Дорога на Тмутаракань - Аксеничев Олег - Страница 28

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая

Мужчина – не пол. Это воля. Решимость к поступку.

Владимир Путивльский стал мужчиной.

Пожелаем ему удачи, читатель! Она ему ох как понадобится!

Море в мае еще холодное, как сталь, что цветом, что на ощупь.

Как мысли Неведомого бога, чей истукан стоял в центре тмутараканского святилища, выставленный для всеобщего поклонения. Возмещая многовековое воздержание, Неведомый бог требовал и получал человеческую кровь, изобильно поливавшую жертвенный камень у изножия статуи.

Но больше кровавых жертв, больше поклонения бог ждал вестей с севера, откуда должно было прийти освобождение. Раб бога, обезумевший араб Абдул Аль-Хазред, получил наконец свою магическую книгу, а значит, и необходимую силу.

В каждом слове – бог.

В заклинаниях – сила бога.

Слово, сказанное когда-то богом или богами, сделало хаос миром, придав ему форму.

Слова, найденные в «Некрономиконе», вернут Неведомому богу привычную зыбкость, освободив от четких границ тела. ОСВОБОДЯТ!

Мир же станет подобием Неведомого бога.

Зыбким. Бесформенным.

Хаосом.

Мертвым.

Как он того и заслуживает.

В битве, как в песне, слышно многоголосье. Кричит воин, расставаясь с жизнью, кричит другой, размахиваясь для разящего смертельного удара, кричит раненый, попавший под кованое копыто безумно мчащегося коня, кричит всадник, погоняющий своего скакуна в центр сражения. Крик уравновешивает крик, и ровный гул поля боя гармонично перетекает с вершин деревьев на макушки холмов, сопровождаясь звоном оружия, не попадающим в унисон и оттого особенно ясно слышным.

Нерушимо стояли курские кмети, отбивая одно нападение за другим. Когда враги подходили на расстояние удара меча или сабли, передний, пеший ряд расступался, пропуская ждущих своего часа конников, сминавших таранным ударом острие наступления, так, что с холма вниз сыпались вперемежку живые и мертвые.

Прилив – отлив.

В битве, как в песне, слышно биение сердца. Пока оно бьется, жизнь продолжается.

Князь Владимир Путивльский подъехал к обозу, посмотрел на половецких воинов, спросил:

– Подчинитесь ли мне в бою, или это несовместно с вашей честью?

– Дочь нашего хана подчинилась тебе, князь, – ответил один из половцев. – А мы – как она.

– Хан Кончак должен появиться оттуда, – показал князь рукоятью плети. – Туда и пойдем.

– Через бродников, – не спросил, уточнил кто-то.

– И пусть.

Владимир Путивльский оглядел свой небольшой отряд, вздохнул, похлопал коня по холке рукой в кольчужной перчатке и приказал:

– Обоз – в центр! Все, у кого тяжелые доспехи, – ко мне! Первыми пойдем, указательным пальцем.

К князю подтянулись тяжеловооруженные воины, русские и половцы вместе. Половцы плащами обмотали себе левые руки, признавая только такой вид защиты. Кочевники не любили щиты. Русские дружинники, отстегнув булавки-фибулы, побросали плащи в телеги обоза, умудрившись при этом еще перекинуться словом-другим с подругами невесты, что, мол, после боя надеются получить не только плащ, но и кое-что еще. «Рассчитывают победить», – про себя порадовался князь Владимир.

– В путь, – сказал князь.

Именно так – не в бой, в путь, поскольку наша жизнь не в сварах, а в дороге.

Обоз сдвинулся с места, и огромные колеса половецких веж протестующе заскрипели. Могучие тягловые волы неспешно тянули вежи, прикрытые со всех сторон легковооруженными воинами, полными решимости не подпустить нападающих к обозу ближе чем на полет стрелы. Воины, которых повел за собой князь путивльский, хотя тяжесть доспехов и не позволяла особо погонять коней, легко оторвались от основного отряда и ушли вперед.

Невысокий половецкий воин в легком доспехе и аварском шлеме, на котором красовалась непроницаемая для стрел и взглядов кованая личина, держался рядом с князем. Владимир Игоревич покосился через плечо и произнес, стараясь не обидеть:

– На прорыв идем, все копья и стрелы нашими будут. Выдержит ли доспех?

– Неужели прогонишь? – поинтересовался воин и поднял личину.

Князь увидел прекрасное лицо своей жены. Взглянув в глаза Гурандухт, Владимир Игоревич понял, что протестовать и запрещать бесполезно. Ханская дочь все равно все сделает по-своему.

– За мной держись, – сказал князь. – Спину прикрывать будешь.

– Не беспокойся, – ответила Гурандухт. – Вдовой мне еще становиться рано.

Один из половцев, наклонившись к путивльскому дружиннику, произнес тихо:

– Ну и девка! Достанется еще от нее вашему князю.

– Ничего. У нас в Путивле осталась княгиня Ярославна, так та норовом еще похлеще вашей будет!

– Яблоко от яблони недалеко падает, – заметил половец с явным восхищением.

Заметив движущийся обоз, часть бродников, безуспешно пытавшихся прорваться на холм, где оборонялись куряне, повернула навстречу.

– В россыпь, – приказал Владимир Путивльский.

Тяжеловооруженные воины разошлись в стороны от обоза, подставив мчавшихся бродников под обстрел лучников. На слетевших на землю всадников и забившихся в судорогах коней налетали скакавшие за ними, тоже падали, и наступательный порыв у бродников быстро угас. Некоторые уже рвали поводья, разворачивая коней обратно.

Владимир Путивльский услышал за собой металлический щелчок, почувствовал обдавшую правую сторону лица воздушную волну. Заметив, как один из бродников, уже далеко отъехавших, бессильно лег на гриву коня, явив небу толстое древко короткой стрелы, воткнувшейся в спинной хребет, князь обернулся.

Гурандухт невозмутимо прилаживала к седлу самострел. Поймав взгляд мужа, она пояснила спокойно:

– Не висеть же ему было без дела.

И то верно. Есть вещь – пользуйся! По-хозяйски. Женщины же – лучшие хозяйки, чем мужчины.

С усмешкой покачав головой, Владимир взмахнул рукой кверху, привлекая к себе внимание. После княжеская рука указала вперед, и, не нуждаясь в разъяснениях, тяжеловооруженная конница рванулась вперед, ощетинившись длинными иглами копий.

Что громче – треск ломающихся древков или хруст костей, не таких прочных, как стальные наконечники копий?

Что мучительнее – боль в ноге, отрубленной минуту назад, но словно связанной с тобой незримыми узами, или вид того, как убивают твоего лучшего друга, а ты не можешь помочь, принять смертельный удар на лезвие меча, на себя, в конце концов?

Что отвратительнее – разлетающиеся в стороны после удара булавы или боевого топора кости черепа и желтовато-кровавые ошметки мозга или выплескивающиеся багровой зловонной волной на переднюю луку седла внутренности из распоротого вместе с кольчугой живота?

Может, страшнее всего то, что в битве это просто не замечается?

Страшно – перестать быть человеком.

Человек – добр, тем и отличается от хищника. В бою же добрым быть нельзя.

Человеком быть – нельзя.

Навстречу Владимиру прорвался всадник в богатом пластинчатом доспехе. На голове всадника сиял позолоченный шлем с ярко начищенной серебряной иконкой на лбу.

– Вот и свиделись, брат, – сказал Владимир Путивльский.

Он отбросил в сторону копье и потянул из ножен меч.

– Поговорим?

– Да! Но не так, как ты хочешь… брат! – выкрикнул Святослав Ольгович и направил свое копье в грудь родственника.

Негромко прозвенел самострел, отыграв заупокойную по князю, предавшему своих. Кованая стрела ударила точно в центр иконки, пробив шлем и череп Святослава Рыльского.

Бог не хранит предателей.

– Стрел больше нет, – пожаловалась Гурандухт, отбрасывая бесполезный теперь самострел в сторону.

В следующий миг она приняла на свою саблю удар меча какого-то бродника, незаметно подобравшегося в горячке боя близко к князю. Легкое движение узкой девичьей руки с длинными тонкими пальцами – и бродник опрокинулся навзничь, безуспешно пытаясь в предсмертные секунды закрыть ладонью рассеченное надвое горло. Отец учил Гурандухт, что сила не все решает в бою. Холодный разум и отточенное на тренировках умение важнее огромных мускулов.

• Предыдущая
• 28/66
• Следующая