Такая как есть (Запах женщины) - Кауи Вера - Страница 25

• Предыдущая
• 25/104
• Следующая

– Вы ее хорошо знали?

– Конечно, хотя мы и не стали друзьями. Я всего лишь пользовалась ее услугами, я очень хорошо помню, как она рысью бегала по городу со своей красной сумкой из одного дома в другой. Я была в числе первых обращенных и с тех пор, где бы ни оказалась, не пользуюсь никакой другой косметикой, кроме той, что идет под маркой Евы Черни. Ева прошла долгий путь с самых низов к вершине славы. – Губы женщины, выкрашенные темной помадой от Евы Черни, тронула улыбка при воспоминании о прошлом, а потом она вздохнула:

– Как жаль, что с ее сыном случилось такое. Я сама потеряла одного своего сына во Вьетнаме, поэтому понимаю, что она сейчас испытывает. Вот почему я пришла… Но она всегда была сильной и храброй женщиной, хотя первые месяцы тряслась от страха, что ее похитят, отвезут назад в Венгрию и будут судить.

– За что? – удивилась Алекс.

– Не знаю во всех подробностях, но от кого-то, кто слышал это еще от кого-то, который в свою очередь разговаривал с корреспондентом – он вывез Еву из Венгрии и познакомил с Джоном Брентом, – стало известно, что Ева была кем-то вроде двойного агента: работала на русских, но все добываемые сведения передавала подпольной венгерской организации. Конечно, это могли быть всего лишь слухи. О Еве Черни всегда ходило так много сплетен. Такие красивые женщины, как она, неизбежно становятся объектами досужих домыслов.

– А вы знали ее мужа?

– Джона Брента? Как-то раз встретилась с ним. Высокий. Немного сутулый. Застенчивый. Никто не мог понять, что Ева нашла в нем, потому что она могла выбрать любого. Некоторые утверждали, что она пошла на это, чтобы заполучить британское подданство. Не такой уж редкий случай в ту пору. Они уехали из Вены вскоре после ее замужества, и я больше никогда не встречалась с ней, не считая того случая в Нью-Йорке, когда она уже была замужем за Кристофером… Это произошло в театре… Я помахала ей рукой, но не уверена, что она заметила меня. В ту же минуту нас разделила толпа. А на следующий день мы должны были вернуться в Рим, так что, кроме сообщений в газетах и журналах, я ничего не слышала о ней. Передайте, что я очень хорошо ее помню. Ева Черни не из тех женщин, о которых можно забыть. – Миссис Рэндольф поднялась. – Вы ее секретарь?

– Да, – ответила Алекс.

Женщина накинула норковое манто.

– Возможно, когда она немного отойдет после потрясения, мы сможем встретиться. Я была бы очень рада снова поболтать с нею.

Алекс проводила ее до дверей, все еще пребывая в состоянии шока. Ее мать – двойной агент? Невозможно! Просто нелепость! Наверное, очередная выдумка самой Евы. «Ах, если бы я могла хоть что-то разузнать об этом, – подумала Алекс. – Но как? Вот если бы мне удалось найти того корреспондента. Кто он такой? В какой газете работал? И жив ли еще? Как он подружился с моим отцом?» Эти вопросы, изводя ее, сами собой снова и снова возникали в голове.

И, наконец, что-то шевельнулось в глубине ее памяти. Алекс пыталась ухватиться за кончик нити, но она ускользала из рук. Целый день Алекс мучила себя, но все оказалось тщетным. Она легла спать, так и не выудив ничего из обрывков воспоминаний о тех – счастливейших – временах ее жизни, и заснула ни с чем. Но ночью ей приснился сон. Алекс открыла глаза и села на постели, словно ее кто-то кольнул иголкой:

– Ну конечно же!

Это произошло за несколько месяцев до смерти отца, воскресным днем, когда он взял ее с собой в город, насколько помнилось Алекс, на очередную экскурсию по историческим местам. Они отправились к монументу на Паддинг-Лейн, где горел вечный огонь. Почему-то там она особенно остро ощущала, насколько живой может быть история. Они спустились по Ладжгейт Хилл до Флит-стрит. Алекс шла, слегка прищурив глаза, представляя исторические картины, словно смотрела старый фильм. Отец говорил ей, что это здание из стекла и бетона принадлежит газете «Дейли Экспресс». И тут какой-то мужчина окликнул ее отца. Он стоял на другой стороне дороги. «Джон! Джон Брент!» – позвал незнакомец и поспешил к ним через дорогу, не обращая внимания на автомобили и автобусы. Как же отец назвал этого человека? Алекс помнила, что отец тоже обратился к нему по имени… «Питер! – вскрикнула вдруг Алекс. – Питер Брюстер – именно так!» Она так отчетливо слышала голос своего отца, полный радости и удивления, словно он прозвучал совсем рядом в эту минуту. О чем они разговаривали, Алекс, естественно, не запомнила. Ее внимание в тот момент привлекла витрина расположенного по соседству магазинчика с игрушками. И в вознаграждение за проявленное терпение она вышла оттуда с огромной куклой.

Со вздохом облегчения Алекс снова откинулась на подушку, благословляя отца за то, что он постоянно тренировал ее память. Всякий раз после того, как они возвращались с прогулки, Джон задавал ей вопросы, проверяя, что она запомнила. И спустя годы все увиденное и услышанное оставалось на той же самой полке, куда было уложено во время таких прогулок. Питер Брюстер. Теперь ей известно по крайней мере имя этого человека. Остается только узнать, где он живет сейчас.

Швейцария и Нью-Йорк, 1961–1963

Обосновавшись в Швейцарии, Ева продолжала делать все, чтобы утвердить свое имя на рынке красоты. Через Генри Бейла она получала приглашения на всевозможные званые ужины, официальные обеды, приемы, празднества, встречала влиятельных людей, о знакомстве с которыми всегда мечтала. И когда они стали появляться на ее ослепительно белоснежной вилле на берегу Женевского озера, им «случайно» попадались на глаза фотографии – «все, что осталось у меня от прежней жизни». На самом же деле Ева нашла их на блошином рынке в Париже, поскольку на фотографиях, без сомнения, были запечатлены венгры. Ева понятия не имела, кто эти люди. Но она нисколько не сомневалась в том, что ее гости вряд ли смогут узнать их – среди приглашенных не было ни одного венгра.

Ева также заботливо собрала особенную «коллекцию» вещиц, которые «воссоздавали» ее прошлое, например, тарелочку мейсеновского фарфора (случайно приобретенную в Мадриде), которую она с трепетом брала в руки и говорила: «Это все, что осталось от того огромного сервиза, который принадлежал моей прабабушке». При этом она тщательно заботилась о том, чтобы никто не смог покопаться в ее прошлом и добраться до истины. Легкая нервная дрожь, которая проходила по ее телу, и полуприкрытые глаза – заставляли любопытствующих прикусить языки, поскольку им давалось понять, что все это и по сей день продолжает оставаться открытой болезненной раной. Ева осознавала, что в ее шитой белыми нитками «легенде» не все концы сходятся с концами, что в ней многое просто не стыкуется, поэтому, когда задавались вопросы о конкретных вещах, начинала вздыхать – вряд ли кому другому это могло удастся с такой легкостью, как ей: «Ах, это все такая история!» – отмахивалась она, отчетливо понимая, что «история рода» – это то, к чему она не имеет ни малейшего отношения.

Интервью она давала всегда с огромным удовольствием, но так, что у репортера оставалось впечатление скорее о настоящем, чем о прошлом. После того как съемка заканчивалась, Ева начинала разливать чай и именно в это время заводила разговор на нужную тему:

«Знаете, моя дорогая, обычно репортерами бывали женщины, – я начинала как косметолог – это моя профессия и призвание. Вы позволите мне говорить с вами прямо и откровенно? Вы используете цвета, не совсем соответствующие цвету вашей кожи и глаз. Позвольте мне проконсультировать вас». Тут-то и начиналась настоящая обработка журналистки. В конце инструктажа та смотрела в зеркало и видела новое, незнакомое лицо – гораздо интереснее и привлекательнее прежнего. Вот на этом-то и держалась слава Евы Черни. Темой всех статей становилось то, что «Ева может сделать с вами». Это был рассказ о королеве макияжа, которая продает свою продукцию для женщин определенного социального слоя. Когда полностью одурманенная ею газетчица впервые упомянула о «графе и графине Черни» – предках «королевы косметики», – Ева не стала писать опровержений. Вскоре эту выдумку подхватили остальные, и она стала восприниматься как достоверный факт.

• Предыдущая
• 25/104
• Следующая