Узкие улочки жизни - Иванова Вероника Евгеньевна - Страница 14

– Ничего особенного.

Длинные пальцы поймали пушистую кисть шали.

– Позвольте вам не поверить.

– Это ваше право, миледи. Фройляйн Цилинска вела себя в полном соответствии со своим темпераментом и взглядом на жизнь. Если бы я попытался предотвратить ее прилюдное обращение к заказчице, могли бы возникнуть другие проблемы, не менее неприятные.

Больших подробностей хозяйке не потребовалось, потому что заданный вслед вопрос нуждался только в коротком подтверждении.

– Девочка не сдержалась?

– Да.

Со стороны окна раздался печальный вздох.

– Я мог силой удержать ее на месте, но это привлекло бы внимание и вызвало вопросы со стороны посетителей и администрации заведения.

– Пожалуй. Ева необычайно импульсивна во время работы, – согласилась леди Оливия. – А публичный скандал нам не нужен. Итак, она… Что именно она сделала?

– Подошла к фройляйн Нейман и в нескольких словах изложила свои впечатления по поводу спутника заказчицы.

– Впечатления были верны?

Хороший вопрос. Откуда я знаю, что именно прочитала Ева? У меня возникли сомнения, но вполне возможно, что природный медиум чувствует мысли намного тоньше и правильнее, чем искусственно созданный, потому нет весомого повода ставить мое мнение выше мнения напарницы. Тем более что прочитанное очень во многом совпало.

– Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть правильность выводов фройляйн Цилински.

Леди Оливия недовольно фыркнула:

– Но этот ваш ответ, мистер Стоун, только больше запутывает дело. Отказываясь принимать окончательное решение, вы тем самым словно утверждаете: имеются обстоятельства, не согласившиеся занять свое место в логической цепочке.

И почему я не умею так красиво говорить? Наверное, потому, что и думаю несколько коряво.

– Да, миледи. Вы совершенно правы. Обстоятельства имеются. И я не готов назначить им какое бы то ни было место.

– Вам нужно время?

Для размышлений всегда требуется время, это бесспорно. Но не только оно, а в моем случае и не столько.

– И да и нет, миледи. Мне необходима дополнительная информация.

– Какого рода?

– Трудно сказать. Но как только она будет получена, я пойму: это то, что нужно.

Хозяйка усмехнулась, не поворачиваясь в мою сторону и оставляя для меня загадкой выражение лица и истинное настроение взгляда, устремленного в окно:

– И все же, как скоро нам ожидать неприятный визит?

Она так и не забыла о самом первом вопросе? А у меня завязка разговора уже вылетела из головы…

Выпуск новостей вышел в девять пятнадцать. Оцепление на площади было выставлено самое позднее в девять тридцать пять, потому что полицейский участок находится неподалеку от «Сентрисс». Не позднее девяти тридцати был отправлен вызов в управление, в отдел по расследованию убийств: туда идут звонки по поводу любого трупа, обнаруженного на территории Ройменбурга. Не больше четверти часа обычно уходит на отфутболивание свежего покойничка к самому неудачливому или самому свободному инспектору отдела. Потом нужно найти машину, получить «добро» от комиссара, прибыть на место, немного помедитировать над трупом и заняться опросом свидетелей. На все про все будет затрачено не менее трех часов, по окончании которых потребуется еще выработка официальных направлений расследования.

– Думаю, сразу после обеденного перерыва.

– Почему не до?

Кто же променяет сытный обед на беседу со свидетелями?

– Такова полицейская практика, миледи.

– Поверю вам на слово, мистер Стоун. Итак, до обеда мы свободны в своих передвижениях и намерениях?

– Вполне.

– Тогда не смею более вас задерживать.

– Миледи?

– Возвращайтесь к фройляйн Цилинске. Или вы не считаете, что ей сейчас ваше общество необходимо чуть больше, чем мне?

Намек понятен. Иду. Сам напакостил, сам и буду отвечать. По всей строгости, потому что спрашивать с себя тоже буду сам.

Пух невесомых локонов на подушке. Темно-синие, бордовые и кремовые линии клеток на пледе, укрывающем хрупкое тело. Несмотря на худобу и изможденность, Ева не фарфоровая ваза, не упадет и не разобьется от случайного прикосновения, но что сейчас творится внутри сознания, погруженного в сон?

Думаю, что знаю. Нет, почти уверен, ведь со мной тоже произошло нечто подобное. Чуть мягче, пройдя стороной, но переживаний хватило с избытком.

Мы вели наблюдение за свидетелем, проходящим по очередному делу. Рутинная работа, многочасовое сидение на пятой точке, невероятная скучища, и при всем при этом невозможность отвлечься на что-то еще. А тут еще сменщик выбыл из строя, и пришлось дежурить не двенадцать часов, а двадцать три… Положено было двадцать четыре, но старший офицер смены, прибывшей на час раньше, посмотрел на мое лицо и сказал: иди-ка отоспись, парень. И я пошел. Потому что слишком устал. Пришел домой, рухнул в постель, проспал часов десять кряду, а на следующий день в участке узнал, что примерно за полчаса до официального окончания моей смены свидетеля убили.

Разумеется, мне было проще, чем Еве. Но это теперь я могу так говорить, а в те дни…

Никакие уговоры не действовали. Чувство вины не желало уходить, настойчиво, каждую минуту бодрствования и сна долбя мое сознание безыскусной и неопровержимой мыслью: человек умер из-за меня. Умер, потому что я ушел. Остался бы до конца положенной смены, все наверняка сложилось бы иначе. В конце концов, если бы убийство произошло всего на три четверти часа позже, я с полным правом мог бы считать себя всего лишь наблюдателем и…

Вот такая дребедень меня мучила. Мучила довольно долго, с месяц или больше, иногда обманчиво затихая, чтобы в следующий момент обрушиться на мою голову с новыми силами. И логика не помогала. Да, я имел полное право уйти. Да, меня официально отпустили. Да, мое физическое состояние скорее всего не позволило бы предотвратить совершение преступления. Но что толку в логике, когда прямо перед глазами непристойно оголился факт: я ушел – человек умер?

Выкарабкиваться было трудно. Помню, полицейский психолог пыталась мне помочь, но своими беседами только злила и действовала на нервы. Ох, сколько всяких гадостей я тогда наговорил бедной женщине… До сих пор стыдно встречаться. Она все делала правильно, но не учла главного. Мне нужно было найти ответы внутри себя, а не снаружи. Так уж я устроен.

Во-первых, следовало перестать спорить с независящими от моих желаний обстоятельствами. А во-вторых, нужно было раз и навсегда признаться самому себе: я не всемогущ. Просто? Да, на первый взгляд и то и другое легко выполнимо. Но попробуйте проделать это в молодом и полном сил возрасте, когда кажется, что можешь свернуть горы, стоит только поднатужиться и…

Наверное, я справился с душевными терзаниями только потому, что устал. Вымотался морально и физически. Иссяк настолько, что в одно прекрасное утро понял: больше не могу переживать. Не получается. Перегорел. После всего случившегося знакомые стали замечать, что я стал суше и холоднее в общении, но, поскольку личностные изменения удачно совпадали со значением моей фамилии, дальше рассеянного удивления и шуток дело не зашло. Правда, примерно полгода спустя выяснилось, что проблемы вернулись или, что будет точнее, и в первый раз не думали меня покидать. Именно тогда на грани отчаяния и надежды я познакомился с Максом, доктором Максом Лювигом, который… Обучил меня многим интересным штукам.

Увидеть собственное ничтожество со стороны не так уж сложно: отставьте чувства в сторону, поднимитесь на ступеньку вверх и пошире откройте глаза. Всего делов-то.

«Открыть глаза… Нужно открыть глаза… Нужно?..»

Конечно, девочка. А то я уже заждался.

Она шевельнулась. Перевернулась на бок, оказавшись ко мне лицом. Глубоко вздохнула и распахнула веки.

Светло-голубой взгляд из зарослей бахромы пледа, натянутого на голову, – картина, достойная кисти сюрреалиста.

– Почему ты здесь?

– Потому что сейчас не могу быть нигде больше.