Искушение богини - Гейдж Паулина - Страница 58

• Предыдущая
• 58/120
• Следующая

«Я поступаю правильно, справедливо, – думала она. – Он нужен им. С ним они чувствуют себя в безопасности. Я для них велика и прекрасна, но не так велика, как царь, и не так прекрасна, как глава, на которой покоится двойной венец. Надежность – вот чему они так бурно радуются. Так пусть они ее получат. Пусть народ и избранный им царь осчастливят друг друга, в то время как я продолжу путь, предначертанный моим отцом, и опутаю все царство цепью моей власти. Корона мне для этого не нужна, пусть ею забавляется этот никчемный человек! Всю жизнь меня заботили лишь две вещи: народ и власть. И пусть народ я на время потеряла, власть все еще со мной. За золото всех приисков в моих владениях не поменялась бы я сейчас с Тутмосом местами. Ибо что он такое сам по себе? Разве бог зачал его?»

Тутмос взмахнул рукой, и процессия двинулась вперед, порывы ветра разносили звуки труб и барабанов далеко над рекой. Хатшепсут смотрела, как покачивается вверх-вниз лысая голова ее мужа, маленький белый шарик над высокой, богато изукрашенной спинкой трона, на котором в день своей коронации восседала она.

«Как давно это было», – подумала она. На самом деле прошло всего пять лет. Пять! «Сейчас мне двадцать, и за такой короткий срок моя жизнь еще раз переменилась. В этом ли смысл моего смертного существования, о Амон, Отец мой? Останусь ли я в твоих глазах, в глазах всего Египта не более чем своевольной женой слабого, колеблющегося фараона? В гордости возросла я, семя твоих бессмертных и прекрасных чресл; в гордости жила, исполняя волю твою». Вся ее душа бунтовала, крича, что это не конец, что не для того появилась она на свет, чтобы вечно ездить позади своего брата. Вплетенные в ее парик серебряные лепестки, которым ветер подарил подобие жизни, хлестали ее по щекам, а она гнала прочь обиду, грозившую поглотить ее целиком. «Я умею ждать, – думала она, сходя на землю. – Вся моя молодость еще впереди».

Хатшепсут медленно подошла к месту, где стоял Тутмос, придавленный к земле золотым нарядом царя. Она взяла его за руку, как когда-то брал ее за руку отец и, бросив испепеляющий взгляд на Менену в леопардовой шкуре, повернулась к первому пилону; тут же взвыли рога и в руках ее жриц зазвенели систрумы.

Церемония прошла как полагается, и Тутмос II стал также Золотым Гором, повелителем Нехбета и Пер-Уархета, царем, наделенным божественной властью, сыном Амона, эманацией Амона, избранником Амона, возлюбленным Амоном, мстителем Ра, прекрасным в восходах, князем Фиванским, властью, которая повелевает всему быть. Его вместе с божественной супругой унесли обратно во дворец, и всю дорогу вокруг них бесновалась ликующая толпа, в истерическом восторге едва не поглотившая царскую процессию.

На великом пиру знать и подданные царя оказали новому повелителю все полагающиеся их сану знаки почтения, однако молодые люди, которые когда-то сидели на подушках и взирали на Тутмоса I и его дочь снизу вверх, теперь замешались в толпу, окружавшую царственную чету. Сенмут оказался между Сенменом и новоиспеченным фараоном. Тутмос, похоже, не интересовался разговорами. Он неумеренно много ел и пил, поднимая голову лишь для того, чтобы опытным глазом оценить прелести той или иной танцовщицы. При виде его пухлых рук, хватающих еду, и живота, свисающего над украшенным драгоценными камнями поясом, Сенмуту становилось все тоскливее.

Зато Хатшепсут, казалось, веселилась. Она смеялась и болтала со всяким, кто проходил мимо, такая маленькая и изящная по сравнению с расплывшимся царем. И все же Сенмуту показалось, что в ее пронзительном смехе он услышал ноту отчаяния. Он ощутил, что эта беспрестанная болтовня преследует лишь одну цель – забыться.

День перетек в вечер, вечер – в позднюю ночь. Наконец Тутмос осушил последний кубок и встал на ноги, за ним последовали знаменосец и другие чиновники, которым полагалось сопровождать молодоженов в новый дворец Хатшепсут. Царица немедленно умолкла и покорно заняла свое место за спиной у Тутмоса. И только Сенмут заметил, как судорожно вздрогнули ее пальцы, расставаясь с металлом кубка, как напряглись умащенные маслом плечи. Он повернулся и увидел рядом с собой Хапусенеба.

– Успокойся, друг мой, – раздался его густой, глубокий голос. – Помни, она – божество, великая и могущественная царица, думать о ней иначе – грех. Не хмурься понапрасну, она в этом не нуждается. Кроме того, Тутмос весьма сведущ в искусстве опочивальни. Большую часть жизни он провел, непрерывно доказывая свое мужество. Для маленьких рабынь и всех его наложниц он просто бог. Но Сенмут не рассмеялся, как хотел. – Приходите ко мне сегодня, – предложил Хапусенеб, – ты и твой брат. Посидим в саду, поболтаем для разнообразия о каких-нибудь пустяках, о рыбалке, к примеру. День завтра не присутственный, так что можешь заночевать у меня в комнате для гостей.

Сенмут с благодарностью принял приглашение, окликнул Сенмена, и все трое вышли из зала через сад. Царственная чета уже удалилась. По дороге к причалу им повстречались Менх с девушкой и еще один молодой человек по имени Таху-ти, протеже старого Инени, учтиво приветствовавший Хапусенеба. Пока они ждали, когда подадут лодку Хапусенеба, Сенмута представили Джехути, надменному аристократу из Гер-мополя. Так, компанией из семи или восьми человек, вместе с женщинами, они и отплыли в дом визиря Севера, который стоял милей выше по реке. Через сад они прошли на лужайку, освещенную развешанными на деревьях лампами, которые покачивал легкий ветерок, – все, что осталось от дневного урагана; там, сидя или лежа в теплой траве, потягивая вино и болтая, провели они остаток ночи.

Сенмут наслаждался компанией. Он оказался среди людей столь же любознательных, остроумных и образованных, как он сам. От разговоров о рыбалке и борьбе они переходили к обсуждению классиков, от речений бога Имхотепа – к прекрасному храму Хатшепсут и за все время ни словом не упомянули нового царя. Когда остальные разошлись по домам, Хапусенеб пригласил Сенмута с Сенменом в свой кабинет, где молодые люди открыли еще вина и стали вспоминать родных и свою юность. Хапусенеб серьезно слушал рассказы братьев о жизни на ферме и сам угощал их байками о бесшабашной молодости своего отца и о своем детстве, которое прошло здесь, под сенью могущественнейшего трона в мире. Спать они в ту ночь так и не легли.

Хатшепсут выпроводила последних рабов и с неохотой закрыла за ними дверь. Затем повернулась поглядеть на молодого мужа в тусклом свете ночника, горевшего на столике у ее ложа, усыпанного ароматными цветами лотоса и лепестками мирры. Он уже снял двойной венец и бережно положил его на стол. Она смотрела, как услужливо отражают игру света и теней его гладкие красно-белые бока – символ всего, к чему она так стремилась и что потеряла. Тутмос разливал вино, и она неспешно направилась к нему, потирая на ходу запястья, натертые серебряными браслетами. Девушка сняла украшения и швырнула их на свой стол, когда он протянул ей кубок. Она с раздражением отказалась, и без того утомленная тяготами дня.

– Я не хочу больше пить, – сказала она. – И тебе, по-моему, тоже хватит.

– Я всегда выпиваю на ночь бокал вина, зимой – подогретого, – ответил Тутмос. Запрокинув голову, он опорожнил кубок, причмокнул губами и поставил его на стол, а Хатшепсут смотрела на него и ждала. Он снял сандалии, ослабил пояс и вздохнул.

– Нечасто мне теперь придется самому раздеваться.

Резко вскинув голову, Хатшепсут развернулась и демонстративно отошла к своему туалетному столу. Когда она сняла диадему и парик, ее собственные черные волосы, освобожденные из заточения, тяжелой ароматной волной упали ей на плечи. Она нетерпеливо провела по ним руками, а Тутмос вдруг затих, глядя, как они сияют в свете ночника.

– У меня ты будешь раздеваться сам, – ответила она ядовито. – Мои рабыни не привыкли умащать мужские тела.

Не слыша ответа, она повернулась к нему сама. При виде его лица она снова бросила быстрый взгляд в зеркало.

– И нечего на меня глазеть, точно женщины никогда не видел! – прикрикнула она на него. – Уж я-то знаю, что о тебе говорят в гареме!

• Предыдущая
• 58/120
• Следующая