Нэнэй - Марат Муллакаев - Страница 24
- Предыдущая
- 24/38
- Следующая
Она не договорила. Гармонист растянул меха, взял пару аккордов, и Хаят поняла, что просчиталась. По ее телу пробежали мурашки. Закрывая уши, не помня себя, она закричала не своим голосом:
– Прекрати, хватит!
Марзия испуганно схватила ее за руку.
– Хаят, что с тобой?
– Ничего, пошли отсюда!
И, ускоряя шаг, чуть ли не бегом устремилась к выходу. Она успела увидеть растерянное лицо гармониста, споткнулась, рванулась вперед. Конечно, она ждала, что он окликнет, но он промолчал. Пробежав метров двести, женщина остановилась, перевела дух, подождала Марзию и, коротко бросив, «Подожди меня!», развернулась и побежала к воротам рынка.
Хаят увидела его издалека. Он пытался подняться со своего ящика, но несгибающаяся левая нога никак не хотела подчиняться. Тогда он, поставив гармошку на землю, сполз с ящика и, опираясь на инструмент, начал медленно выпрямляться. Увидев перед собой Хаят, как подкошенный рухнул на свое место.
– Пойдем! – Хаят решительно взяла его за рукав.
– Куда? – сдавленно спросил он, не сопротивляясь.
– Домой! – выдохнула напряжение Хаят. – Вещи все с собой?
Она подняла его с ящика, нагнулась, взяла гармошку.
– Рюкзак твой?
– Мой… – подтвердил он, немного приходя в себя. – Он пустой, так, майка грязная…
Сидевший неподалеку инвалид, наблюдавший сцену, сдвинул кепку на затылок.
– В каку сторону лыжи навострил, Гриня?
– Домой! – ответил он осевшим голосом и, опираясь на плечо Хаят, поплелся за ней…
Прожили они ровно десять лет. Хаят часто с ужасом думала: что, если бы тогда не развязался шнурок? Если б Марзия не позвала ее поехать на базар? Тогда бы она так и не узнала, что такое настоящее женское счастье.
Григорий был родом из Ленинграда, жил с родителями в пяти минутах ходьбы от проходной. До войны работал мастером на судостроительном заводе. Женился. Уже 26 июня 41-го его призвали в армию и отправили учиться на танкиста. Через месяц, учитывая, что до войны он окончил техникум, досрочно присвоили звание младшего лейтенанта и откомандировали на фронт.
В сорок четвертом, после ранения, ему удалось побывать в освобожденном Ленинграде и узнать печальную новость: однажды ночью, во время бомбежки завода, снаряд угодил в его дом. Под руинами заживо были похоронены все его жильцы. В одночасье Григорий лишился и родителей, и жены с сестренкой. До конца войны он сражался на передовой. В апреле сорок пятого в Берлине его танк подбили. Никто из экипажа не выжил, а он, весь обгоревший, сумел выбраться и отползти от горящей машины. Здесь его нашли пехотинцы и в бессознательном состоянии отправили в госпиталь. Только в сорок седьмом его наконец, немного подлатав, перевели в дом инвалидов в город Горький. Григорий продержался там годок, а потом, когда одна нога немного стала двигаться, сбежал. В Ленинград он не вернулся. И началась для него бродяжья жизнь: базары, вокзалы... Выгоняли из одного города − ехал в другой. Несколько раз помещали его в приют, но он снова пускался в бега. И в пятьдесят четвертом оказался в Уфе. C вокзала его турнули местные попрошайки, пришлось податься на рынок и с трудом закрепиться на этом рубеже.
Когда его подобрала Хаят, он до такой степени был истощен и морально, и физически, что уже готов был навсегда остаться в каком-нибудь доме инвалидов. Но калек после войны было много, а домов для них – мало.
Байгужа встретила известие о примаке-бродяге всплеском эмоций. На все лады односельчане осуждали Хаят за этот поступок. В глаза боялись говорить, зная ее жесткий характер. А за спиной с наслаждением перемалывали ей косточки. Прошел месяц, другой. После одного случая народ узнал приезжего поближе, и все нехорошие разговоры о нем сошли на нет.
Дело было так. Однажды Хаят вернулась с утренней дойки лишь к обеду. На вопросительный взгляд Гриши устало ответила:
– Трактор должен был навоз вытолкать, да что-то не заводится. Пришлось дояркам вилами поработать. Если и завтра не смогут наладить – без рук останемся.
Гриша молча выслушал, проворно оделся и, сказав: «Погуляю немного», ушел. Вернулся часа через три довольный и веселый. На другой день все доярки только и говорили о том, как Григорий за полчаса трактор починил. Вскоре его назначили инженером колхоза.
Хаят светилась от счастья в ожидании первенца, а к рождению сына Ильдара Григорий подправил старый дом, построил веранду, сарай, сеновал. Он вообще был на все руки мастер. Если за что возьмется – любо-дорого смотреть. Вместе с Хаят они сделали из усадьбы игрушку, посадили сад. Живность на дворе не переводилась, а уж яблок и вишни на всю деревню хватало. Радости супругов не было предела.
Только одно омрачало их жизнь – здоровье Гриши. Бывало, он месяцами отлеживался на кровати − обгоревшие в танке легкие отказывались служить. Как-то вечером по радио рассказывали о танкисте, который в одном бою подбил три немецких «Тигра», за это его наградили орденом.
– Папа, – спросил Ильдар, мастеривший у печки с отцом деревянный танк, – у тебя есть ордена?
– Нет, на фронте ордена редко давали, – ответил он. – На меня дважды отправляли наградные документы, а сами ордена так и не удалось получить…
– А за что тебя хотели наградить? – не унимался мальчишка. – Пап, расскажи…
– Наш экипаж в одном бою также уничтожил двух «Пантер» и одного «Тигра». Командир дивизии обещал град наград, но нас бросили на штурм Берлина, а там... дальше ты уже знаешь... – скупо рассказал Григорий. – Потом не до орденов было…
– И медалей у тебя нет… – разочарованно вздохнул мальчишка.
– Медали были, только я их растерял… – сказал он, продолжая сверлить пушку игрушечного танка.
– Слышь, Гриша, давай напишем в Москву, может, твой орден найдется? – подала идею Хаят.
– Зачем? – удивился Григорий. – Кому нужны эти железки? Кого этим удивишь? Вон Хрущев себе уже третью Звезду Героя повесил, курам на смех…
– Не говори так, Гриша, – возразила Хаят. – Ильдар pастет, ему нужно…
– Пиши, но вряд ли толк выйдет, – сказал он задумчиво. – То, что победили фашистов, и есть самая большая награда. Так ведь, сынок?
А сынок тем временем, высунув язык, рисовал на башне деревянного танка красную звезду…
Их счастью было мало времени отмерено. В аккурат, когда снимали Хрущева, у Григория пошла горлом кровь. Врачи лишь развели руками: он еще тогда, в сорок пятом, должен был навсегда закрыть глаза. Его состояние ухудшалось день ото дня. Однажды почтальон принес письмо. Хаят вскрыла конверт, пробежала глазами.
– Что там? – тихо спросил Гриша. В последние дни он с трудом выговаривал слова.
–
- Предыдущая
- 24/38
- Следующая
