Кладоискатель и золото шаманов - Гаврюченков Юрий Фёдорович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

Нехотя поели. Слава с Вадиком прикончили недопитую накануне «Столичную». Меня даже пить не тянуло. Пообедав, устроили перекур. Вот тогда и объявился Лепяго.

– Илья, – директору было неуютно под прицелом волчьих глаз хмельного корефана, – вы не будете против навестить Феликса Романовича, а? Он очень просил вас зайти.

Лепяго было ужасно неудобно выглядеть этаким мальчиком на побегушках. Он переминался с ноги на ногу и покраснел до корней волос.

Я оглянулся на корефана. Слава хмуро курил, спрятав сигарету в кулак, и без всякой симпатии смотрел на Лепяго. Я кивнул ему, мол, будь наготове, и сказал, обращаясь к Андрею Николаевичу:

– Далеко идти-то?

– Нет-нет, совсем рядом, – заторопился тот, словно испугавшись, что я передумаю.

– Тогда за час обернемся.

Слава шумно выпустил через нос облако дыма, подтверждая, что намек понят. Если через час я не вернусь, он предпримет меры к розыску. Для начала, наверное, потрясет Лепяго на предмет того, где я нахожусь и как туда добраться. Подлый сексот получит свое, и это утешало. Nil inultum remanebit![11] Легионер Слава был готов железной рукой опустить карающий меч на голову предателя.

Идти в самом деле оказалось недалеко. Полковник Проскурин обитал в двухэтажном административном корпусе рядом с зоной. По мере приближения к нему росло гнетущее чувство уже виденного ранее, словно я здесь бывал, но только сейчас вспомнил. Дежавю, как говорят французы: характерный бетонный забор с густой спиралью колючей проволоки, пущенной поверху, и мрачные вышки с бдящими автоматчиками здорово напоминали аналогичное учреждение в Форносово, где я провел не лучшие годы. Даже вонь была та же: кислый смрад перепревших тел, тошнотной жрачки с пищеблока и еще чего-то, совершенно непередаваемого, что образуется от постоянной скученности озлобившихся мужчин, которые либо питают призрачные надежды, либо вконец отупели от безысходности. У меня аж дыхание сперло. Я тяжело сглотнул и замедлил шаг. В голове завертелись тягостные мысли, среди которых доминировало опасение, что меня могут здесь и тормознуть в случае несговорчивости. О хозяйском беспределе на таких вот «дальняках» я был прекрасно наслышан. Эти князьки карают и милуют по своему усмотрению. Бывало, что и своих «прапорщиков» запирали в ШИЗО вместе с зэками. Для самодурства в Усть-Марье почва самая благоприятная. Нет, решительно не катил такой расклад. Черт знает, что Проскурину взбрендит. Я остановился. Идти своими ногами в зону? Ну уж дудки! На кичу меня теперь не затащишь даже под страхом смерти.

– Почему вы остановились? – забеспокоился Лепяго.

Я испуганно озирал административный корпус, будучи твердо убежден, что не войду туда ни за какие коврижки. Страх снова оказаться за решеткой заглушал голос разума. К дьяволу все эти раскопки! Из-за запретки даже Слава не вытащит!

– Илья, да идемте же! – потянул за рукав Андрей Николаевич.

Переборов боязнь, я с тяжелым сердцем шагнул на территорию усть-марьского островка ГУИН.[12]

Хозяин Усть-Марьи оказался плотным мужчиной лет сорока пяти, с явной примесью кровей коренных жителей – эвенков или юкагиров.

– Ага, пришли, – изрек он вместо приветствия, прощупывая меня черными глазами-щелочками. – Ну, проходите, садитесь.

– Вот, Потехин Илья Игоревич, – угодливым тоном представил меня Лепяго. – А это Проскурин…

– Феликс Романович, – закончил хозяин кабинета. – Располагайтесь удобнее. Андрей сказал, что вы историк из Ленинграда?

– В общем-то, да.

– Тогда вы попали в богатый историями край. Музей видели?

– Очень интересная экспозиция, особенно нумизматическая коллекция. Да и этнографическая часть тоже сделана с любовью. – Я как мог постарался отблагодарить Лепяго за познавательную экскурсию.

Проскурин с одобрением посмотрел на Андрея Николаевича.

– Этот край вообще богат историями, – повторил начальник колонии. Он выдвинул ящик и достал оттуда красивый страшный нож с наборной рукоятью. – У меня здесь свой музей.

Я рассмотрел финку, насколько позволяло расстояние до стола. Узкий злючий клинок в две ладони длиною, острейшее лезвие, о которое, казалось, нельзя не порезать пальцы, просто взяв нож в руки, медная полугарда хищно загнута внутрь, рукоять набрали из плексигласа и красивого темного дерева, она заканчивалась небольшим медным же навершием с тусклой бляшкой расклепанного хвостовика.

– Это Сучий нож, – сообщил Проскурин. – Он откован из студебеккеровской рессоры, были такие грузовики, их американцы по ленд-лизу нам поставляли. Этот нож принадлежал Королю. Вы слышали о сучьей войне?

– Это когда блатные, сражавшиеся на Великой Отечественной, вернулись в лагеря, а правильные воры их не приняли?

– В точку! Этим ножом Король в сорок восьмом году перекрещивал на ванинской пересылке воров в сук.

– Я так и понял, что это знаковый предмет.

– Король был старостой на пересыльном пункте в поселке Ванино, – продолжил хозяин. – Он договорился с начальником пересылки об эксперименте по перековке и получил разрешение. Делал он так. Строил пересылку и при всех заставлял блатных целовать нож. Поцеловал – стал сукой. Тех, кто целовать отказывался, жестоко били и снова предлагали поцеловать Сучий нож. Самых упорных Король закалывал этим ножом, а потом на трупе расписывалась вся его пристяжь. Только в Ванино он лично убил более ста человек, а в суки перевел не меньше пятисот. На Колыму после войны шли этапы по Указам сорок седьмого года, а вход был один, через бухту Ванино. Потом Короля отправили в гастроль по пересылкам Дальнего Востока. Он добрался аж до Иркутска, на каждой пересылке и лагпункте оставляя десятки новых сук и трупы. Началась сучья война. После отъезда Короля воры начинали резать сук, суки мочили воров, это была гениально устроенная бойня. Война на самоистребление. Урки жрали друг друга, так было задумано!

– Спасибо товарищу Сталину, – вставил я.

– Это не товарищу Сталину спасибо надо говорить, а начальнику ванинского пересыльного пункта, – поправил меня Проскурин. – Вот правильный чекист был!

– И чем все это закончилось?

– Испугались, что в архиве номер три показатели взлетели до уровня тридцать седьмого года. Архив номер три – это смертность, – пояснил гражданин начальник. – Берия приказал прекратить это дело. Короля от греха подальше отправили из Иркутска на север, к нам. Он тут в Усть-Марье попытался свой закон установить, но воры ему живо аммонал под шконку подложили. Подкопали ночью угол барака, где он спал, и взорвали. Утром Сучий нож, весь в кишках и крови Короля, начальник оперчасти передал хозяину. Так он теперь и переходит по наследству от одного начальника колонии к другому.

– Как драгоценная реликвия охраны порядка, – пробормотал я.

– Как? Смешно! – улыбнулся, двинув желваками, Проскурин. – Я бы отдал его в музей, но не могу – это хозяйское.

– Понимаю, – сказал я. – Выше вашей воли.

– Так надо, – весомо отчеканил Проскурин.

– Спасибо, – улыбнулся я, – это была очень интересная история. У вас тут действительно исключительно богатый во всех отношениях край. Однако давайте к делу.

– К делу, так к делу. – Хозяин пригнул голову, словно боксер. Взгляд из-под тяжелых скошенных век был неприятен и вполне ощутимо давил. – Андрей сказал, что вы интересуетесь пещерой.

– Только что оттуда.

– Ну и как она, по-вашему?

– Сырая дрянная дыра.

Я старался не сболтнуть лишку. Хозяин вряд ли знал больше, чем Лепяго. Скрывать очевидные факты не имело смысла, но и обманывать такого опасно. Видно было, что вранье прожженный мент раскусит сразу и только получит дополнительный козырь. Мудрым ходом, на мой взгляд, стало бы предложение сотрудничества. И сделать это надо самому, не дожидаясь его инициативы.

– Есть смысл там копать? – продолжая сверлить своими чукотскими буркалами, поинтересовался хозяин.

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая