Дангу - Глыбин Леонид - Страница 15
- Предыдущая
- 15/67
- Следующая
Наконец он вернулся, подошел к Григорию и положил перед ним огромный ком талого снега. Григорий начал жадно сосать. Утолив жажду, он откинулся на камень и показал незнакомцу знаками, что хочет есть.
— Добрый человече! С утра во рту ни крошки не было. Чего-нибудь, Христа ради!
Человек постоял немного, словно размышляя, что делать, а потом пошел в сторону и быстро исчез.
Стало совсем темно. Григория колотило от холода, хотя раненая нога горела как в огне. Он завозился, пытаясь ползти, чтобы поискать тряпицу, прикрыть наготу или хоть немного согреться. «Смертушка моя, видать, пришла. Прости меня, Господи, за прегрешения!» — шептал он.
К горлу подкатился комок. В висках зазвенели колокольчики, все громче и громче. Что-то накатилось на него огромное, тяжелое, непонятное, и он снова потерял сознание.
Дангу к тому времени в полной темноте подходил к уединенной ночевке на утесе под перевалом, где впервые провел ночь со своими приемными родителями, братом и сестрой, когда был младенцем. Впоследствии он бывал на этой скале не раз и хорошо ее знал. Он принял решение. Наступившая ночь не давала возможности помочь этому ми, дать ему еды и сделать еще что-нибудь для него. А в том, что он поможет раненому, когда наступит утро, у него не было никаких сомнений. С самого начала их неожиданной встречи у него возникло и потом окрепло необъяснимое чувство доверия к этому ми. Только в самом начале Дангу раздирало противоречие между желанием убежать и жгучим любопытством. Желание убежать быстро прошло, страха не было, потому что стало ясно: ему ничто не угрожает, ми ранен и не опасен, а любопытство начало постепенно создавать основу для доверия. Его неудержимо тянуло к этому человеку.
Дангу было понятно, что здесь между ми произошло сражение и что этот ми оказался раненым, другие убитыми, а их враги куда-то исчезли. Кожа у раненого совсем белая, речь приятна и быстра, напоминает чем-то журчание горного ручейка по камням. Еще Дангу с изумлением заметил, что у ми на шее висел точно такой же гау, как и у него. Это было загадочно и таинственно.
Только сейчас юноша почувствовал голод. Надежды на хорошую охоту уже не было, и Дангу ненадолго задержался на каменистой полянке, где всегда можно было накопать съедобных кореньев. Наевшись, Дангу осторожно перебрался по перемычке на утес и быстро приготовил себе гнездо для ночлега.
Ворочаясь в нем, Дангу перебирал в памяти все удивительные события дня, обрушившиеся на него, как муссонный ливень. Он узнал так много нового и интересного, но еще больше осталось для него непонятного, хотя все больше крепло убеждение, что и он сам тоже ми…
Григорий опять очнулся. Наверное, от ночного холода. В Гималаях в апреле-мае температура ночью на больших высотах может падать до нескольких градусов тепла. Ведь высота перевала Зоджи-Ла более трех с половиной километров.
Бедному россиянину стало немного полегче, и раненая нога его уже не донимала. Стуча зубами и проклиная разбойников на чем свет стоит, Григорий пополз к трупу лошади, смутно видневшемуся в ночной темноте. Он надеялся найти хоть что-нибудь из одежды. Сейчас главное было согреться. Увы, его руки нащупывали одни лишь острые камни. Привалиться к лошади и провести ночь — мелькнула мысль. Но, прикоснувшись трясущейся от холода рукой к трупу, он отдернул ее. Труп был не теплее окружающих камней.
— Куда исчез тот добрый человече, который принес мне снега? И кто он? За что прогневил тебя, Пресвятая Богородица, защитница ты наша? Прости меня, грешного, не дай пропасть в земле индианской рабу твоему! — бормотал купец застывшими губами.
В темноте безлунной звездной ночи он едва заметил в некотором отдалении какой-то бугор.
— Чай еще одна лошадь? Аль что-то иное? Надобно проверить.
И он медленно пополз, подтягивая рукой раненую ногу. Это действительно оказалась лошадь. И, о счастье! Около нее Григорий наткнулся на окровавленный стеганый халат. То ли разбойники забыли его в спешке, то ли побрезговали.
— Благо тебе, Господи наш! — шептал Григорий, весь дрожа, привстав, насколько позволяла нога, и натягивая одежду. Внезапно рука наткнулась под халатом на что-то твердое, и Семенов с радостью понял: пистолет. Пошарив еще, он обнаружил пояс с мешочками, где наверняка были пули и заряды. Это была невероятная удача. Теперь можно было дотерпеть до утра. А там, при свете солнышка, получше схорониться в камнях или кустах и дождаться какой-нибудь помощи. Скрипя зубами от боли, Григорий перепоясался и заткнул за пояс пистолет.
— Эх-ма, вот горе-беда, сколь товару хорошего пропало, — бормотал он, — и прибытку уж не будет! Да, ладно, живой хоть…
Голова еще немного гудела, ногу дергало, но он постепенно начал согреваться, и его стало клонить в сон.
Видения и образы чередой возникали перед Семеновым, унося его в далекую родную Россию, любимую Новгородчину. Вот ему вроде почудилось, что его окликнула ласковым тихим голосом жена Авдотья. Будто бы она подает ему горячий, только что испеченный душистый каравай ржаного хлеба, и он впивается зубами в поджаристую корочку.
Видение исчезло, Григорий очнулся от забытья, застонал, ногу снова нестерпимо заломило. Страшно хотелось есть.
А вот чудится ему, что стоит он по грудь в хлебном поле, и хорошо-то как! Теплый летний день, голубое небо с облаками-барашками, яркое солнце, и тут вдруг, откуда ни возьмись, бегут со всех сторон дети его, целуют да обнимают. Ванятка, Петр да Аннушка с Дарьей, все ладные такие, красивые, мальчики в рубашечках-косоворотках, подпоясанных малиновыми кушаками, в сапожках мягких, а девочки в сарафанах пестрых. Хохоту, шуток полно, и валятся все вместе на теплую землю, а над ними только золотистые колосья ржи шуршат на ветерке да кланяются васильки синими головками.
Тут и другая картина встает перед ним, сменяя прежнюю. Зима. Вроде он на розвальнях дрова вывозит из лесу. Кругом снега искрятся под медно-красным февральским солнцем, белыми шапками прикрыты деревья и кусты, мороз щиплет за нос и щеки. «Но-о-о, милая!» — подстегивает вожжами Григорий. Лохматая лошаденка Ганька резво тянет сани. Пар от дыхания садится белесым инеем на ее морду. Полозья скрипят по снегу, дорога, извиваясь меж холмов, спускается к речной долине и взбегает на обрыв, где видны уже избы родного села Пеньково.
Снова появляется из тумана Авдотья, и вроде бы опять лето. Она кланяется ему низко и показывает что-то на земле. И уже это не Авдотья, а друзья-приятели Салим и Тенгиз машут руками и куда-то зовут с улыбками. Все окончательно мешается в уставшем мозгу Григория, и он постепенно погружается в тяжелый, тревожный сон.
Звезды потускнели на ночном небе, а потом и вовсе исчезли, и над гребнями гор на востоке заалело солнце, разливая свет и разогревая остывшие за ночь землю и воздух. Занимался новый день.
Григорий, просыпаясь, зашевелился под своим халатом, заохал, запричитал, освобождая руку. Откинул воротник с головы, чтобы осмотреться, и застыл в немом изумлении.
Перед ним на плоском камне лежала кучка белых, толстых кореньев, несколько каких-то плодов красного цвета и тушка крупного зайца. В некотором отдалении неподвижно стоял вчерашний незнакомец и внимательно, без каких-либо признаков страха, смотрел на Григория.
Словно не было прошедшей ночи, и будто бы совсем не спал Григорий.
Заметив у человека на шее крестик с цепочкой, купец изумленно воскликнул:
— Батюшки! Свой, православный! Ты кто будешь, отрок? Откуда ты, а? Почему голый?
Дангу молча продолжал смотреть на Григория.
— Да что ты молчишь? Инда глухой, что ли? Ой, забыл я, что по-расейски не разумеешь!
Дангу покачал головой и показал пальцем на еду, лежавшую перед Григорием. И только сейчас тот понял, как был голоден. Ведь он не ел целые сутки. Коренья и фрукты оказались вкусными и были уничтожены за несколько минут. К зайцу Григорий не притронулся.
— Не ем я сырого мяса! Прости ты меня! А теперича, добрый человече, помоги мне добраться до фортеции, что в Балтале. Разумеешь? Бал-тал, Бал-тал! — четко произнес Григорий. Показал на себя, потом махнул рукой в сторону зеленых хребтов Кашмира и попытался привстать. Но охнул и скорчился.
- Предыдущая
- 15/67
- Следующая
