Светлана - Артюхова Нина Михайловна - Страница 77
- Предыдущая
- 77/78
- Следующая
Письмо спокойно осталось лежать у Светланы на коленях, но так выразительны были движения ее рук... Косте казалось, что он видит письмо разорванным вместе с конвертом пополам... и еще раз пополам... и на восемь частей... и на шестнадцать... и видит белые лепестки, разлетающиеся по ветру.
— Разные бывают темпераменты у людей... А может быть, я его себе на память оставил?
— Если бы на память оставили, мне бы не показали!
Светлана протянула ему конверт и, не поворачивая головы, внимательно смотрела, как Костя прятал его в карман.
— Он вам написал?
— Написал, только не знаю что. Я с его письмом... как раз по твоему рецепту поступил.
Светлана сделала неопределенный жест, как будто хотела сказать: «А! Все-таки!»
— Напрасно не прочли. Я уверена, что письмо было очень хорошее. Он очень славный, Костя.
— Тем лучше.
Светлана, помолчав, начала совсем уже другим тоном, осторожно и ласково:
— Ваша мама... — и остановилась, не решаясь продолжать, боясь сделать ему больно. — Мне кажется, ваша мама тоже считала, что это у вас ненастоящее. А она знала про Надино письмо?
— Да, я ей сказал... вот теперь только сказал... Светлана, когда я получил твою телеграмму... Подписаться забыла, но я сразу узнал, что это ты посылала... по почерку.
— Какой же почерк? — удивилась она. — Ведь это же на бланке, печатными буквами?
— Не важно, что на бланке. Так могла написать только ты. Телеграммы пишут... ну, понимаешь, короче, скупее, расчетливее... Светлана, знаешь что? Расскажи мне про маму... Ведь ты к ней еще в конце августа приехала? Прямо из лагеря?
Светлана стала говорить, осторожно выбирая слова. Костя слушал, не поднимая головы. Потом прикрыл рукой глаза и отвернулся.
Светлана замолчала.
— Это ничего, ты рассказывай... Ну, и что доктор сказал? — Он шарил по карманам, искал платок.
— Костя, может быть, лучше в другой раз?
— Когда-то еще увидимся! Расскажи. Она так мало всегда про себя писала!
Небо стало золотистое, потом розовое. Вспыхнули и запылали окна домов, обращенные к солнцу.
Кто-то шел вдоль набережной. Свернут в переулок или... Когда уже было ясно, что пройдут именно мимо их скамейки, Светлана, продолжая говорить, накинула себе пальто на плечи и встала, закрывая собой Костю.
— Знаешь, Светлана, у меня все время такое чувство, что можно еще что-то ей сказать, о чем-то спросить...
— Да.
— Если бы не война, может, и пожила бы еще.
Прохожие, мужчина и женщина, деликатно заторопились и прошли не оборачиваясь.
Костя заметил их, когда они уже миновали скамейку. Он сунул платок в карман и опять отошел к каменным перилам.
Затихли, удаляясь, шаги, набережная опять стала безлюдной. Солнце скрылось за домами. У реки, отражавшей ясное вечернее небо, было еще совсем светло, но откуда-то снизу, из дворов, из переулков, неуловимо подкрадывались сумерки и расплывались над городом, чтобы город мог спокойно заснуть.
Костя повернулся лицом к ветру, набегающему от реки.
Светлана подошла и стала рядом.
Костя заговорил. Светлана вздрогнула даже — так резко и страстно прозвучали его слова.
— Ненавижу войну! Поэтому пошел в военную академию учиться... Ты понимаешь это, Светлана?
Светлана ответила:
— Я понимаю.
Костя опирался о камень. На загорелой руке, сжатой в кулак, отчетливо выделялся белый шрам.
Светлана успокаивающим движением дотронулась до его руки и погладила белый шрам. Она не ожидала, что Костя обернется, а Костя не ожидал увидеть в ее глазах то, что увидел.
— Светлана!
Девочка смело встретила его взгляд.
Девочка?
Не девочка больше!
Девочка выросла, а он и не заметил.
— Светлана!
Костя схватил обе ее руки и крепко сжал в своих, не чувствуя, что делает ей больно. Память отрывочно выхватывала из прошлого: маленькая девочка в разрушенной деревне, испуганный и любопытный взгляд черных глаз... Светлана тихонько плачет под его шинелью... это в поезде. И к той же самой шинели прижимается она в отчаянном порыве, когда уходит из детского дома единственный хоть немножко знакомый ей человек.
Когда это было? Пять лет назад!
Девочка выросла, а он и не заметил.
Он не заметил и другого: того, что вырастало в нем самом, вырастало на смену первой, мальчишеской, детской, неудачной любви.
Какое удовольствие доставляли ему всегда их нечастые встречи!
Светланины письма... Милое желание развлечь, привести человека в хорошее настроение. Почему, в конце концов, когда в эти последние годы приходило сразу два письма, он распечатывал сначала Надино, а Светланино потом? Просто из чувства долга или чтобы оставить более приятное на закуску?
В один из последних вечеров, когда он оставался с мамой вдвоем, она спросила:
«Костя, что у вас с Надей?»
Тогда он ей рассказал... И удивился — мама как будто даже успокоилась. А в глазах — невысказанный вопрос.
Мама была догадливее его, но она боялась спугнуть, боялась быть неделикатной и промолчала.
Костя опомнился наконец и разжал руки, увидев, каким бледным и напряженным стало лицо Светланы.
— Я сделал тебе больно, прости!
Он делал ей больно много раз. Он сделал ей больно еще сегодня, когда заговорил о деньгах, назвал младшей сестренкой, дал ей прочесть Надино письмо, ища сочувствия.
— Прости!
Маленькие пальцы, побелевшие и смятые в его руках...
Никогда никому не целовал руки — даже в голову никогда не приходило! — но сейчас... было так естественно...
Ежик спрятал все свои колючки. Маленькие руки не вырывались никуда и лежали в его ладонях с покорной нежностью. Маленькие пальцы розовели и как будто оттаивали в его руках.
Костя сам осторожно выпустил их.
Тихая набережная, шумный перекресток...
Когда переходили улицу, Костя не взял Светлану под руку, она поняла почему.
Не думай, я понимаю. Твое горе — мое горе, и ничего не нужно сейчас говорить!..
Синий-синий, спокойный вечер. Над входом в метро приветливо сияло большое красное «М». Оно всегда у вокзала встречает, когда приезжаешь. Для Кости оно всегда было связано со словом «Москва». А Светлане казалось, что это слово «Май» начали писать с большой буквы. В грустный осенний день оно напоминало о весне.
- Предыдущая
- 77/78
- Следующая
