Леди Генри - Стоун Джулия - Страница 12

Спустя две недели граф Генри получил письмо, перевернувшее привычный уклад жизни замка.

Анри в очередной раз отправился в Лондон по поручению графа и как его доверенное лицо. Оттуда он намеревался поехать в Мюнхен для переговоров о поставках мяса в Англию. Анри любил Баварию, как он сам утверждал. Мюнхен, окруженный горами и озерами, прославленный прекрасной архитектурой, музеями, шумными празднествами был, несомненно, красивейшим городом Германии. Анри любил прогуливаться по Английскому саду, вскидывая на ходу фамильную трость с набалдашником из слоновой кости, по спокойным чистым улицам с домами в стиле Ренессанса, любил стоять под Триумфальной аркой, когда над ним возносилась Бавария, правившая четверкой львов. Его поражал этот чисто арийский кич – огромный символ крохотной страны. Он любил автомобильные прогулки по отрогам Баварских Альп, серпантин каменистых дорог, виллы в девственных горных уголках, утопающие в зелени, к которым ведут подъездные дорожки, посыпанные ракушечником.

Любил он проводить вечера в «Альпийском кабачке» в старом городе, где за четверть литра крепкого выдержанного вина брали на десять пфеннигов дороже, и слушать разглагольствования педантичных и умных землевладельцев, своих приятелей. Но не только землевладельцы навещали этот ресторан, славящийся поистине бюргерским уютом и кухней, бывали здесь и политические деятели. Господа эти основательно и гордо возвышались за столами, сработанными из мореного дуба, на массивных полированных скамьях. Эти люди имели твердое положение и столь же твердые взгляды на политику, искусство, жизнь. Бавария была автономным государством и все эти люди кичились своим положением. Германия состояла из восемнадцати независимых государств, но, в сущности, они давно превратились в провинции.

Анри не было дела до политики, он с любопытством смотрел на всех этих господ, облеченных пышными титулами, на всех этих президентов, парламентариев, демонстрирующих свою власть, ведущих борьбу против общегерманского правительства, не желающих исчезнуть с политической арены. Он только качал головой, зная, что он для них чужак. Но это не мешало ему посещать «Альпийский кабачок», хрустеть поджаренными свиными сосисками, пить пиво и выговаривать непривычные немецкие слова.

А в этот раз поездка на Баварское плоскогорье обещала быть для Анри особенно приятной, ибо кроме дел, он ожидал найти все столь же благосклонный взгляд некой Ванессы фон Крюгер, уроженки Северной Германии. Натягивая краги и захлопывая дверцу «Оксфорда», он весело рассмеялся на вопрос Ричарда, выбежавшего проститься с братом.

– Еду вести переговоры с баварскими поросятами на предмет свинины, – сказал он.

Джон стал правой рукой графа. Теперь он занимался розовым поместьем Генри, делами двух лондонских предприятий, а также винодельческой фермы во Франции. Через руки Джона проходили банковские счета, которые он каждое утро доставлял графу, а также договора и иные деловые бумаги. Ричард по-прежнему доставлял немало хлопот, но сопротивление его было сломлено, и мальчик постепенно свыкался со своим новым положением. Теперь Джон был основательно загружен работой и такая занятость нравилась ему. Он снова знал к чему приложить свою энергию, опыт, целеустремленность. Уверенный в своих силах, он чувствовал себя как рыба в воде среди всех этих сложностей – акций, векселей, ренты. Он радовался тому, что снова может применять свои знания на практике. Вернулась легкость, радость бытия, сознание того, что жизнь открывает ему новые прекрасные возможности. Он уже не бродил по поместью в одиночестве, коротая свободные часы в библиотеке. Меланхолия наконец оставила его.

Джон сознательно выстраивал отношения с Ричардом. Но эгоизм так глубоко пустил корни в душе ребенка, что Джону стоило немалых сил, чтобы пробиться к его ценным, благородным качествам.

Вот уже третий день Ричард опять дулся на своего воспитателя. Юный граф явно затаил обиду после ссоры во вторник, и теперь демонстративно ходил на прогулки с миссис Уиллис. В воскресенье они с Джоном собирались в Кентербери осмотреть собор, его потемневшие от времени столетние башни, пронзающие облака шпили, величественные контрфорсы. Здесь, по извилистым улочкам Джон бродил еще ребенком, наслаждаясь тишиной и присутствием тайны, ощущая на себе эту тайну, восхищаясь оттенками красок и игрой линий. Здесь были старинные склепы, могилы с надгробными надписями, позеленевшие и сглаженные ветром и водой – Фома Бекет, гугеноты, Черный Принц. Его поражали и вызывали благоговейный страх резные ворота монастырской ограды, куда он входил с горбатой солнечной кентерберийской улочки, попадая под сень собора, словно оказываясь в далеком, непонятном прошлом.

Этим же путем Джон хотел провести юного графа, и теперь не без улыбки думал, помешает ли Ричарду его заносчивость провести день в Кентербери. Впрочем, мальчика могла прельстить автомобильная поездка. И все-таки, Джон с уважением относился к чувствам Ричарда.

– Вот уж прирожденный делец. Он сумеет извлечь выгоду из любой ситуации, – усмехнулся он.

Утром пришла почта и после завтрака Джон принялся ее разбирать. Это были деловые предложения от предпринимателей, счета банков, подробный отчет дворецкого новой виллы на Темзе, которую граф приобрел для Анри, приглашения на светские рауты, личные письма, газеты, какие-то рекламные листовки, снова приглашения. «Сколько шелухи!» – думал Джон. Он уже начал откладывать бумаги, с которыми мог разобраться сам, как вдруг внимание его привлек плотный голубой конверт с французским штемпелем. Это было письмо, адресованное лично графу. При первом же взгляде на почерк, Джон понял, что послание от женщины. Несколько лет он занимался графологическим анализом и мог по почерку уяснить для себя настоящий характер писавшего. Ему нравилось проделывать такие штуки на вечеринках и видеть потом любопытные и растерянные лица приятелей и знакомых. Позже, осознав, какую силу дает ему этот неординарный и зловещий дар, он перестал забавляться таким образом на потеху компаний. Но нет-нет, да и возвращался мысленно к тому, что это хобби он мог бы превратить в профессию.

И вот теперь Джон пристально всматривался в надпись на конверте и интуитивно дробил линии стройных готических букв в соответствии с методом анализа. На конверте не было обратного адреса и имени, буквы на штемпеле были нечетки, но не оставалось сомнений, что место отправления письма – Париж.

Он отодвинул бумаги и откинулся на стуле. Нет, пет, говорил он себе, на свете великое множество женщин и ничего удивительного в том, что кто-то пишет графу. Ведь граф еще не старик, к тому же заметная и яркая фигура в Англии.

Джон встал и легко прошелся по кабинету. «Сегодня много работы, – убеждал он себя. – Необходимо собраться и быть точным. И что это ты так всполошился? Для этого нет причин, совершенно никаких причин». Он возобновил разбор корреспонденции, все время держа в поле зрения голубой конверт. Потом замер, положив локти на стол, и стал прислушиваться к себе. Сердце забилось в груди, и он вдруг почувствовал, что знает содержимое письма. Его бросило в жар, но лицо сильно побледнело. «Это трусость, – объяснял себе Джон. – Ты боишься фантома, кумира, который сам же и выдумал от безделья. Но человеческие увлечения – как вода: можно погружаться, но удержать по своему желанию – никогда!»

Он потер рукой лоб и снова встал. Нет, он не испугался, конечно же, нет, дело в другом. Но это «другое», эта причинно-следственная связка была так туманна, так неопределенна, что Джон попросту назвал себя идиотом. Он подошел к окну и долго смотрел на зеленеющий подлесок и солнечные блики, сверкающие на спокойной глади Темзы.

Потом Джон отошел от окна, снова прошелся по комнате, сунул в рот сигарету. Так, нужно сесть и успокоиться. Ничего не случилось, и ничего не произойдет впредь. Джон просто рассыпался на осколки, но следует вновь себя собрать и обрести целостность. «Через несколько часов граф сообщит мне то, что я уже знаю, – думал Джон. – Это ничего не меняет. Граф желает и совершенно нормально, что…» Здесь Готфрид пресек себя. Ибо даже в мыслях страшился произнести имя, страшился потери собственной тайны, нравственных переживаний. Он понимал, что в глубине его «Я» разворачивается конфликт, трагедия, в мыслях он стремился к абсолютному и беспредельному, к этой женщине.