Колокольчики мои - Христолюбова Ирина Петровна - Страница 8

• Предыдущая
• 8/20
• Следующая

— Костя Хохолков, и никак иначе. Студент, — добавил отец.

— Студент? — удивился Егор. — А чего он тогда не учится, а затейником работает?

— Подрабатывает, наверное. Впрочем, я его не расспрашивал.

«Никакой он не студент, — подумал Егор. — Уж мыто с Арканей знаем». Ему очень хотелось рассказать отцу, кто на самом деле тот, который называет себя Костей Хохолковым. Но он прикусил язык. Так бабушка советует: «Прикуси язык, прежде чем сказать».

— Чем же он опасный? — спросил отец.

— Это тайна. К сожалению, я не могу тебе её открыть. Мы с Арканей поклялись.

— Раз поклялись — значит, молчи.

Егор огорчился, что отец расспрашивать не стал. Легко сказать: молчи. А если не молчится? Он снова прикусил язык.

Они подошли к реке. Кама была спокойной. Лишь иногда глубоко вздохнёт — и снова замрёт. Наверное, устала за день, наработалась, как бабушка Груня.

— А река старая? — спросил Егор.

Отец снял ботинки, закатал брюки.

— Река? — Он с наслаждением потянулся, огляделся вокруг, словно прикидывал, сколько реке лет. Ветер шевелил его рыжие кудри и бороду. Он был похож на первооткрывателя, который вступил на неизведанную землю. — Здесь, между прочим, море было, — сказал он.

— Море? — недоверчиво переспросил Егор. — Что-то мне бабушка ничего не говорила. Уж она-то знает.

— Хм!.. Бабушка! Тогда ещё и людей-то на земле не было.

— Не было людей? Ни одного человека в мире? А кто тогда жил?

— Динозавры! Они были огромные, с птичьими головами и ходили на задних ногах.

— А куда потом делись динозавры?

— Вымерли.

— Жили, жили и вымерли? — Егор не мог этого понять. — Почему?

— Точно никто не знает. Возможно, оледенение началось, а они к холоду непривычные были. Остались только родственники в живых — крокодилы, ящеры. Есть версия, что птицы от динозавров произошли!

Егор поднял голову. В небе кружились галки. Расправив крылья, они парили над посёлком Сосновый бор, не помня своего родства с динозаврами.

— А море куда делось? Испарилось, что ли?

— Наверное, испарилось.

— Значит, и река испарится? Она же меньше моря?

— Кто знает, может, и испарится. Жара, скажем, начнётся через миллион лет. А то наоборот — оледенение. Всё время что-нибудь да начинается.

— А что потом будет? — испугался Егор.

Отец не знал, что будет потом, через миллион лет, а баню надо было истопить, пока не стемнело. Он зачерпнул полные вёдра воды. Егор тоже зачерпнул своё ведёрко.

— Что потом? — спросил он.

— На то ответа пока нет, — сказал отец. — Жизнь-то у нас короткая. Не успеешь её понять, а она и кончается.

Они шли по тропинке. Вода плескалась из вёдер, шлёпалась в пыль — шлёп, шлёп, шлёп.

Отец, согнувшись, вошёл в баню. Вылил вёдра в котёл. Егору сгибаться не надо было. Отец перехватил у него ведёрко и тоже вылил туда же, в котёл. Он велел ему подложить в печку дрова, а сам снова пошёл по воду.

Егор открыл поленом горячую железную дверцу, и печка сразу выдохнула жар ему в лицо. Прищурившись, он смотрел на огонь. Разговор с отцом его расстроил. А вдруг они тоже вымрут, как динозавры? Начнётся оледенение… Кругом сплошная мерзлота. Все сидят, дрожат в валенках и шубах. Школа закрыта: батареи перемёрзли. Телевизор не работает. Уже целый год температура воздуха минус сорок, и ожидается дальнейшее понижение.

Егор подкинул в печку дрова, они затрещали, весело заплясали искры. Это было единственное спасение от оледенения.

— Всё в порядке, истопник? — Отец поставил на скамейку ещё ведро воды.

— В порядке! — ответил Егор.

Часа через два, завернув в полотенце чистое бельё, они отправились мыться.

В предбаннике по всей стене висели подсушенные берёзовые веники. Егор разделся, открыл тяжёлую дверь. Каждое бревно в баньке прокалилось, и горячий сухой воздух обжёг тело.

Отец заварил кипятком веник. Берёзовые листья вобрали в себя влагу, стали обманчиво свежи и душисты. Чистый берёзовый запах жарко поднялся на полок, куда уже забрался Егор. Он лежал на животе, вытянув вперёд руки.

Сначала отец чуть слышно прикоснулся к нему веником, поводил над спиной. А потом он начал парить: хлестал жарким веником по спине, по ногам, по попе.

— Ой! — повизгивал Егор и ловил открытым ртом воздух. — Ой, хватит!

Разгорячённый, с прилипшими листочками, он выскочил из бани, помчался к реке и прыгнул с мостика в воду. Жар из тела ещё не ушёл, и он не чувствовал холода, ныряя, как рыба. Ещё не успев окончательно охолодать, Егор побежал обратно.

Отец парился, кряхтел от удовольствия, а потом, как Егорка, тоже выскочил из бани и нырнул в реку.

— А Егор снова сидел на горячем полке и сам хлестал себя веником. Прибежал отец и тоже забрался к нему.

— Хорошо! — вздохнул он. — Как заново родился!

— А можно заново родиться? — спросил Егор.

— Нельзя, — сказал отец. — Уж чего нельзя, того нельзя.

Егор потёр шрамики на своей груди.

— А это у меня откуда?

— Чирьи были, разрезать пришлось. Ты ещё маленький был.

Всего-навсего чирьи! А он-то думал…

Отец окатил его холодной водой, шлёпнул и сказал:

— Одевайся!

Из бани шли медленно — распаренные, блаженно-усталые. Солнце уже село. На реке начали подыматься волны. Деревянный петух на крыше вертелся туда-сюда, предвещая то ли жару, то ли оледенение.

Дома их ждал чай с мёдом. Они сели за стол, а мама с бабушкой ушли в баню. Егор выпил чашку чаю, и ему тут же захотелось спать. Отец уложил его в кровать, накрыл чистым прохладным пододеяльником.

И приснился Егору такой сон. Будто бы по улице гуляют динозавры и щиплют, как коровы, траву. На них никто и внимания не обращает. А у дома отдыха «Сосновый бор», где написано слово «Вход», стоит будто бы стол, а за столом сидит Затейник. К нему выстроилась очередь, а последний в очереди — Егор. Затейник всех по фамилии записывает и каждого спрашивает:

— Ты который раз родился? Ты который?

Кто отвечает — второй, кто — третий, кто — четвёртый. Дошла очередь до Егора.

— Ну, а ты который? — спрашивает Затейник.

— Я второй.

— Ну, ты не ври, — говорит он. — Когда мы были с тобой знакомы, тебе было семь годков. С тех пор прошёл миллион лет. Значит, ты уже двадцать восьмой раз родился.

— Почему двадцать восьмой? — спросил Егор.

— Двадцать восьмой, — повторил Затейник и записал: — «28».

«Как здесь странно считают», — подумал Егор.

— А вы, дяденька Затейник, который раз родились? — спросил он.

— Первый. У нас здесь много раз не рождаются, а уж как родятся, так и живут сколько вздумают.

— А как вы, дяденька Затейник, в нашем доме отдыха оказались и кто вас на баяне научил играть?

— Очень просто, — сказал Затейник. — Наука у нас до всего дошла. Где хочу, там и окажусь. — Он достал часы, постучал пальцем по крышечке, поднёс их к уху. — Идут! — сообщил он и хитровато так рассмеялся. — Вот сейчас переведу стрелки назад, в прошлое, и к первобытным людям с тобой попадём.

— Я не хочу! — испугался Егор.

— Я тоже, — успокоил его Затейник. — Зачем? Жить придётся в пещере, носить шкуру, есть нечего, костёр всё время гаснет. Лучше всего у вас затейником работать. А на баяне, между прочим, я сам научился играть. Со скуки. Здесь ведь делать совсем нечего. Сяду это иногда у моря и играю себе, играю…

Егор оглянулся. За его спиной раскинулось море. А на самом берегу их дом стоит и банька с петухом.

Затейник вытащил из-под стола баян. Сел нога на ногу.

— А чего я-то здесь буду делать? — спросил Егор.

— Как что? В школе учиться, палочки писать.

— Опять в первом классе?

— А ты думал, в каком? Двадцать восьмой раз родился, двадцать восьмой раз в первый класс пойдёшь. Всё заново. Учись, пока оледенение не началось.

• Предыдущая
• 8/20
• Следующая