Узкие улочки жизни - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 11

Например, с расстановкой и удовольствием употребить несколько глотков терпкого вина. Но подлое и проказливое Провидение не пощадило меня и на этот раз: со столика тихо, но настырно затренькал «Иварссон».

Помню, по молодости лет и отсутствию здоровой наглости я долго не мог выбрать модель мобильного телефона, которая подходила бы мне больше всего, и помог только разговор по душам с инспектором Бергом, счастливым обладателем так называемой раскладушки. В тот день я как раз хорошо погрел уши, задержавшись неподалеку от женской комнаты отдыха и став свидетелем необычайно увлекательной беседы, касающейся телефонов и тех, кто их выбирает. В частности, по авторитетному мнению какого-то женского журнала, выходило, что мужчина, отдающий предпочтение раскладывающимся моделям, мягко говоря, слаб по мужской части. Причем слаб в прямом смысле слова, поскольку в качестве интимного партнера предпочитает лиц своего пола. Неудивительно, что мои глаза полезли на лоб, когда статный, вдвое больше меня по званию и годам, а также по общим размерам тела инспектор выудил из кармана пиджака пресловутую раскладушку. Уж кого-кого, а Йоакима Берга заподозрить во влечении, недостойном мужчины, я не мог.

Разумеется, мое удивление не осталось тайной для моего собеседника, и во избежание проблем пришлось объясняться. К чести инспектора, он не стал смеяться на весь коридор своим оглушительным басом, а положил ладонь мне на плечо и сказал:

– Если женщина хихикает, глядя на твой телефон, пригласи ее в спальню и докажи, что она ошибалась. А те, с кем ты не собираешься кувыркаться в постели, вольны думать о тебе все, что хотят. Согласен?

Со столь убедительным доводом не согласиться было попросту невозможно. А за годы работы под началом инспектора Берга, а потом и самостоятельно я на своем опыте убедился в исключительном удобстве телефона, который по окончании разговора достаточно просто закрыть, не думая, нажал ли кнопку «отбой», и не подсчитывая в уме сумму платы за неразорванное соединение.

На внешнем дисплее высветилось лаконичное «ма». Давненько родители не баловали меня своей заботой…

– Привет.

– Как поживает мой мальчик? Что нового?

Несколько сотен километров по земле и гораздо больше – от передающих до принимающих станций через спутник не внесли в мамин голос ни малейшего искажения: те же чуть напряженные нотки, та же легкая хрипотца, очаровавшая моего отца больше трети века назад.

– Все точно так же, как и в прошлую встречу. Ты же знаешь, у меня крайне размеренная жизнь.

– А ты знаешь, как я этому рада.

Слово «рада» было тщательно подчеркнуто. Как обычно. Наверное, ей никогда не надоест вспоминать…

Скандалы длились целую неделю, в течение которой отец старался появляться дома только по необходимости. Я укрыться от маминого гнева не мог, потому что мне сразу заявили: «От сражения бегут только трусы!» И хотя мое мнение на сей счет было не столь уж однозначным и непреклонным, оно совершенно не интересовало Дагмару, и играть приходилось по ее правилам.

Думаю, ни одна мать мира не захочет, чтобы ее ребенок избрал для себя работу, связанную с риском для жизни, поэтому у меня не хватало сил даже для того, чтобы по-настоящему разозлиться. Но упрямство оставалось непоколебимым: я хотел служить в полиции. Как отец. «Дурной пример заразителен!» – восклицала мама, и Генри Стоун тут же спешил убраться восвояси, пока его не заставили в сотый или тысячный раз демонстрировать шрам на спине под левой лопаткой, заставивший карьеру отца сделать резкий поворот, меняя прямое участие в расследованиях на косвенное. Говоря проще, бывший инспектор полиции перешел в консультанты, с блеском освоив специальность «психология преступлений».

«Все хорошо, что хорошо заканчивается», – неизменно слышал я в ответ, когда пытался привести пример отца в свою защиту. В полиции служить страшно, там в любой момент можешь оказаться на волоске от смерти… Разумеется. Но точно так же можно попасть под машину, просто выйдя утром из дома. И кстати, в дорожных авариях людей гибнет больше, чем полицейских при исполнении. Но разумные доводы не действовали. Собственно говоря, не действовало ничего, пока я не вздохнул и не сказал: «Мама, ты же знаешь, я все равно поступлю так, как решил, и даже если через месяц прибегу жаловаться, сейчас передумать все равно не смогу». Странно и загадочно, но честное признание оказалось сильнее всего прочего. Мне разрешили жить так, как я хочу. Вернее, пообещали не вмешиваться в мои решения.

И не вмешиваются до сих пор. А после события, изменившего мою карьеру с не меньшим эффектом, чем ранение – отцовскую, со мной вообще предпочитают общаться на расстоянии. Очень далеком.

– Чем живут и дышат фермеры Йоркшира?

Вздох, раздавшийся в трубке, был наполнен гордым сожалением:

– Какое фермерство, о чем ты… Ты же знаешь своего отца! То тут, то там, но ни дня без работы.

– В Англии так много преступников?

– Скорее много преступлений, а шалят одни и те же персоны… Надеюсь, у вас потише?

Хорошая тема для разговора. И что мне по ней известно?

– Ма, о буднях и праздниках доблестных полицейских служб я узнаю только из газет и телевизионных новостей.

– И по-прежнему не считаешь это единственно правильным.

На незаданный вопрос нет необходимости отвечать, но я все-таки согласился с предъявленным обвинением:

– По-прежнему.

Беседа разбавилась слегка удрученным, но недолгим молчанием с маминой стороны.

– Ты же знаешь, мне так спокойнее.

– Знаю. И понимаю.

– Но не одобряешь.

Как можно не одобрять действия, приносящие любимому человеку необходимое спокойствие и удовлетворение?

– Ма…

– Не обращай внимания, – со вздохом посоветовала она. – С годами я становлюсь все ворчливее и ворчливее… Скоро стану настоящей старой каргой!

Я промолчал, хотя другой человек на моем месте непременно рассыпался бы в цветистых комплиментах, уверяющих Дагмару в обратном. Во-первых, мной уже не меньше миллиона раз было сказано, что колебания маминого настроения неспособны повлиять на мое к ней отношение. А во-вторых…

Это чистая правда, с возрастом люди не становятся очаровательнее характером. Зато приобретают массу иных полезных и уважаемых качеств. Наверное, в таком положении дел есть некая высшая справедливость, ведь даже вино, чтобы достичь богатства вкуса, должно провести в бочке немалое количество лет. Можно ломать копья в споре о достоинствах и недостатках зрелости, но в любом случае истинным остается одно: прожитая жизнь оставляет на нас отпечаток. Нужно только не забывать о наличии двух сторон этого отпечатка, внешней и внутренней.

Шрамы, морщины, седина, изношенный ливер и измотанные нервы… Все это видно либо невооруженным глазом, либо по результатам медицинских обследований. А заусеницы и зазубрины характера – качества, хорошо умеющие играть в прятки. Их тоже можно попытаться вытащить на свет, но разложить по полочкам и повесить бирки не удастся, слишком хитра и изворотлива внутренняя природа людей. Главная же причина ее непобедимости кроется в трусости. Нашей. Человеческой.

Не то чтобы мы любим врать. Иногда даже ненавидим, и лишь немногие делают ложь смыслом жизни и единственным инструментом для достижения целей. Но при удобном случае соврет каждый. Потому что ложь – это щит. Сиюминутный и отбивающий атаку только по одному направлению, зато несколько мгновений мы чувствуем себя в безопасности, а за такое ощущение можно отдать многое. Почти все. Пройдет минута, день, месяц, в самом лучшем случае несколько десятилетий, и щит рассыплется прахом, ведь недаром с незапамятных времен в народе бродит поговорка: «Все тайное становится явным». Как правило, кстати, разоблачение лжи оказывается крайне болезненным событием, куда более страшным и вредоносным, чем…

Нужно всего лишь набраться смелости и бросить щит на землю. А потом принять удар, неважно, насколько сильным и опасным он окажется. Разумеется, будет больно, и весьма, но такая боль сродни эффекту от применения сильнодействующего лекарства: если не умрешь сразу, будешь жить долго и счастливо. Риск велик, зато приз в случае победы замечателен и бесценен. Нужно только осмелеть и попробовать. Правда, иногда роль смелости успешно выполняет невзрачный и на редкость туповатый дублер. Ослиное упрямство.