Алмаз сознания - Смирнов Терентий Леонидович "Странник" - Страница 103

Окно — это знак ожидания. Это символ выхода в мир. А также пересечения, проникновения, познания.

Окно — это взгляд за пределы своего ограниченного, внутреннего пространства. Окно — граница между «там» и «здесь»…

Ты — «здесь», в своей уютной комнате. Но существует и «там»: улица, другие люди, деревья, собаки, небо, космос…

Оконное стекло тонко и ненадёжно. Граница призрачна, прозрачна.

До сих пор я пытался пройти сознанием за пределы своего «Я». Рассмотреть в оконном отражении и себя, и сознание других существ, всего живого… Я узнал очень и очень многое, но, кажется, стекло, в которое я всматривался, уже давно разлетелось на мелкие кусочки. Я неосторожно разбил окно! И его невозможно собрать заново.

Осколки стекла — это главы моей книги. Это собранные переживания. Они запечатлены в стеклянных кусочках и голографически отражают малую толику моего сознания.

Разбитое стекло успело изрезать мою душу. Я давно ранен, будто писал заметки собственной кровью…

Кажется, я остался у разбитого окна. И никого нет рядом… И теперь в комнату моей души с силой врывается пронзительный, леденящий ветер, хлестко бьёт дождь, вметается мокрая снежная пурга.

Мне так холодно, неуютно, одиноко…

И чудится и бредится… Твой тихий и нежный Голос…

Временами я слышу и не слышу его. Он приходит, накатывает с улицы, проникает сквозь окно; он пробирается из глубины моего внутреннего существа, он спускается с неба, он входит в меня со стороны думающей обо мне какой-нибудь симпатичной женской головки. Это — Голос утерянной любви. Голос, пробужденный молитвой…

Вот я иду на этот мистический звук. Она ждёт меня. Она будет долго ждать. Она готова ожидать — вечно…

Комната наполняется женским Голосом. Таким незнакомым и в то же время очень близким и родным. Голос успокаивает меня. Он просит потерпеть ещё немного. Он шепчет о Вере, Надежде, Любви… Он говорит о преданности и о том, что всегда был и будет рядом.

Милый Голос говорит мне, что пока не может показать себя во плоти. Ещё рано. Не пришло моё время. Нельзя нарушать законы. И поэтому он молит о прощении и терпении. А пока…

Пока я смотрю за окно. Уже поздний вечер. Идёт сильный дождь. Граница, конечно, осталась: оконный проём застеклён. Дождинки колотят, колотят, колотят. Их много. Они совсем как слезинки. Они бьются в окно и соединяются в ручейки. Стекло заливает водой. И там, преломляясь, в движении, рисуется обаятельный женский лик. Черты его утончены и прекрасны: милый излом чёрных бровей, лучистый свет крупных чистых голубых глаз, изысканные линии нежных губ… Таинственная незнакомка с выражением преданности тянется ко мне сквозь мокрое стекло. Я угадываю за струями воды безмолвное молитвенное шевеление её милых губ:

— Я — рядом. Я с тобой, мой возлюбленный. Скоро, очень скоро, мы соединимся в духе. Мы обязательно будем вместе. Однажды я приду к тебе наяву…

Лицо прекрасной дамы дрожит, размывается за дождливым стеклом. Оно и просится ко мне, и осознаёт неодолимость границы. Я чувствую в нём бесконечную материнскую теплоту, отдачу, заботу и нежность. Угадываю сестринское участие, чистоту невесты, доверие и преданность любящей жены. В нём присутствует незримая помощь, поддержка ангела-хранителя и безграничная духовная глубинная Любовь самой пресвятой Богородицы! И та непостижимая умом жертвенность, тихая женская жертвенность! Благословление и сострадание. Надежда и Вера. Предвосхищение… Чудный образ стремится помочь мне, рассказать в невыразимых безмолвных знаках что-то очень важное. Он пытается меня предостеречь…

С затаённой надеждой я вглядываюсь в свою вечернюю грёзу за окном, но упрямый дождь уже смывает прекрасный лик. Ещё секунду он держится за тёмным окном, колышется и по частям растворяется. Я по-прежнему беспросветно одинок.

Далека ли мечта или просто творческий образ от яви?

А вчера дома был вечер откровений. Я долго выслушивал маму. Она вспоминала деревенскую жизнь в начале войны. В ту пору ей было всего девять лет. Я так вжился в её рассказ, что очень отчётливо, в деталях представлял, как отступали наши войска. Видел, как в напряжённом затишье обедала за столом наша деревенская семья — мои дед, бабка, их дети (включая мою маму)… Почувствовал, как неспокойно, тревожно было у всех на душе… Глазами девчонки-подростка смотрел через деревенское окошко на то, как спускались с лесной горки в деревню фашисты в зелёных шинелях с короткими чёрными автоматами. Продолжал вживаться в общую домашнюю атмосферу: озабоченность взрослых, их душевную тревогу перед неизвестным, и детские, любопытствующие страхи.

В нашей избе разместилось отделение пехотинцев-захватчиков, и поначалу русской семье разрешили остаться. Я с грустью смеялся над тем, как ночью моя мама воровала со стола оставленные солдатами конфеты — ей очень хотелось сладкого. Как её поймал проснувшийся немец и заставил играть на губной гармошке… Позже всех выгнали из дома, а скот порезали. Чтобы выжить, нужно было куда-то идти. Гонимые, голодные, обиженные, усталые мои родные брели по пыльной дороге. Брели когда-то в страхе и отчаянии мои дед и бабка с маленькими детьми под свистящими редкими шальными пулями. Моя бабка сильно убивалась по своей кормилице, корове Бурёнке. И здесь же на русской дороге моя мама-подросток увидела убитого русского лейтенанта с кровяной меткой у виска. Была залита кровью и грудь. Я очень живо представил то место, где лежал погибший воин, ведь по этому изгибу дороги я проходил не один раз. Какой живой и дорогой оказалась для меня связь поколений! Да и мои умершие дед и бабка в моём сознании остались такими отчётливо живыми! Когда мама стала рассказывать про то, как её старшая сестра, в ту пору молодая девушка, достала из окровавленной гимнастёрки убитого военного комсомольский билет и поняла, что ему было всего лишь восемнадцать лет, с моим сознанием произошла непредвиденная «изменёнка». Моему сознанию по некой чувствительной сердечной жилке удалось соскользнуть вглубь, в одну секунду переметнуться в прошлое моей мамы и так полно, сильно и ёмко вжиться, что я не просто смотрел глазами той девочки-подростка… Я увидел свою деревенскую родную округу того страшного прошлого, как будто полностью находился в описываемой картине сам… Сострадание по убитому офицеру, отдавшему свою жизнь за русскую землю; отчаянное сопереживание с мамой, любимыми и родными моими старикам вместило в себя и беды всего нашего рода, и гонимую, полную лишений Судьбу всех простых русских людей вообще. И неожиданно для себя я очень горько, с болезненным надрывом и безутешно заплакал. И долго не мог остановиться…

Благодаря Страннику, я больше не был безжалостным, как толтеки.

Ведь если бы не выжила мама, то не было бы и меня. Ничего для меня не было бы: ни моего поиска, ни доброго Странника, ни этой книги…

В эту же ночь ко мне в комнату постучали. Пребывая в знакомом мне просоночном состоянии, на грани сновидения и бодрствования, я отчётливо услышал тревожный и для сновидения слишком громкий стук в окно. На миг мне даже показалось, что это было наяву, но стук доносился из сонной яви. По ощущению меня будила чья-та женская рука. Она остерегающе-тревожно и настойчиво стучала. Оконное стекло сотрясалось, вот-вот готовое разбиться на мелкие кусочки.

Окно было готово разбиться…

Меня ожидают грандиозные перемены. Какие же???