Леди Генри - Стоун Джулия - Страница 5

Готфрид, глубоко вздохнув, выпрямился и, приспустив стекло, стал вглядываться в предрассветную мглу. Редкие огоньки совсем исчезли и неожиданно за поворотом встала стена деревьев. Крепкий морозный воздух щекотал ноздри, в автомобиле пахло кожей, приборный щиток горел зеленым. Джон провел рукой по лбу, будто желая отогнать тяжкие докучливые мысли. Бессонная ночь, проведенная в пути, отступила на задний план, и Джон взбодрился. Дорога еще несколько раз загибалась, являя новые неразборчивые пейзажи, которые Джон смутно угадывал по неясным признакам; потом ровным скатом устремилась в долину, где на фоне светлеющего неба высились черные башни. Автомобиль проехал вдоль литой решетки и въехал в открытые ворота, украшенные гербом. Потянулась прямая, как стрела, аллея дубов, застывших в выбеленном воздухе; затем открылась обширная освещенная площадка с мраморным заснеженным фонтаном посредине, и автомобиль затормозил у главного входа.

– Вот, мистер Готфрид, наше скромное жилище, – смеясь, сказал Анри. – Надеюсь, вам понравится здесь. Правда, не могу тоже самое сказать о Ричарде. Ну да ладно! Утро вечера мудренее, так ведь, мистер Готфрид? Желаю вам хорошенько устроиться и отдохнуть.

Они вышли из автомобиля; стук металлических дверей прозвучал слишком громко. Они прошли к двери с таким же, как на воротах, гербом, который Джон не успел разглядеть хорошенько.

Тут же створки дверей распахнулись, и на них хлынул свет.

– Доброе утро, Уотсон, – приветливо сказал Анри.

– Доброе утро, джентльмены, – ответил слуга с вытянутым лошадиным лицом, изборожденным глубокими морщинами.

– Мистер Готфрид, Уотсон покажет вам вашу комнату. Обустраивайтесь. Здесь спокойно и хватает ванн. – Он зевнул. – Я не спал всю ночь, кто мог предположить, что двухчасовой прибудет в шесть утра! Проклятые железнодорожники со своими профсоюзами! Хотя и их понять можно. Ну, а теперь я на боковую, и вам советую. Доброй ночи!

– Доброй ночи, Анри.

Юноша сбросил куртку на руки слуге и взбежал по лестнице.

– Идемте, мистер Готфрид, я провожу вас, – почтительно сказал дворецкий.. – Граф ожидает вас у себя, как только вы отдохнёте.

На Джона смотрели спокойные водянистые глаза.

– Желаете перекусить, сэр? Я сейчас же распоряжусь принести вам завтрак.

– Нет… Позже.

– Ну, тогда идемте. Прошу прощения, мистер Готфрид за темноту на лестнице. Наверное, что-то с проводкой. Сегодня ждем электрика.

Уотсон зажег керосиновую лампу, и они стали подниматься. В замке еще царила темнота, острые лучи света раздвигали мрак, и на стены ложились гигантские тени.

– Почему не свечу?

– Простите?

– Я спрашиваю, почему вы не взяли свечу?

– В галерее сильные сквозняки, свеча поминутно гаснет, – с серьезной миной ответил дворецкий.

– Жаль, это добавило бы остроты ощущений. Джону стало легко и весело. Они поднимались по нешироким лестницам, миновали несколько переходов и, раздеваясь, падая на постель, Джон подумал, что в этом старинном замке, наверное, имеется множество тайных ходов, мрачное подземелье с привидениями и такие запутанные коридоры, что, окажись он там, самостоятельно ему нипочем не выбраться на свет божий. В незашторенное окно уже заглядывало утро, снова медленно поплыл снег; хлопья кружились в полном безветрии и опускались на стекло, каменную стену, но Джон уже спал.

Проснулся он поздно, когда холодное и влажное солнце расплылось акварельным пятном невысоко от земли. Небо нависало низко, небо цвета золотистой охры, с желтыми подпалинами у горизонта. Воздух был густ, почти осязаем, на всем ощущалось излучение сонного зимнего солнца.

Джон лежал недвижимо, заведя руки за голову. В эту минуту он был чужд сам себе, предчувствие чего-то большого, значимого не покидало его. Он отдавал себе отчет, что ощущение связано с этим замком; будто он был здесь уже когда-то, пережил некую драму, и сейчас возвращается назад, потому что верен себе. Быть может, это было впечатление от сна, оставившее у Готфрида лучезарное воспоминание. Джон не смог бы его описать, так как погрузился в него, как в вату или облака, но он знал, что свое подтверждение сны найдут в реальных вещах.

Он лениво поднялся, не спеша закурил, долго глядел в окно. Башенки и зубцы восточной стены покрывал снег, отчего, по закону контраста, лес вдали казался черно-синим, рваные края врезались в небо, а пологие склоны имели молочный оттенок. Свет обрисовал форму их тел, их крыльев, и в отблесках казалось, что их окутывал сияющий нимб.

Все это было новым для Готфрида, исполнено величия. В Ланкастере, в городской суете и многолюдности все было не так. Обряды дня… Обряды, и ничего более.

В дверь постучали. На пороге стоял слуга, невысокий стройный юноша, южанин, с косым пробором и широкими бровями.

– Сударь, граф желает видеть вас, – почтительно сказал он.

– Да-да, иду, – приглушенно отозвался Джон. Он уже одевался и никак не мог совладать с запонкой.

Сопровождаемый слугой, Джон прошел полутемный коридор, широкую галерею со странным искусственным освещением, спустился по лестнице, устланной ковром, на второй этаж. Здесь располагались комнаты владельца замка.

Граф был еще не стар, но не мог бы назвать себя человеком, полным сил. Страдая от болезни сердца, он много курил и считал, что жизнь свою положил на жертвенник политики, этой ненасытной, убогой стервы. В двадцать втором году, когда на смену коалиционному кабинету Ллойд Джорджа пришло правительство консерваторов, граф Генри решил, что с него довольно. Вся эта канитель, газетная шумиха вокруг правительства, жесточайшего экономического кризиса, когда промышленное производство сократилось на одну треть, усиление профсоюзом, листовки и требования… Растерянность в правящих кругах. Вот расплата за честолюбивые планы Великобритании! Империалистическая война, священная война, с высокими идеалами!

Все, казалось, было рассчитано верно, и конечный результат – захват германских колоний – казался вполне достижимой целью, а ведь еще у Турции имелись соблазнительные владения на Ближнем Востоке. Граф Генри прекрасно помнил тот теплый ветреный день четвертого августа четырнадцатого года. Гайд-парк был оживлен, полон цветущей публики. На открытой площадке играл оркестр, и ветер надувал белые скатерти, как паруса. В тот день Аде ль, юное целомудренное создание, оказалась рядом и просто ослепила его, и он был счастлив, как никогда. Но именно в этот день Великобритания ввязалась в бойню, объявив войну Германии… В конечном итоге, его страна собиралась не воевать, а только поддерживать союзников. Но германский блок оказался крепким орешком, настолько, что был не по зубам даже России. В итоге, Великобритания демобилизовалась и в состоянии шока подсчитывала потери. Что он мог сделать? Не было никакой войны! Ничего не было! Ведь жизнь, это не только труд, власть, не только деньги. Это – любовь. Простая и сокрушительная истина. Граф был у ног Адели…

Когда в кабинет вошел Джон Готфрид, новым воспитатель Ричарда, граф, до этой минуты погруженный в мрачные, докучливые думы, выпрямился, крупной рукой отодвинул бумаги, лежащие перед ним на столе, и приветствовал молодого человека.

– Добро пожаловать, мистер Готфрид. Мой старый друг и не менее старый банкир, Шуман, рекомендовал вас. Он мне телеграфировал и сказал множество теплых слов в ваш адрес. Могу заверить, что я уже испытываю к вам симпатию. Шуман – человек скептичный, осторожный и не скор на похвалы.

С этими словами граф поднялся, протягивая Джону руку. Это был высокий человек с сутулыми, словно придавленными грузом плечами. Его бледное изрезанное глубокими морщинами лицо, еще сохраняло замечательную зрелую красоту. Взгляд был проницателен, и в то же время в глазах с восточным разрезом читалось страдание.

Подстриженные волосы начали седеть, но седина придавала графу еще более благородный и величавый вид. Вся его фигура, весь образ сочетался с интерьером кабинета: панели красного дерева и мебель в стиле ампир создавали мрачную атмосферу; но над рабочим столом висел морской пейзаж, выполненный в золотисто-охристых тонах: крупные камни темнели под чистой водой, на лодке сушилась сеть, и рыбак в красном чепце курил трубку, поглядывая на облачко, повисшее над горизонтом.