Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 4

– Никак нет, товарищ генерал, не слыхал.

– Между тем гражданин Ковский, согласно заявлению Ковской Людмилы Викторовны, является выдающимся специалистом в области химии синтетических кристаллов… Так вот, Люсин, этот самый Ковский исчез.

– При загадочных обстоятельствах? – тонко улыбнулся Люсин.

– При загадочных обстоятельствах, – не принимая шутки, сказал генерал, глянув на бумажку. – Надо помочь.

– Мужчину, который исчезает от жены при загадочных обстоятельствах, далеко не всегда следует разыскивать, Григорий Степанович.

– Не понял.

– Точнее, его не следует разыскивать с милицией, потому как он может отыскаться у другой дамы, что чревато большими осложнениями для всех заинтересованных сторон.

– Хорошо излагаешь. – Генерал откинулся в кресле и покачал головой. – Чувствуется, что закончил наконец заочный юрфак.

– Не понял, – дерзко передразнил Люсин.

– У вас балаганное настроение сегодня, майор, – холодно одернул его генерал.

«Старик не в духе, раз по званию величает», – спохватился Люсин и, мгновенно перестроившись, принял подчеркнуто подтянутый молодцеватый вид.

– Виноват, товарищ генерал, обмолвился, – сказал он, вынимая руки из карманов.

– Из заявления гражданки Ковской, сестры пропавшего, – на слове «сестры» генерал сделал явственное ударение, – следует, что доктор химических наук Ковский А. В. исчез у себя на даче в Жаворонках вчера вечером… Вот вам ее телефон, созвонитесь, пожалуйста, и договоритесь о встрече.

– Ну, раз сестра, то, конечно, дело другое. – Люсин резко встал и подошел к окну.

Он с удивлением, как бы со стороны, следил за тем, как его заносит. Раздражение, которое медленно накапливалось в нем всю эту чертову неделю, сколько он ни сдерживался, ни маскировал под плоские, надо сознаться, шутки, вырвалось наружу. И где? В кабинете у начальства!.. Даже в перепалках с коллегами он и то сумел его скрыть. И вот пожалуйста.

И тут же, как нарочно, припомнился позавчерашний разговор, когда генерал распек его за неправильно составленную докладную, и недописанная отчетность – тоже приказ старика – вспомнилась и, разумеется, телефонный звонок, оторвавший его от этого документа.

– Когда пропал этот Ковский? – спросил он, не оборачиваясь.

– Она полагает, вчера ночью.

– Так-так, – сказал Люсин, подергав зачем-то шпингалет (он был целиком закрашен и поэтому не двигался). – Значит, вчера ночью. Только-то? Эта дама полагает, очевидно, что ее братец не должен сметь отлучаться по ночам… Почему мы должны так вот сразу лезть в это дело, товарищ генерал?

– Резко повернувшись, он прислонился спиной к подоконнику и крепко вцепился в него руками, словно борясь с соблазном вернуться на свое место и сесть. – А что, если гражданин Ковский соизволит нынче переночевать дома?

Генерал медленно надел очки и стал внимательно разглядывать Люсина, как будто видел его впервые.

– В словах ваших есть известный резон, но почему так агрессивно? Ох, надоел же ты мне, Константиныч! – сказал он с сердцем и даже рукой махнул раздраженно. – Глаза бы мои на тебя не глядели!.. Ну, да ничего не поделаешь, сам виноват, сам. Распустил вас. – И закричал: – А ну сядь!

Люсин в мгновение ока очутился на стуле.

– Слушаю вас, Григорий Степанович, – сказал он и нервно усмехнулся.

– Ну и деятель! Ну и штукарь! – не то с осуждением, не то с восхищением покачал головой генерал и как ни в чем не бывало сухо пояснил:

– Ковский исчез из запертого изнутри дома. Дверь его кабинета была закрыта на крючок, запоры на окнах замкнуты.

– Следы борьбы? – машинально отреагировал Люсин.

– Наличествуют.

– Вещи похищены?

– Только старый ковер.

– Примечательные особенности?

– Съезди и посмотри, – назидательно и вместе с тем удовлетворенно отчеканил генерал, перебрасывая через стол бумажку с адресом и номером телефона.

– Будет сделано, Григорий Степанович! – Люсин встал и почтительно наклонил голову.

– Ты мой ученик, Володя, – генерал снял очки и, морщась, потер розоватые вмятины на переносице, – ты способный парень и далеко пойдешь, поэтому я не жалею, что взял тебя из Мурманска сюда, в МУР. Но это не мешает мне с горечью сознавать, что ты распустился. Штукарем ты всегда был, и я смотрел на это сквозь пальцы. Но вот как я проморгал, что ты докатился до хамства и равнодушия, ума не приложу.

Люсин покраснел, как мальчишка, взъерошил волосы на макушке и попытался что-то сказать, возразить генералу, но тот остановил его нетерпеливым движением руки.

– Я бы понял тебя, будь тебе двадцать пять, – сказал генерал. – Но тебе уже, слава богу, под сорок. Остепениться пора. Службу исправно нести надо, а не играть в нее. И если она не вдохновляет тебя, уходи… Ей-богу, не пожалею, хотя более талантливого сыщика у меня не было и, верно, уже не будет…

– Ну чего ты, Григорий Степанович… – растерянно промямлил Люсин. – Чего ты, в самом деле! Мы же свои люди…

– Вот именно поэтому! Ты, может, и вправду не понимаешь ничего, а мне обидно… Выполняй приказание!

– Да, – кивнул Люсин. – Конечно, Григорий Степанович. Только зря ты… Неделя, понимаешь, дурацкая, да еще эта духота…

– Хорошо, выполняй… А духота, она, братец ты мой, для всех духота.

Люсин неловко улыбнулся и вышел из кабинета.

Ах, как скверно все получилось! И, главное, не из-за чего! Шторм в стакане воды. Сам неведомо отчего распсиховался и старика взвинтил.

В прескверном настроении возвратился Люсин в свою комнату. Окно выходило в затененный внутренний двор, и потому в кабинете было сумеречно. Лишь откуда-то сбоку падал косой обессиленный луч, в котором сонно танцевали пылинки. Жестко посверкивала инвентарная жестянка на ножке стола. Хмурой свинцовой синью отливала ручка сейфа.

Люсин выдвинул ящик и нашарил среди незачиненных карандашей, скрепок, резинок и кнопок тонкий длинный мундштук из слоновой кости, предназначенный для курения не то опиума, не то гашиша. Люсин купил его на толчке в Занзибаре, находясь в первом в своей жизни загранплавании. С той поры прошло почти двадцать лет… Но изящный, любовно прокуренный мундштучок был все так же мил ему и дорог.

Уставясь невидящими глазами на бумажку с адресом Ковских, Люсин посасывал свой мундштучок, вдыхал хранимую им застарелую сладкую горечь, кольцами выталкивал изо рта воображаемый дым. Вот так же с пустым мундштуком в зубах сидел он в рубке полярного танкера, где курить, как известно, самоубийственно, и переживал крупный разговор с кепом. Пятнадцать лет! Удивительное ощущение прожитого. Как будто вчера это было, как будто давным-давно, но не с ним и не в этой жизни и вообще – никогда… Позвонил в научно-технический отдел. Продиктовал адрес.

Смертельно не хотелось ехать на улицу Семашко к этой Ковской Людмиле Викторовне. Мерещилась вздорная пожилая дама, ее высосанные из пальца тайны и ужасы, которые на поверку окажутся пшиком. Убрал со стола недописанную отчетность и придвинул к себе красный городской аппарат. Стараясь быть до предела экономным в словах, пригласил ее приехать сюда, на Петровку. Напомнил, что для получения пропуска необходим паспорт. Все равно, подумал он, придется осмотреть дачу, так, по крайней мере, избегнем квартиры в желтом четырехэтажном доме, где елочки (так значилось в записке) на улице Семашко.

И через полчаса высокая, сухая, как виноградная лоза, женщина уже рыдала в его кабинете, откинувшись на спинку стула и прижимая к переносице мокрый платочек с затейливо вышитой монограммой.

Люсин налил ей полстакана газировки из оплетенного стальной сеткой сифона, предложил накапать валокордина.

– Да, – сказала женщина, – двадцать капель, пожалуйста.

Он полез в нижний ящик стола и достал зеленую коробочку с каплями, которые с недавних пор стал употреблять от случая к случаю, когда начинал барахлить мотор. Но Людмила Викторовна, едва глянув из-под платка на коричневую бутылочку с капельницей, зарыдала еще горше. Люсин долго не мог понять, в чем дело, и даже по рассеянности выпил лекарство сам, хотя чувствовал себя вполне сносно.