Пирамида - Голдинг Уильям - Страница 5
- Предыдущая
- 5/40
- Следующая
– Где он? Ты чего ему сделал? Бобби!
И снова исчезла. Голова и плечи Роберта показались из папоротников. Одна рука зажимала лицо каплющим красным платком. Другая была не видна, – наверно, все еще зажата в паху. Но и тут, сквозь окровавленный платок, он пытался пустить в ход свою элегантную небрежность.
– Еввундовое поввездение. В бойницу. Пвофу пвофенья.
И стал продираться прочь. Эви еще не появилась.
– Бобби-и! Ты где?
Она выгребла на поляну, побежала, мелькая сандалиями и носками. По ту сторону папоротников мопед буркнул и загрохотал – декрещендо – прочь. Эви застыла.
– Здрасте! Как же я-то теперь? Все ты! Ему завтра в Крануэлл. Мы бы в последний раз...
– В последний раз – что?
Она повернулась ко мне. Глаза у нее горели. Дышала она так же часто, как я. Она возмущенно хмыкнула.
– Все мальчишки – прям гады!
– Н-да, я ему немного подпортил вывеску.
– Рубашка у тебя – ну ой. Прилипла вся.
– Кадет Юэн, Безносое Чудо. Так его в цирке будут показывать.
Снова на меня пахнуло ею, сквозь едкий запах моего собственного пота. Я схватил ее за руку, притянул к себе. Зубы у меня разжались, но сердце бухало, как бешеное.
– Эви...
Лес поплыл.
– Я... хочешь, я для тебя пруд выкачаю?
Кисточки дрогнули. Вытаращился один глаз. Губы округлялись все шире, пока я к ним склонялся.
– Ты послушай!
Я потянул ее к себе; но она была сильнее Роберта и меня отпихнула. И в ужасе дернулась. Я услышал с долины звон церковных часов.
– Третий раз на неделе опаздываю!
Она бросилась в папоротники, я сунулся было за нею, но напоролся голой ногой на чертополох, заплясал и взвыл.
– Эви! Подожди!
– Дак прием уже!
Я разгреб самые очевидные колючки и пробрался сквозь них туда, откуда пришли мы с Робертом. Его брюки и пиджак по-прежнему висели на кусте, рядом валялся ботинок. Я закатал собственные брюки, впопыхах натянул носки, надел ботинки. Эви уже на пятьдесят метров ушла по дороге, когда я был готов рвануть ей вдогонку. Шла шагом, потом припускала бегом, колыхая гривой, потом снова шла. Максимум, решил я, что можно извлечь из нынешнего свидания, – это договориться о новой встрече, и я припустил побыстрей и эффектно затормозил перед нею.
– Вот правильно! Ой, не смотри!
Она подобрала юбку чуть не до пояса. На ней были белые трусики с белыми кружавчиками. Она села верхом на багажник моего велика, и багажник тяжко вздохнул.
– Ты лапка. Нет, правда! Скорей!
Всем своим весом я налег на одну педаль и кое-как столкнул велик с места. Мы завихляли по дороге.
– Я жуть как опаздываю.
Я напряг все оставшиеся силы, меня снова прошиб пот. Мы развили неплохую скорость.
– Оливер, а ведь он и пиджак оставил, не только эти... Чего миссис Юэн скажет, прям не знаю! Вот мы доедем, и, может, ты?..
– Что – я?
– Ну а кто ж ему принесет?
Я испустил нечто вроде рычанья, поднял руку, чтоб отвести волосы, вытереть слепивший глаза пот, и чуть не свалился с велосипеда.
– Осторожно!
Вдруг все облило светом, и, хоть я не отрывал глаз от текшей под переднее колесо дороги, я понял, что мы выехали из лесу и теперь на вершине холма. Я откинулся назад и положился на закон всемирного тяготения. Церковные часы прошли еще чет верть часа.
– Не чересчур гонишь-то?
Я нажал на оба тормоза. Секунду мы буксовали, потом снова понеслись. Я жал на тормоза изо всех сил, но это не помогало. Сзади раздался визг, и горб Старого моста полетел на нас со скоростью ста километров в час. Когда мы достигли его, у меня за спиной дико грохнул багажник, хлопнула шина, взвыла Эви. Велик с разгону запнулся, и тяжестью Эви меня чуть не перебросило через руль. Она слезла с багажника и минуту постояла, охлопывая себя обеими руками пониже спины.
– Ой, платье порвала. Нет. Ничего.
– Погоди минуточку.
– Нет, мне бежать надо.
– А что если нам...
– Может. Не знаю. Спасибо все равно, что подбросил.
Она метнулась через мост и скрылась. Я осмотрел свой велик. Багажник и брызговик смялись, сплющились, налипли на колесо. Шина лопнула. Я ругался и возился с изуродованными частями. Наконец мне удалось их расцепить, отодрав брызговик от рваной резины. Я пустил велик по мосту вскачь. Эви продвигалась по Главной улице тем же манером, как шла от пруда, – то и дело меняя шаг на побежку. Вдруг она припустила бегом, уже не сбавляя скорости, но было поздно. Маленькая птицевидная миссис Бабакумб, в своей серой шляпке и со своей кошелкой, уже ее засекла. Перебежала через дорогу и вцепилась ей в локоть. И они пошли по улице рядом, и миссис Бабакумб что-то бубнила у Эви над ухом. С низким злорадством я думал, что на сей раз Эви придется как следует пораскинуть мозгами, чтоб выкрутиться. Я прогремел дальше по улице и свернул к бетонной площадке гаража, чтоб поискать Генри. Но когда я его увидел, я, продолжая толкать велик, решил ретироваться, тактично описав дугу. Генри стоял в белой спецовке, руки в боки, и озирал малолитражку мисс Долиш.
– Мастер Оливер...
– А, привет, Генри. Я подумал, ты занят. Не хотел мешать.
Генри нагнулся и осмотрел мое заднее колесо. Я посмотрел – мимо него – на малолитражку, и ноги мои примерзли к бетону. Она как будто года два мокла в болоте.
– Мама родная, – сказал Генри. – Эко вы его шмякнули. Друга подвозили? Н-да. Теперь хоть выбрасывай.
Я услышал у себя за спиной легкий свист. Капитан Уилмот к нам подъезжал на своей электрической инвалидной коляске.
– Привет, Генри. Готов мой аккумулятор?
– С часок еще обождать, капитан, – сказал Генри. – Вот, посмотрите-ка. И вернулся к малолитражке.
– Погоди, – сказал капитан Уилмот. – Сперва вылезти надо. А ты не уходи, Оливер. Хочу про команду порасспросить.
И стал маневрировать в своем плетеном кресле, покрякивая и скрипя зубами.
– Примкнуть штыки!
Капитан Уилмог был инвалид войны, за что и получил соответственную пенсию, экипаж и секретарскую службу в госпитале, которая, по собственному его выражению, вознаграждалась гонораром. Снаряд, который его накрыл, в придачу наполнил его организм металлическими осколками в самых нераскапываемых местах. Злые языки из Бакалейного тупика, где он жил напротив сержанта Бабакумба, намекали, что он скрипит и трещит больше, чем его коляска. Из-за этого снаряда он оглох на одно ухо. Из него торчала вата. Он вечно пускал слюни и потел.
– Мне надо идти. Я...
– О Господи. Оставайся и не рыпайся.
Он злился. Это потому, что он вылезал из своей коляски. Когда вылезал или влезал, он всегда злился. Если вы смотрели на его лицо, пока он его не приаккуратит, вы могли иногда напороться взглядом прямо на звериную свирепость, будто его единственный двигатель – ненависть. Но он любил молодых и вообще юность, потому, может быть, что у него вырвали его собственную, прежде чем он успел ею попользоваться; юный канцелярист, в котором нуждалось отечество. Он безвозмездно обслуживал нас на миниатюрном стрельбище нашей гимназии. После бесконечных маневров усаживался рядом, когда мы лежали против мишеней, подавал советы и ободрял.
– Не дергайся, парень! У тебя мушка, как бадья в колодце, ходуном ходит. Жми – вот так!
И далее ты чувствовал, как тебе долго жмут и мнут ягодицы.
– Ну вот, что скажете, капитан?
Капитан Уилмот подковылял на двух своих палках и пристально осмотрел машину.
– По виду судя – с плотины сверзилась.
Нет, ноги мои не примерзли к бетону. Они в него провалились.
– Это у них называется – покататься, – сказал Генри. – Хулиганье. Я бы им показал – покататься.
Открыл дверцу и заглянул.
– Вот! Полюбуйтесь!
Попятился и повернулся. В руке у него был золотой крестик на цепочке.
– Ну? Чего-чего, а крестика мисс Долиш сроду не нашивала, ни в коем разе!
Капитан Уилмот наклонился к руке Генри.
– Ты уверен, Генри? Где-то я его видел...
Генри поднял крестик к самым глазам.
- Предыдущая
- 5/40
- Следующая
