Сюзи - Гарт Фрэнсис Брет - Страница 1

• 1/35
• Следующая

Когда бесконечные, пыльные и жаркие извивы большой дороги на Сан-Леандро начинают спускаться в долину и кажется, что уже нет сил терпеть пыль и жару и смотреть на унылые просторы, заросшие овсюгом и уходящие к недостижимому горизонту, почтовая карета неожиданно ныряет в поросль карликовых дубков, которой еще минуту назад не было видно над купающимися в мареве колышущимися метелками этого дикого злака. Дубки постепенно становятся выше, хотя и сохраняют наклон, который из века в век придают здешним деревьям западные пассаты, и вот уже поросль переходит в высокую дубраву, а еще через сотню-другую ярдов — в настоящий дремучий лес. В воздухе веет восхитительная прохлада, длинные тенистые аркады нежат взгляд усталых глаз благодатным сумраком, слышится ропот невидимых ручьев, и по странной иронии высокие редкие пучки овсюга уступают теперь место ковру из пушистых мхов и кислицы у подножия стволов и миниатюрного клевера на полянах. Сожженная солнцем, растрескавшаяся желтая глина равнин тоже осталась позади, ее сменила тяжелая красная пыль и крупный песок; появляются скалы и валуны, а порой поперек пути змеятся белые жилы кварца. Это все та же дорога на Сан-Леандро (еще несколько миль — и она вновь поднимется из лощины на ровное плато), но одновременно она служит и подъездной аллеей к старинному ранчо Роблес. Когда гости судьи Пейтона, нынешнего владельца ранчо, покидают его кров и через двадцать минут достигают плато, лощина, ранчо и лес скрываются из виду так внезапно, словно их поглотила земля.

Проселок, ответвляющийся от главной дороги, ведет к господскому дому, который в этих местах называется «каса», — длинному низкому бурому прямоугольнику на голом пологом пригорке. И здесь случайного путника подстерегает новая неожиданность. Из леса он опять попадает на другую необъятную равнину, но только совсем дикую и унылую, без дорог и тропинок. Однако это всего только продолжение все той же лощины, входящее в три квадратные лиги земли, которые и составляют ранчо Роблес. Она кажется и сухой и неплодородной, и ею владеют одичавшие быки и лошади, которые порой проносятся испуганным потоком под самыми стенами касы, — но длинная южная стена кораля охватывает и плодовый сад, где растут корявые грушевые деревья, и старый виноградник, и дряхлеющую рощу маслин и померанцев. Карл V некогда пожаловал это поместье андалузскому дворянину, благочестивой и праведной памяти дону Винсенте Роблесу, и оно пришлось весьма по вкусу судье Пейтону из Кентукки, современному еретику-пионеру, любителю книг и уединения, который купил его у потомков дона Винсенте. Тут судья Пейтон, казалось, нашел край своей мечты — приют, где ученые занятия можно было чередовать с более деятельным времяпрепровождением и сохранять подобие феодального духа, столь милого сердцу бывшего рабовладельца. В этом краю осуществилась и его надежда вновь увидеть здоровой свою жену (ради чего и было предпринято это переселение через полматерика), — миссис Пейтон чувствовала себя прекрасно, хотя, может, это и нанесло ущерб изящной томности, столь украшающей чахнущую американку.

Думая как раз об этом, судья Пейтон смотрел, как его супруга идет через патио, обнимая за талию Сюзетту — свою приемную дочь. И ему внезапно вспомнился тот день, когда он впервые увидел их вместе, тот день в прериях, когда он привез на стоянку к своей жене малютку-девочку и мальчика, ее спутника, — двух найденышей, отставших от каравана переселенцев. Да, несомненно, миссис Пейтон пополнела и окрепла: чудесный калифорнийский климат сделал ее фигуру пышнее, как более пышными стали здесь привезенные из восточных штатов цветы и плоды; но ему показалось странным, что Сюзи, чье происхождение было куда более скромным, в чьих жилах текла кровь бедняков-фермеров, потеряла ту здоровую крестьянскую пухлость, которая так им нравилась в ней, похудела, стала грациозной и даже, казалось, обрела хрупкость, утраченную его женой.

Эти перемены происходили незаметно в течение шести лет и вдруг поразили его именно в этот день, когда Сюзи приехала на каникулы из монастырской школы в Санта-Кларе.

Женщина с девочкой поднялись на широкую веранду, заменившую с одной стороны патио крытую испанскую галерею. Эта веранда была единственным нововведением, которое позволил себе Пейтон. Веранда была отличным местом для отдыха — от жаркого полуденного солнца ее укрывали наклонная крыша и тент, а от буйных дневных пассатов — противоположное крыло дома. Однако в это утро Сюзи была, видимо, не расположена оставаться там, несмотря на очевидное материнское желание миссис Пейтон побыть с ней вдвоем. На ее хорошеньком, но недовольном личике отражалась капризная досада избалованного ребенка, красивые брови были хмуро сдвинуты, и Пейтон заметил грустную тень, скользнувшую по лицу его жены, когда девочка вдруг шаловливо вырвалась и упорхнула в старый сад.

Миссис Пейтон подняла голову, и ее глаза встретились с глазами мужа.

— Боюсь, что Сюзи скучно с нами. Каждый раз, как она приезжает на каникулы, это становится все заметнее, — сказала она с виноватой улыбкой. — Я рада, что завтра приезжает ее подруга, которую она пригласила погостить у нас. Согласись, Джон, — прибавила она, словно заступаясь за девочку, — что уединенный старый дом и дикая степь не слишком привлекательны для молодежи, как бы они ни нравились тебе самому.

— Да, они, несомненно, очень скучны, если уж ей трудно провести здесь три недели в году, — сухо ответил ее муж. — Но, право же, мы не можем открывать дом в Сан-Франциско только ради ее летних каникул, как не можем и переехать в более фешенебельную местность, оставив ранчо. Кроме того, ей полезно пожить тут простой жизнью. Я еще помню время, когда она не была такой разборчивой. По правде говоря, я как раз сейчас думал, до чего же она изменилась с тех пор, как мы ее подобрали…

— Сколько раз надо напоминать тебе, Джон, — с некоторым раздражением сказала миссис Пейтон, — что мы договорились никогда не упоминать о ее прошлом и думать о ней только как о нашей родной дочери. Ты знаешь, как это мне больно. А сама бедняжка все забыла и смотрит на нас, как на своих родителей. Я уверена, что, если бы индейцы не убили ее несчастных отца и мать или если бы они воскресли, Сюзи даже не узнала бы их и, уж во всяком случае, не почувствовала бы к ним никакой любви. Разумеется, Джон, — добавила она, отводя глаза, чтобы не видеть скептической усмешки мужа, — я хочу сказать только, что маленькие дети умеют легко забывать прошлое под влиянием новых впечатлений, и это вполне естественно.

— И пока, дорогая моя, сами мы еще не оказались жертвами такой детской забывчивости, пока она не считает нас столь же скучными, как ранчо, нам, право же, не на что жаловаться, — весело ответил ее муж.

— Джон, ну как ты можешь говорить подобную чепуху! — с досадой сказала миссис Пейтон. — Этого я совершенно не боюсь, — продолжала она, пожалуй, излишне уверенным тоном, — если бы я так же твердо знала…

— Что именно?

— Что ее у нас ничто не отнимет. Я говорю не о смерти, Джон, отнявшей у нас нашу первую малютку. Такое не может случиться дважды, но я иногда страшусь…

— Чего? Ей же только пятнадцать лет, и еще рано задумываться о другой разлуке, которая только и может нам грозить, — о ее браке. Послушай, Элли, это же только фантазия. Нам девочку отдали ее близкие — во всяком случае, те, кто из них уцелел, насколько нам известно. Я официально удочерил ее. А своей наследницей не сделал только потому, что завещал все тебе, и ей следует знать, что в будущем она должна рассчитывать на твою помощь, а не на мою.

— И я, если хочу, могу составить завещание в ее пользу? — быстро спросила миссис Пейтон.

— В любую минуту, — улыбаясь, ответил ее муж. — Но, надеюсь, у тебя будет достаточно времени, чтобы обдумать все это. А пока я хочу сообщить тебе новость: возможно, на этот раз Сюзи будет на ранчо не так скучно, как прежде. Помнишь Кларенса Бранта, мальчика, который был с ней, когда мы ее подобрали? Того, кто, собственно, и спас ей жизнь?

• 1/35
• Следующая