Под горой Гедимина - Тайц Яков Моисеевич - Страница 6

• Предыдущая
• 6/28
• Следующая

— Но ведь там не самый фронт! На фронт нельзя, я знаю, но я ведь и не прошусь на фронт. А туда можно. Папа, решайся!

Папа принялся теребить свою бороду. Он долго теребил её, потом сказал:

— Я и сам бы, пожалуй, не прочь взять тебя, но…

Но Миша не дал папе договорить. Он сорвался с кровати, схватил подушку и подбросил её к потолку:

— Ура! Можно, можно! Ура!..

Папа поднял с полу подушку, взбил её и положил на место:

— Ну, вот что: первым делом, ляг! Отбой! А то я и разговора с мамой затевать не буду.

Миша мигом лёг, свернулся в клубок:

— Отбой, слышишь, папа, уже отбой!

Он захрапел изо всех сил. Ему сразу стало хорошо. Он лежал, сопел, будто во сне, а сам прислушивался к тому, как папа рвёт какие-то бумажки, зажигает трубку, курит… Легонько поскрипывают его высокие сапоги, широкий ремень, тихонько позвякивают ордена, когда папа поворачивается или нагибается.

Теперь Мишу тревожило одно: что скажет мама? А мама, как нарочно, долго не шла. Миша чуть было не задремал даже, но вот наконец хлопнула дверь. Это пришла мама.

Миша незаметно сдвинул с уха простыню, стал прислушиваться.

— Что там было, Наташенька? — спросил папа.

— Там вот что… Союз срочно готовит альбом «Победа». И вот нас всех собрали и предложили поехать на зарисовки.

— А когда ехать?

— Дней через пять-шесть.

— Что ж, Наташа, дело почётное.

— Почётное-то почётное, — сказала мама, — но пришлось отказаться. Мишу-то ведь не с кем оставить.

Миша хотел было вскочить, крикнуть: «Не надо меня оставлять, я с папой поеду!» — но удержался.

А папа щёлкнул зажигалкой, закурил, выдул дым (это Мише всё хорошо было слышно) и сказал:

— Знаешь, Наташа, пока тебя не было, тут родилась одна идея.

Миша затаил дыхание, чтобы ни словечка не пропустить.

— Только не говори сразу «нет». Ладно, Наташа? — сказал папа. — Идея такая: а не прихватить ли мне Мишука с собой?

Миша замер. Вот сейчас всё решится. Он весь превратился, можно сказать, в одно большое ухо.

— Куда прихватить? — спросила мама. — В Вильнюс?..

— Ну да, — заговорил папа. — А что? Ему даже полезно будет. На людей посмотреть, себя показать…

Мише очень хотелось вскочить и расцеловать папу, но он опять удержался и даже крепче зажмурился.

Мама прошлась по комнате:

— Это уж он тебя уговорил, да? Вот народ! Нет, Петя, рискованное дело вы затеяли. Он ещё мал, он ещё никогда не оставался без матери!

«Неправда! А в лагере?» — чуть было не крикнул Миша, но пересилил себя и только двинул ногой, будто во сне.

А папа словно подслушал его мысли:

— Одиннадцатый год — это уже не маленький. Парень он самостоятельный. Мешать мне не будет. С ним даже как-то уютней. А тут ещё кстати твоя командировка. Так что…

Миша чуть-чуть приоткрыл один глаз: так, правильно, папа, молодец!

— Просто не знаю, Петенька… — сказала мама. — Ты меня озадачил… Нет, я вижу, это ни к чему.

Миша под простынёй приуныл. Но тут снова заговорил папа:

— Почему, Наташа? Фронт уже отодвинулся. Жить он будет со мной. Питание приличное. А к началу учебного года я его пришлю. От нас регулярно ходят самолёты.

Мама вздохнула:

— Не знаю… Право, не знаю…

Она подошла к Мишиной кровати, оперлась о спинку и долго смотрела на Мишу. Миша стал дышать ровно-ровно.

— Спит!.. Много ходил сегодня, устал…

Она нагнулась, поправила на Мише простыню:

— Что ж, Петенька, если ненадолго, я, пожалуй…

— Значит… — начал было папа. Но тут уж Миша не выдержал. Он вскочил, кинулся к папе, к маме и заорал на весь дом:

— Ая всё слышал! А я всё слышал! Ура, ура! А я всё слышал!

Путаясь в простыне, он запрыгал, заплясал, размахивая руками и притопывая босыми пятками.

Мише не пришлось даже проститься с товарищами. Рано утром под окном загудела машина. Папа перегнулся через подоконник, закричал:

— Сейчас, товарищ водитель! — И обернулся: — Это за нами.

Оба путешественника уже были готовы. У папы в одной руке — чемодан. Через другую руку перекинут серый шуршащий плащ. На левом боку — сумка, на правом — пистолет.

Миша тоже в полной боевой готовности: за спиной — вещевой мешок, с которым он и в лагерь ездил; в кармане длинных синих брюк — неразлучный друг, фонарик; в нагрудном кармане ковбойки — карандаш и новенькая записная книжка.

На первой странице Миша написал:

А на второй:

Остальные странички пока ещё были чистыми.

Мама долго целовала Мишу:

— Обязательно напиши, как приедешь. А я, когда уеду на зарисовки, я вам напишу.

— Да ты к нам приезжай рисовать, — сказал папа.

— Нет, госпиталь — это я и в Москве могу. Ничего, я вам дам знать… Миша, пиши, на папу не надейся.

— Я тебе каждый день буду писать.

— Посмотрим. А теперь, по обычаю…

Все сели. Миша смотрел то на папу, то па маму. Мама была невесёлая. Видно, не очень-то сладко сейчас у неё на душе.

А папа — ничего. Всё поглаживает бороду и даже, кажется, чуть-чуть улыбается. Он, наверно, сейчас уже думает о своих делах: о госпитале, о раненых…

Вот он встал:

— Пора, Наташенька!

Ещё раз обнялись, ещё разок поцеловались. Мама кончиком широкого рукава вытерла глаза: — Ладно… Ступайте!

Через минуту Миша и папа уже сидели в открытой машине «пикап» и мчались вдоль бульвара.

Так рано Миша, кажется, никогда ещё не был на улице. Непривычно безлюдной была Москва в этот час. Улицы казались гораздо шире, чем днём. К памятнику Пушкину медленно спускался аэростат воздушного заграждения. Его бока серебристо блестели. Казалось, огромная рыбина опускается на дно огромного аквариума.

На углах разноглазые светофоры, не мигая, уставились красным глазом в одну сторону, зелёным — в другую.

Все ещё спали. И только дворники, которые неизвестно когда спят, уже были на боевом посту и подметали и поливали просторный асфальт улицы Горького.

На площади Маяковского Миша попросил остановить машину. Папа постучал водителю.

— Только живо, Миша! Одна нога там, другая здесь!

«Пикап» затормозил. Миша спрыгнул с машины, юркнул в парадное, поднялся на третий этаж и давай трезвонить во все звонки и тарабанить в дверь.

Он переполошил всех жильцов. Сонная Лина, протирая глаза, выскочила в коридор, закутанная в длинный, до полу, шерстяной платок:

— Кто это? Миша, ты? Откуда?

Миша вытянулся и отсалютовал:

— Товарищ вожатый отряда! Рапортую…

Лина перебила его:

— Миша, мы не на линейке! Говори толком, что случилось? Почему ты примчался в такую рань?

— Я улетаю, Линочка…

— «Улетаю»? — Чёрные глаза Лины расширились. — Как улетаешь? Куда улетаешь?.. Да который теперь час?

— Половина шестого, — ответил Миша. — Извини, что разбудил. А только я на самом деле улетаю. В Вильнюс, с папой. Мы с Олежкой мостик затеяли построить возле нашего дома. Скажи ему, чтобы без меня, ладно?

Лина, придерживая на груди платок, кивнула головой:

— Передам. Только постой, расскажи подробней, куда ты летишь, зачем?

— С папой, в Литву, — ответил Миша. — Только, Линочка, мне очень некогда.

— Ладно, не буду задерживать. — Лина протянула Мише из-под платка тёплую руку. — Счастливого пути! И помни, Миша, там, где ты будешь, что ты пионер. И не просто пионер, а московский пионер…

Внизу сердито загудел «пикап», и Миша заторопился:

— Спасибо, Линочка! Привет ребятам. Я напишу. К началу школы вернусь.

Он кубарем скатился с лестницы, сел на место, и «пикап» снова понёсся по только что политому асфальту.

Миша сидит рядом с папой, держится за длинный поручень и никак не может прийти в себя. Ему кажется, будто всё это происходит во сне, а не наяву. Неужели на самом деле началось его первое путешествие!

• Предыдущая
• 6/28
• Следующая