Бунтующая Анжелика - Голон Анн - Страница 55

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая

Анжелика уже так запомнила дорогу на чердак, что взбежала туда без свечи, перепрыгивая через ступеньки.

— Я пришла за тобой, — сказала она Лорье, который опять сидел на постели, широко раскрыв глаза, как совенок.

— Куда вы меня ведете?

— Туда, где тебе будет хорошо. Ты будешь возле твоего отца…

Она спускалась осторожно, неся ребенка на руках. Лорье восторженно смотрел на теплую комнату и отца, стоявшего в дверях, внюхивался в привычный запах жилого этажа. С кровати ему был виден отсвет огня в большой кухне по другую сторону лестничной площадки. Удивление заставило его заговорить.

— Я тут буду спать? Каждую ночь?

— Да, твой отец решил, что ты теперь уже большой, тебе полагается большая кровать.

— О, спасибо, отец.

Анжелика ушла налить масла в ночник. Когда она вернулась с сосудиком из красного стекла, Лорье уже уснул. Его головенка едва виднелась на подушке, он словно провалился в эту большую кровать, но непривычное ощущение благополучия совсем преобразило его лицо.

Мэтр Габриэль, стоя у изголовья, задумчиво смотрел на сына. Анжелика нагнулась и нежно провела рукой по бледному лобику ребенка.

— Человечек! — участливо проговорила она, потом подняла глаза на купца:

— Не сердитесь на меня. Я просто видела, как ему скверно.

— Не беспокойтесь, госпожа Анжелика. Думаю, что все хорошо устроилось. — Поколебавшись с минуту, он добавил:

— ..Нет, не все. Сегодня вечером, размышляя над Писанием, я укорил себя в несправедливом отношении к вам. Мне следовало дать вам аванс в счет жалованья.

— Вы не обязаны были это делать, мэтр Габриэль. Я знаю, что служанке полагается угождать новым хозяевам целый месяц, прежде чем получить жалованье.

— Но вы пришли ко мне, ничего не имея. А в Библии написано: «Не обижай наемника, бедного и нищего, из братьев твоих или из пришельцев твоих, которые в земле твоей, в жилищах твоих. В тот же день отдай плату его, чтобы солнце не зашло прежде того. Ибо он беден и ждет душа его». Вот я и решил дать вам это.

Он вытащил кошелек и подал ей.

— Солнце, правда, уже зашло.

Легкая насмешка противоречила его внушительной сосредоточенности. Анжелика подумала, что, родись он в другой вере и в другом городе, из него мог бы получиться остроумный эпикуреец вроде шевалье Мере.

— В вашем доме меня не обижают, мэтр Габриэль, — сказала она, улыбаясь. — Будьте уверены, я не собираюсь возопить на вас к Господу. Я никогда не забуду вашей доброты.

Уходя из комнаты, Анжелика стала догадываться, почему между нею и купцом так внезапно возникли какое-то взаимопонимание, какая-то близость, как бывает у людей, уже знавших друг друга в иных обстоятельствах. Конечно, она его уже встречала когда-то. Где же? Когда? По какому поводу он уже обращал к ней спокойную и великодушную улыбку, изредка озарявшую его твердое и холодное лицо?

Мысль, что мэтр Габриэль мог когда-то встречаться с ней, долго занимала ее, а потом как-то забылась.

Вечером, когда тетушка Анна с гостями после молитвы удалялась на покой, он иногда позволял себе предаваться благодушной привычке. Он уходил в свою комнату выбрать одну из множества длинных голландских трубок, бережно набивал ее табаком и потом возвращался на кухню за угольком, чтобы зажечь ее.

Опершись о притолоку, он курил, поглядывая полузакрытыми глазами на большую комнату, где еще суетились слуги, дети и две домашние кошки. В такие вечера дети понимали, что настроение у него хорошее, и решались обращаться к нему с вопросами и рассказывать о своих делах. С недавних пор и Лорье стал на это осмеливаться. Он быстро менялся, учился постоять за себя и давал уже отпор насмешкам Мартиала.

Как-то держа его на коленях и ласково поглаживая по головке, Анжелика заметила направленный на нее задумчивый взгляд купца и решила предвосхитить ожидаемый упрек.

— Вам кажется, что мальчика не годится слишком ласкать? Зато посмотрите, как он окреп. И щеки у него стали румянее. Детям нужна ласка, чтобы они росли, мэтр Габриэль, как растениям вода…

— Я с вами не спорю, госпожа Анжелика. Я вижу, что благодаря вашим заботам из этого заморыша, на которого, признаюсь, мне было неприятно смотреть, получается здоровый ребенок… Я согрешил по несправедливости, отчасти по невежеству. Я лучше умею разбираться в качестве доброй водки или канадских мехов, чем в том, что требуется ребенку. Но меня занимает другое: почему вы так мало уделяете этой самой нежности собственному дитя… Конечно, вы заботитесь о малютке, но я не заметил, чтобы вы ее целовали, улыбались ей, просто обнимали хотя бы.

— Чтобы я? Чтобы я так делала? — воскликнула Анжелика, покраснев до корней волос.

Потрясенная, она взглянула на Онорину, сидевшую над миской жидкой каши. Ее обычно оставляли за столом, потому что она ела очень медленно. В последнее время она стала так сидеть часами, с ложкой в руке, устремив глаза в пространство. Анжелика приписывала потерю аппетита существованию в закрытом помещении после жизни на открытом воздухе. А может быть, Онорина страдала от недостатка внимания собственной матери? Какие соображения возникали за этими хитрыми и проницательными глазками? У нее участились вспышки гнева, раздражавшие Анжелику. Так удивительно и досадно было сталкиваться с упорным противодействием этой крохотной воли. «Ты злая!» — яростно выговаривала девочка, и Анжелика спешила уложить ее или передать на руки старой Ревекке, к которой малышка питала слабость. Анжелика наклонилась к Лорье. В нем она видела своих мальчиков, своих настоящих сыновей. Онорина же пока не была по-настоящему ее ребенком.

«Мэтр Габриэль прав, — подумала она про себя. — Это ведь моя дочь… Я приняла ее в свою жизнь, но не могу полюбить… Откуда ему это знать?.. Это для меня невозможно. Если бы он знал, он бы понял…»

— Вы привязались к моему сыну, — сказал мэтр Габриэль, слегка улыбаясь, — а я к вашей дочке. Никогда не забуду, как я нашел ее, бедняжку, брошенную в лесу, под деревом, и как она, щебеча, протянула ко мне ручонки, когда я ее разбудил.

Лицо Анжелики приняло такое выражение, что мэтр Габриэль раскаялся в том, что заговорил. Как человек, не привыкший иметь дело с чувствами, он смутился, закашлялся и, будто бы вспомнив о срочном деле, ушел из кухни. Лорье побежал за ним. Теперь каждый вечер мэтр Габриэль разрешал ему побродить на складе среди товаров.

Анжелика осталась одна с Онориной. Это была странная и решительная минута, волнение душило ее, словно жизнь ее зависела от того движения, которое она то ли сделает, то ли нет. Странно было что эту тревогу возбудила малютка, как назвал ее мэтр Габриэль, восседавшая за столом с гордо-задумчивым видом. Она была похожа на сестру Гортензию, «злую сороку». Та была некрасивой и недоброй, но держалась всегда с достоинством принцессы. Этот полузабытый образ возник при виде Онорины, спокойно и надменно, без жалоб, сидевшей в одиночестве на своем высоком стуле. Тот же поворот шеи, та же манера гордо держать голову. Гортензия всегда была очень худой, даже в детстве. Онорина же, коренастая, плотная, кругленькая, совсем не походила на Гортензию фигурой, зато родство явно проступало в ее позе, в таком же взгляде черных глаз, узких и колючих. Но это не огорчило Анжелику, а наоборот, как-то смягчило ее. Она протянула Онорине руки:

— Иди сюда!

Онорина оторвалась от мечтаний, задумчиво посмотрела на мать и широко улыбнулась.

— Нет! — ответила она и полезла под стол.

— Иди, иди сюда!

— Нет!

Анжелике пришлось встать, вытащить девочку из-под стола и, не без труда, поднять ее на руки.

— Ну и тяжела же она, честное слово…

Напряженно и печально она всматривалась в личико ребенка.

— Ты рыжая, но все-таки красива.., ты мое дитя… Волей неволей я тебя произвела на свет. И вот ты здесь. Ты связана со мной уже тем ужасом, который я пережила, ощущая тебя в себе, взаимозависимостью твоей слабости и моей слабости, вынужденных бороться со страшной, безжалостной, слепой судьбой, сделавшей нас матерью и дочерью. Сердечко мое!

• Предыдущая
• 55/94
• Следующая