Неугасимый свет - Тайц Яков Моисеевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/41
• Следующая

Янкеле сначала испугался. Потом он обрадовался.

Сейчас он найдёт Чернохлиба, он ему всё расскажет про Финкельштейна. Пусть он задаст канчиком этой толстой собаке!

Янкеле оглянулся. Кожевники, табачники — все разбегались в разные стороны. А стук подков становился всё громче, уже видны были светлые чуприны казаков и острые лошадиные уши…

Вдруг Янкеле увидел маму. Платок она где-то потеряла, чёрные волосы растрепались и висели космами, глаза стали большими. Она подбежала к Янкеле, больно схватила за руку и потащила.

Янкеле вырывался:

— Мама, не бойся, не бойся же!..

Он услышал над собой сильное дыхание лошади.

Резкий удар обжёг голову Янкеле. Казацкая нагайка била по нём, по маме, по всем бегущим.

— Не надо!.. — кричал Янкеле. Они свернули в переулок…

Дома мама легла. Бабушка прикладывала ко лбу Янкеля мокрое полотенце. Прибежала Юзефа:

— Яненко, коханый, шо с тобой?

Янкеле вскочил, сбросил полотенце, кинулся к тетради, выдрал первый лист с красно-синим казаком и стал в ярости рвать его на кусочки и топтать ногами.

— Зачем я тогда купил эту тетрадь! — плакал он. — Лучше бы я тогда пистолет купил!

Бабушка качала головой:

— Вы хотите быть сильнее Николая Второго! Это же неслыханная вещь!

Дядя Герцке был молодой и весёлый, он знал много хороших песен и всегда напевал: «Лопни, но держи фасон!»

По вечерам он приходил грязный, усталый, и Янкеле поливал ему из тяжёлой медной кружки, а дядя командовал:

— Крантиком! Дождиком!

Потом он переодевался, чистил слюной штиблеты, брал свою тросточку с ремешком на конце и говорил:

— Яшкец, пойдём!

Они выходили на главную улицу, где иллюзион. Там показывали драмы в шести частях и комедии. Янкеле и Герцке больше любили комедии и смеялись до слёз, когда у Макса Линдера лопались брюки или он уваливался в бочку со сметаной.

Потом они катались на конке, потом заходили в Дворянский сад. Там духовая музыка, танцы, и дядя Герцке танцевал с Ядвигой «Варшавский вальс».

Потом дядя угощал их семечками, а то и мороженым. Хорошая, счастливая была жизнь! «Почему папа не такой, как Герцке?» — часто думал Янкеле. Он тогда не сидел бы в тюрьме, он бы тоже смотрел драмы и комедии, тоже танцевал бы вальс и тоже напевал бы весёлую песенку:

Вдруг всё кончилось. От воинского начальника пришла повестка: Герцке надо явиться. Герцке явился и там, у начальника, услыхал страшное слово: «Годен».

Доктор сказал: «Годен»; начальник сказал: «Годен»; на билете напечатали: «Годен»; везде Герцке мерещились чёрные буквы: «Годен».

А через месяц бабушка и Янкеле уже провожали дядю Герцке на станцию. Он брёл с сундучком на плече посередине улицы. Он был не один — с ним было ещё много народу с сундучками. Все шли, опустив головы, будто все потеряли что-то на булыжной мостовой и не могут найти.

Спереди и сзади шагали настоящие солдаты, с ружьями. Кто-то пел, кто-то играл на гармошке, женщины плакали, а бабушка и Янкеле тихо шли по деревянному тротуару. Они то и дело спотыкались, потому что всё время смотрели вбок, на Герцке. А Герцке оглядывался на них и невесело улыбался. Они хотели подойти к Герцке, но солдат с ружьём сказал:

— Нельзя!

Потом все с сундучками полезли в товарные вагоны, плач стал громче, паровоз засвистел: «Го-о-ден», колёса застучали: «Го-ден, го-ден, го-ден…» Весёлого дядю Герцке увезли в солдаты.

Без него стало скучно и пусто. Но понемножку Янкеле всё-таки стал его забывать, потому что проходили недели… месяцы.

Только через полгода, пробравшись в Дворянский сад, он вспомнил дядю. Вдруг он увидел Ядвигу — она танцевала с чужим кавалером польку-мазурку. И Янкеле убежал.

Через год, когда прибирались к пасхе, Янкеле нашёл в сундуке лакированную тросточку с ремешком на конце и снова вспомнил про дядю. Как ловко он вертел её двумя пальцами!

Пасха была невесёлая: папа — в тюрьме, мама — в больнице, Герцке — в солдатах. Бабушка и Янкеле одиноко сидели за праздничным столом. Вдруг стукнула дверь, на пороге появился высокий бородатый солдат. Янкеле испугался. Солдат схватил его и бабушку и стал душить. Янкеле закричал, а бабушка заплакала:

— Как ты похудел, как почернел! Что они с тобой сделали?

Это был Герцке. Он расшиб на манёврах колено, и его послали домой, на испытание.

Янкеле отвык от дяди, стеснялся и говорил ему «вы»:

— А где у вас ружьё? А вы можете из шинели такой хомут сделать, как у всех солдатов? А кокарда у вас серебряная или так только?

Но, когда солдат Герцке побрился, скинул сапоги, и портянки, и ремень, и шаровары, лёг и укрылся одеялом, он снова стал дядей Герцке. Янкеле перестал стесняться. Они легли вместе, как раньше, и Герцке шёпотом рассказывал ему, как ротный дрался кулаком, а полуротный ладонью и как обучали разговору: «Так точно, ваше благородие!», «Не могу знать, ваше благородие!»

— А генералом, Герцке, ты будешь? — спрашивал Янкеле.

— Чего захотел — генералом!

— А полковником?

— Нет, ни полковником, ни даже ефрейтором, а так и буду, какой есть: нижний чин.

— Почему нижний?

— Значит, ниже всех.

— Почему ниже? Ты ведь высокий!

— Спи! — сказал Герцке. — Спать команда была!

Янкеле повернулся к стенке, долго лежал с закрытыми глазами, потом снова задвигался:

— А в иллюзионе новая комедия: «Тётя Пуд и дядя Фунт».

— Тётя Пуд? — улыбнулся Герцке. — Завтра сходим обязательно.

Янкеле заснул счастливый. А когда проснулся, в комнате было полно народу. Пришла галантерейщица Хана, сапожник Коткес, фельдшер Лёва — «Скорая помощь». Лёва долго щупал Герцкино колено, потом сказал:

— Вам повезло, Герцке, вы, кажется, всерьёз охромели.

Бабушка засияла всеми морщинками:

— Я же знала, что он у меня удачник! Только к вечеру Янкеле удалось вытащить дядю из дому.

Они пошли по главной улице, как в доброе старое время. Правда, солдат Герцке — это уже не прежний весёлый дядя Герцке. Он не вертел тросточкой, не напевал: «Лопни, но держи фасон!» — он шёл медленно, чуть припадая на левую ногу, и то и дело отдавал честь проходящим офицерам.

У входа в иллюзион Янкеле дёрнул дядю за мохнатый рукав:

— Офицер!

Герцке поднял было руку, но сразу же опустил её:

— Дурачок, это же простой швейцар!

Янкеле виновато засмеялся, взял у Герцке денег, прошёл мимо швейцара в ливрее с галунами и купил два билета в ложу — всё-таки не каждый день приезжают дяди-солдаты!

В ложе у барьера сидел важный офицер с дамой. Герцке отдал честь и тихонько уселся сзади, но тут офицерский стул заскрипел, шпора звякнула, офицер обернулся и тоже заскрипел:

— Нижним чинам здесь, предполагаю, не место!

Появилась билетёрша:

— Солдатик, твоё место там, на галёрке. Сюда тебе нельзя.

На экране уже прыгали и кривлялись дядя Фунт и тётя Пуд.

— Герцке, — сказал Янкеле, стараясь не заплакать, — поедем лучше в Дворянский… сад…

Они вышли на улицу и подбежали к конке. Кондуктор в окне закричал:

— Нижний чин, не цепляйся! Не видишь — площадка забита!

— Дяденька, вагон же пустой!

— Нижним не дозволяется!

Он свистнул, замученные лошади дёрнули, облупленная конка покатилась по рельсам.

Янкеле ошарашенно оглянулся на дядю. Герцке уныло стоял посреди улицы, поминутно озираясь, не проходят ли офицеры. Тускло блестела кокарда, из-под шинели высовывались кривые носы солдатских сапог, на плечах зеленели солдатские погоны. Он бодрился:

— Ничего, Яшкец, мы живо дойдём! По-военному. Полк, становись! Ра-авняйсь! Выше головки! Убрать брюхо! Ешь глазами начальство! Шагом арш! Ать-ва, ать-ва!

И «полк» зашагал: ать-ва, ать-ва, ать-ва…

• Предыдущая
• 29/41
• Следующая