Семейный стриптиз - Голдсмит Оливия - Страница 53
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
Мишель услышала сигнал «Вольво» Джады, когда пыталась замаскировать крем-пудрой кровоподтек вокруг глаза. Опухоль век уже спала, а багровый шрам на щеке превратился почему-то в иссиня-сизый. Мишель замазала его тональным кремом и сейчас, глядя на результаты своего труда, решила, что выглядит ничем не хуже, чем актер театра Кабуки.
Она отложила пудру и проглотила таблетку ксанакса. Затем нацепила – несмотря на хмурый день – солнечные очки в поллица, купленные по совету Джады в галантерее рядом с Первым уэстчестерским. К счастью, Энджи с коллегами отказались от мысли вызвать ее в качестве свидетеля, и все равно Мишель было страшно появиться в зале суда. Но она не могла не поддержать Джаду в трудную минуту.
Бросив последний взгляд в зеркало, Мишель побежала вниз по лестнице.
Поразительно, но Фрэнк до сих пор не проснулся. А может, все-таки проснулся, но продолжал притворяться спящим – то ли переживая из-за «несчастного случая», то ли дуясь. Впрочем, чувства Фрэнка ее не волновали. После той ночи Мишель не приближалась к кровати. Вечерами она упорно смотрела телевизор, пока Фрэнк не исчезал в спальне, после чего забывалась на диване тяжелым сном, то и дело просыпаясь от кошмаров.
За всю жизнь на нее поднимала руку только мать, да и то лишь когда была очень, очень пьяна. Разумеется, Мишель слышала и читала о супружеских изменах, вранье и побоях, но никогда – никогда! – не представляла себя на месте этих несчастных женщин. Она выбрала Фрэнка, потому что рядом с ним ей было спокойно и надежно. С изменами она пока не столкнулась, но что такое вранье и побои – узнала.
Глубокой ночью, когда они легли в постель, Фрэнк, конечно, извинился. Заплакал. Обнял ее. Мишель окаменела, но не оттолкнула его руки, хотя прикосновения мужа впервые в жизни были ей неприятны. А потом… потом… При воспоминании о том, как Фрэнк занялся с ней сексом, у Мишель до сих пор на глазах закипали злые слезы. Он проникал в нее снова и снова, шепча извинения вместо слов нежности и любви, а она терпела, борясь с мерзкой тошнотой.
– Тебе хорошо? У нас все хорошо? – твердил он и заглядывал в глаза Мишель, когда она после пытки любовью отодвинулась от мужа и завернулась в простыню.
– Нет, нет и нет! – холодно процедила в ответ Мишель. – Но сейчас я не желаю об этом говорить.
Она повернулась к нему спиной и с тех пор хранила ледяное молчание. Хуже всего, что она не знала, что делать. Бросить мужа в беде? Попытаться поговорить? Продолжать мириться с его враньем? Пригрозить разводом? Рано или поздно Фрэнк узнает, что она не только нашла тайник, но и забрала деньги, а тогда… Что тогда? Произойдет еще один «несчастный случай»?
Мишель вышла из дома, искренне надеясь, что не напугает народ в суде. Жаль, не удастся дать показания в пользу Джады, но остальное – все, что в ее силах, – она для подруги сделает!
По мнению Энджи, с началом процесса они справились неплохо. Первым делом Крескин вызвал на свидетельское место ответчицу. Он завалил Джаду вопросами, давил безжалостно, но она держалась уверенно и ни разу не позволила загнать себя в угол. Показания ее звучали кратко и по существу, в точности как на «генеральной репетиции». Она рассказала, что найти работу ее вынудило отчаянное безденежье, сообщила свой рабочий график – уточнив, что задерживалась крайне редко, а от командировок категорически отказывалась. Когда дело дошло до наркотиков, Джада, следуя указанием Энджи во время «прогона», позволила себе не на шутку разозлиться.
– Как истинная христианка, мистер Крескин, я не употребляю ни алкоголь, ни наркотики!
Крескин пытался настаивать, Энджи выразила протест, судья ее поддержал, и на том все закончилось.
После Джады, с облегченным вздохом вернувшейся на свое место, к присяге привели старшую миссис Джексон.
– Как часто вас приглашали в дом вашего сына и невестки? – задал свой первый вопрос Джордж Крескин.
– Очень редко. Я всегда знала, что она не хочет меня видеть.
– Возражение, ваша честь! – вклинилась Энджи, хотя в данном случае свекровь была права.
– Поддерживаю, – кивнул судья. – Суду важны факты, миссис Джексон, а не эмоции.
– Слушаюсь, ваша честь, – подобострастно отозвалась мать Клинтона.
Судья Снид произвел на Джаду впечатление делового и положительного человека. Такой должен уметь отличать правду от вороха лжи. Он поймет, что за ничтожество Клинтон Джексон, поверит матери и вернет ей детей.
В данный момент, однако, судья Снид внимал ответам бабушки. Глядя на свекровь, Джада едва сдерживала смех. Крескин и тут постарался, основательно подготовив свидетельницу к исполнению отведенной ей роли. Старшая Джексон выглядела по меньшей мере столпом семьи – в ярко-синем костюме с голубой блузой и даже при шляпе с кокетливой вуалькой. До сих пор Джада ни разу не видела свекровь аккуратно причесанной, не говоря уж о шляпе. Ради столь грандиозного события неряха изобразила из себя певицу церковного хора!
Кто бы мог сейчас поверить, что когда-то эта женщина не вспоминала о сыне сутками, что она вечер за вечером развлекалась с кавалерами в станционном баре, бросая ребенка на произвол судьбы. С шести лет Клинтон вынужден был сам разогревать себе ужин и укладываться в постель в одиночестве. И что же? Теперь это опустившееся создание пытается доказать, что Джада – плохая мать! О какой морали может идти речь? Куда катится этот мир? Джада готова была вскочить на ноги и во всеуслышание объявить судье, приставу, стенографистке, всем сидящим в зале, что их обманывают самым наглым образом.
– Расскажите суду о своих впечатлениях от визитов, – сказал Крескин.
– Что ж тут говорить? Мой сын и кормил деток, и купал, и спать укладывал. Мамаша-то их до самого темна дома не появлялась. А как придет заморенная такая, лютая, и все хвасталась про работу в банке. Бывало, ребятишек и огреет чем…
Упираясь ладонями в стол, Джада медленно выпрямилась, но Майкл удержал ее на месте, а Энджи наклонилась к ней и зашептала на ухо:
– Не волнуйся. Мы докажем ее несостоятельность как свидетеля. Уличим во лжи, и ее показания будут отозваны. Не волнуйся.
Только благодаря этому обещанию Джаде удалось спокойно выслушать еще несколько столь же лживых ответов. Затем Крескин поинтересовался состоянием детей в ту ночь, когда Клинтон увез их из дому.
– О-о-о! – всхлипнула свидетельница. – Жальче не бывает!
– Уточните. Вам было их жалко, потому что они скучали по маме?
– Нет, жальче не бывает, чем ихнее состо… состояние. Внучка старшенькая гребешок, наверное, не видала цельную неделю. Грязные были – ужасть. Одежа грязная, сами чумазые… Клинтон их в три часа ночи привез, потому что она… – миссис Джексон взглянула на невестку, —…еще не вернулась от этих… наркоманов с ихней улицы.
Энджи поднялась из-за стола:
– Протестую, ваша честь!
Джада опустила голову, чтобы скрыть от всех, какую боль причиняет ей эта бессовестная ложь.
– Протест отклонен. Продолжайте, – сказал судья. Глаза миссис Джексон внезапно налились слезами, и она извлекла из сумочки носовой платок. Белоснежный и наглаженный. Уж кто-кто, а Джада точно знала, что у свекрови и белье-то нижнее подобной чистотой никогда не отличалось, а тут на тебе – платок!
– Внучки мои были уставшие, чумазые, аж синие с голодухи-то. А она…
– Кто – она? – уточнил Крескин.
– Джада Джексон. Она даже не позвонила, чтоб узнать, где ее ребятишки. Мыслимое ли дело? У меня дома есть телефонный ответчик, там все записано. Она не звонила.
«Вранье!– написала Джада в блокноте Энджи. – Я звонила всю ночь. Они не брали трубку».
– Не волнуйся, – повторила Энджи шепотом. – На перекрестном допросе она у нас попляшет. Мы кое-что припасли.
Энджи вышла из-за стола и одернула пиджак. Перекрестные допросы она проводила всего пару раз, а потому нервничала, но постаралась сразу взять доверительный тон. Агрессия по отношению к столь милой пожилой леди могла только навредить.
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
