.

– В конце концов, не мог же я силой заставить ее остаться со мной, – проговорил он и замолчал, подумав, что в жизни он по-настоящему любил лишь двух женщин, и обе его отвергли. Какая ирония! – он слегка улыбнулся.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Лия.

– Ничему особенному. Ильза была… Ильза – замечательная женщина. Чудесная женщина. Всю оставшуюся жизнь мне будет не хватать ее.

– Она тебе пишет?

– Да, конечно. Даже описывает своих больных.

И он снова улыбнулся, вспомнив их совместные ужины здесь, в Нью-Йорке, за которыми Ильза рассказывала ему, как прошел день, с какими смешными, трагическими или неординарными случаями ей пришлось столкнуться. Она была прекрасной рассказчицей, умеющей без лишних слов передать самую суть того или иного эпизода, и ему никогда не надоедало ее слушать.

Читать ее письма было все равно, что слушать ее рассказы. Он с нетерпением ждал этих писем и, возвращаясь домой, первым делом смотрел на столик в холле – нет ли на нем толстого конверта. Однажды она прислала несколько фотографий своей квартиры, которую ей удалось снять несмотря на то, что положение с жильем в городе было плачевным. В квартире было великое множество книг и комнатных растений, и от этого она показалась Полу знакомой. В другой раз в письмо была вложена фотография самой Ильзы в белом халате с парой близнецов на руках. «Вот этих детишек мне удалось спасти; их отца убили в Ливане, а мать тяжело больна и не может за ними ухаживать», – писала она. И с юмором описывала, как учится налаживать отношения с домовладельцами, делать покупки, объясняясь на незнакомом языке. Иногда она писала о своей тоске, сожалениях, любви, воспоминаниях и о своей неумирающей надежде на то, что он передумает и приедет к ней.

Это всегда вызывало у Пола некоторое раздражение. «Ни слова о том, чтобы самой передумать», – ворчал он про себя.

– Судя по всему, – продолжал он сейчас, потому что Лия явно хотела услышать больше, – она как всегда очень занята, успела завести много новых друзей.

• Предыдущая
• 25/96
• Следующая