Под горой Гедимина - Тайц Яков Моисеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/28
• Следующая

Миша чуть не свалился на Юргиса, но рослый Юргис подхватил его, и всё обошлось.

В подвале было не слишком темно, потому что свет проникал через люк. А над люком синело небо.

Натыкаясь друг на друга, Миша и Юргис принялись осматривать подвал. Он был довольно большой. Они нашли разбитую бочку, железную миску, два рваных мешка.

Но где же тут спуск в нижний подвал, в тот, который вырыл папа Онуте?

Фашистские солдаты не нашли его, потому что они о нём не знали. Но Миша и Юргис знали, что где-то здесь он обязательно должен быть, если только Онуте всё правильно рассказала.

В дальних углах подвала было темней. Миша направил свет фонарика во все стороны. Наконец в самом дальнем углу, за сырой, липкой сваей, куда можно было пробраться только ползком, на животе, Миша почувствовал, что его рука уходит куда-то вглубь, ни на что не натыкаясь. Вот здесь-то, наверно, и находится лаз в нижний подвал! Он был присыпан землёй.

— Юргис! — позвал Миша.

Юргис подполз и тоже ткнул руку в провал. С минуту они молча лежали рядом. Кто знает, что ждёт их там, в чёрной, глухой яме? Да и легко ли будет выбраться оттуда?

— Аш! — произнёс наконец Юргис и задвигался, разгребая землю.

— Постой!

Миша прислушался. Доски пола над головой слегка скрипели. Слышно было, как там наверху разговаривают и ходят ребята.

Миша нащупал в темноте плечо Юргиса:

— Юргис, дай я полезу, ладно?

Юргис молча кивнул головой, и Миша полез в узкую чёрную дыру.

Кто бы мог подумать, что Миша окажется таким храбрецом? Дома, на Никитском, он ни за что бы не полез в какую-то чёрную, неведомую дыру. Нo здесь — другое дело. Здесь он был не просто Мишей Денисьевым, учеником школы имени Тимирязева. Здесь он был мальчиком из Москвы!

Сначала он просунул ноги, а потом протиснулся весь. Глубоко здесь, конечно, быть не должно. Хорошо бы посветить, но, вися на руках, этого не сделаешь. Надо прыгать!

Миша разжал руки. Ноги сразу уткнулись в мягкое. Пальцы нащупали влажную, комковатую землю.

Темень тут стояла непроглядная, хоть глаз выколи. Перед глазами плыли оранжевые и лиловые круги. Было очень тихо. Голосов ребят не было слышно.

Миша достал из кармана фонарик и нажал на рукоятку. Фонарик послушно зажужжал. Полоска света засновала по земляным стенам.

Яма оказалась небольшой. Правда, такой человек, как Миша, мог вполне стоять в ней выпрямившись.

Бледный луч упал на постель, потом на ящик, который стоял в головах.

Миша нагнулся к ящику, осветил его. Тускло блеснули рукоятки, рычажки, стрелки… Миша понял: это радиоприёмник.

Осторожно, боясь что-нибудь сдвинуть или сломать, он посветил чуть правей. Миша не сразу сообразил, что перед ним ещё один ящик, длинный и плоский. Свет скользнул по гладкой пыльной поверхности ящика, перебежал на валик с рукояткой, прыгнул на пузырёк из-под чернил и лёг на стопку одинаковых листков бумаги.

Миша несмело взял один из листков, стряхнул с него комки земли и поднёс к нему фонарик. Написано было разборчиво, но непонятно — не то по-польски, не то по-литовски.

Миша спрятал листочек в карман, взял другой — то же самое.

Он повёл фонариком вокруг. Заступ, кружка, чугунный котелок с засохшими остатками еды — и всё, больше ничего не видать.

Всякий страх у Миши пропал. Он чувствовал себя уже чуть ли не старожилом этой ямы. Он шагнул в угол, к лазу, и крикнул в чёрную дыру, словно в трубу:

— Юргис! Бронек! Онуте!

— Бронек! Онуте! — подхватил Юргис, который лежал в первом подвале и ждал сигнала.

Миша направил луч фонарика в дыру, чтобы ребятам видно было, куда спускаться.

Через минуту посыпались комки земли, и перед Мишиными глазами повисли босые ноги Юргиса.

— Прыгай!

За Юргисом в яму спустились Бронек и Онуте. Ребята то и дело натыкались на Мишу, хватая его за руки и плечи.

Вдруг Онуте вскрикнула:

— Ой, кто это?

Она стала ощупывать доски, тюфяк, подушку… Миша направил фонарик в её сторону:

— Онуте, не бойся! Никого нету. Это он здесь спал. И радио слушал, видишь?

Луч упал на полированный ящик, рукоятки заблестели.

— А потом печатал… видишь? Смотри!

Луч осветил пузырёк. Миша достал из-под него один из листков.

— Вот… Только я не могу прочитать.

Он чуть ли не вплотную приставил фонарик к бумаге, и Юргис стал медленно читать, а Онуте переводила вслед за ним:

— «Драугай! Товарищи! Не верьте фашистским сводкам. Красная Армия наступает…»

Ребята стояли в яме тесно, плечом к плечу, Миша чувствовал на щеке дыхание Юргиса.

— «Вот подлинная советская сводка. Войска Третьего белорусского фронта…»

Бронек оттолкнул Мишу и схватил листок:

— То я… то я их кидал… носил… Дай!

Миша осветил лицо Бронека. Онуте сказала:

— Ни… неправда. Ты сюда не ходил.

— Ни… не ходил, — согласился Бронек. — То мне тату давал.

— А кто твой тату?

— Мой тату — Казимир Яблонский. То он мне давал.

— Дядя Казимир?.. — вскрикнула Онуте. (И Миша перевёл фонарик на неё.) — Дядя Казимир! Он твой тату?.. Ой, он же с папой моим дружил. Он сюда ходил. А я не знала! Бронек, а где он сейчас, твой тату, где?

Луч упал на полированный ящик.

— В Червоной Армии, — сказал Бронек и стал нащупывать рукоятки радио.

Миша протянул руку и наткнулся на локоть Онуте:

— Пошли, ребята, наверх! Там…

Но тут вдруг неведомо откуда в кромешной тьме раздался могучий, спокойный голос:

— Фашизм принёс людям войну и страдания…

Миша вздрогнул. Казалось, это сама земля заговорила. Он чуть фонарик не выронил: — Что это? Откуда?

— Тихо! То радио, — отозвался Бронек, — с аккумулятором. Я трошки покрутил.

Все замерли. А спокойный, уверенный, словно идущий из-под земли голос продолжал:

— Фашизм — это смерть. Мы несём народам мир и свободу…

— Кто?.. Кто это говорит? — шёпотом спросила Онуте.

— Тш… То Москва! — отозвался Бронек.

От волнения Миша забыл нажимать, и фонарик погас. В глухой, глубокой яме стало черным-черно. Но ребята, кажется, и не заметили этого. Они слушали Москву…

Как славно ударило в глаза солнце, когда Миша выбрался из подвала на белый свет! Как хорошо было снова увидеть синее небо, и ватные облака, и древнюю башню, и красный флаг над башней, и деревья — пускай сожжённые, и дома — пускай разрушенные!..

Он все жмурился, всё тёр глаза после темноты. Он весь перепачкался в земле. У Онуте нос и щеки были в глине. Бронек и Юргис тоже с ног до головы измазались в земле и глине. Они вчетвером побежали к реке и давай там чиститься и умываться.

А прочие ребята, взяв у Миши фонарик, поодиночке спускались в подвал. Всем хотелось хоть одним глазком посмотреть, как там, под землёй, жил папа Онуте, как он там слушал Москву, как печатал на узеньких розовых полосках бумаги сводки «От Советского Информбюро».

Потом, когда все досыта насмотрелись, ребята вернули фонарик Мише и пошли домой.

Онуте шла невесёлая. Обидно! Столько возились, столько труда положили, и всё равно она про папу почти ничего нового не узнала.

Миша никак не мог придумать, чем утешить её. Он шагал рядом с ней прихрамывая. После ходьбы, после прыжков и лазания нога снова разболелась.

— Видишь, я говорила: нельзя тебе, — сказала Онуте.

— Можно! — ответил Миша и молодцевато притопнул больной ногой.

Всё-таки, придя домой, он сразу лёг. Папы, как обычно, не было. Он пришёл только поздно ночью. Миша проснулся и стал рассказывать про подвал. Потом он показал папе розовый листочек.

Папа сказал:

— Да, это подпольная листовка. Тут много было подпольщиков. Они хорошо помогали Красной Армии. Спрячь, Мишук. Спи, завтра расскажешь подробней… Кстати, ты не забыл, что завтра воскресенье?

• Предыдущая
• 24/28
• Следующая