Бунтующая Анжелика - Голон Анн - Страница 56
- Предыдущая
- 56/94
- Следующая
Анжелика прикоснулась губами к свежей щечке. Младенческий запах напомнил ей лес и поразительные дни бунта в Пуату. Этот запах как-то растворял сушь ее злобы. В памяти вставали засады, бои, мертвые тела, а рядом сидела Онорина с белыми ножонками, которые Анжелика грела у печки. Онорина, которая раскрыла умные глазки, лежа на руках аббата Ледигьера. Онорина, в зимнем лесу звавшая Анжелику, отвлекая ее от страшного зрелища повешенных на прогалине.
И была еще развязка в пещере, где раздался первый крик девочки, и был скрип калитки, пропустившей ее во тьму сиротского приюта. «Ах, эти несчастные младенцы, брошенные у дверей и подобранные господином Венсаном! Как можно бросить ребенка? А я ведь бросала собственную дочку. Благословенно провидение, вернувшее ее мне. Может ли быть боль сильнее, чем терзающее сердце воспоминание о потерянном ребенке? Где ты, плоть от моей плоти? Где ты бродишь, нащупывая ручонками путь во тьме, куда я тебя бросила? Как я узнаю тебя, если ты умрешь? Неужели только на том свете у меня, бросившей тебя матери, будет право узнать тебя?»
Вздрогнув, Анжелика пришла в себя. Она была в кухне, в доме мэтра Габриэля в Ла-Рошели, она сидела у затухающей печки, держала на руках Онорину и отчаянно прижимала ее к себе.
— Жизнь моя!
Долго сдерживаемый, почти несознаваемый поток любви мощно прорвался из земных глубин, из очистившегося воздуха.
— Я и не знала, что так люблю тебя… Почему же не любить тебя?
Почему? Она пыталась найти умом причину и не могла. От прошлой жизни ничего не оставалось. Все провалилось в темную бездну. Невинная прелесть Онорины, написанная на этом личике радость жизни, ее блаженная улыбка при виде наклонившейся над ней и целовавшей ее матери, представлявшей для нее весь мир, и это теплое, плотское ощущение собственности, охватившее Анжелику. — «У тебя только я, у меня только ты…» — все это встало непроницаемой завесой, за которой скрылись причины ее прежней ненависти к этому созданьицу. Как же быстро приходит забвение! Забвение для духа!
Тело забывает не так быстро. Иногда в ночных кошмарах Анжелика вновь слышала, как гудит рог Исаака де Рамбура, вновь ощущала на кистях и лодыжках жесткую хватку безжалостных рук, прижимавших ее к земле.
Но она просыпалась и видела, как пляшут на противоположной стене отблески огня, зажигаемого на вершине маяка, чтобы указывать путь кораблям. Онорина спала рядом. Анжелика долго вглядывалась в нее и постепенно успокаивалась, любуясь этим оставшимся у нее чудом, оправдывавшим ее исковерканное, загнанное в капкан существование.
— Спи, мое сердечко, спи, дитя мое, жизнь моя… Ты возле мамы. Тебе нечего бояться.
Узнав, что Анжелика католичка, Северина взирала на нее со священным ужасом.
— Эту служанку поместили к нам, чтобы она шпионила за нами для Компании святого причастия, иначе быть не может, — заявила она, когда семья собралась на молитву.
— Вполне возможно, моя девочка, — согласилась тетушка Анна. — Попросим Господа, чтобы он позволил нам избежать ее уловок.
«Ну и вздорные же бабы!», — подумала Анжелика, чье терпение подвергалось жестокому испытанию.
Северина не спускала с нее глаз, пытаясь подловить на какой-нибудь ошибке. Девочка старалась держаться безукоризненно, подражая тетушке, и только иногда принималась вдруг напевать, тая насмешку:
«Человек злонамеренный, человек нечестивый, Ложью исполнены уста его…
…Он глазами моргает, ногами виляет, И пальцами подает сигналы…»
— Так ведь, тетушка?
Так Анжелика узнала, что эти дамы ставят ей в укор чрезмерную подвижность и свободу жестикуляции…
— Если бы ты попала к королевскому двору, Северина, — как-то заметила она, — ты бы узнала, что там считается признаком дурного воспитания, когда человек держится слишком прямо, как доска, и движения его резки, как у картонного паяца. Надо учиться двигаться изящно.
— Королевский двор — это место погибели, — отпарировала с обидой Северина.
Теперь уж Анжелика расхохоталась, а девочка ушла, покраснев от злости.
Однако и у нее было слабое место. Ее, как всех юных девушек ее лет, влекло к маленьким, ей отчаянно хотелось привязать к себе Онорину. Она то пробовала взять малышку на руки, то ходила вслед за ней, пыталась кормить ее, одевать.
— Пусти! Пусти! — кричала ей Онорина с яростью оскорбленной императрицы.
Анжелике становилось жаль Северину, смиренно отходящую в сторону. Очень нелегко было убедить вспыльчивое дитя держаться приветливее. У Онорины были свои симпатии и антипатии, и она их нисколько не скрывала. Вообще ей больше нравились представители мужской половины рода человеческого. С Лорье она была вполне приветлива. К мэтру Габриэлю относилась уважительно. Пастор Бокер по-прежнему пользовался ее благосклонностью всякий раз, как появлялся в доме. Кумиром же ее был Мартиал; он смастерил ей резную коробочку, в которую она уложила свои сокровища: пуговицы, бусинки, камушки, куриные перышки… Малышка унаследовала материнские пристрастия. Глядя, как она бродит, держа под мышкой свою коробочку, а в другой руке котенка, Анжелика вспомнила свою инкрустированную перламутром шкатулку, в которой держала когда-то сувениры, скопившиеся за время ее беспокойной жизни.
Отношения Онорины с женским родом были сложнее. Дружелюбнее всего она была с теми, кто превзошел уже канонический возраст, то есть кому было за сорок. Ревекка и соседние старушки могли рассчитывать на ее улыбку. К женщинам среднего возраста она относилась равнодушно. Хуже всего дело обстояло с молодыми девушками и с девочками ее возраста, которых она ненавидела как соперниц. Трехлетней Руфи, младшей дочери адвоката Каррера, она чуть не выцарапала глаза. В общем, надо признать, эта пухленькая куколка Онорина, разгуливавшая, переваливаясь, по всему дому, вносила в него немало оживления.
Нередко у нее вырывался странный крик, смысл которого Анжелика научалась понимать. Он означал, что девочке наскучило сидеть взаперти дома и хотелось к морю. Оказавшись на берегу, она ни на что не обращала внимания кроме игры волн, морских водорослей и чудесных раковинок. Она увлеченно топала по песку, похожая в своем подоткнутом платьице на перекатывающуюся тыковку. Анжелика бродила вслед за ней, иногда перекидываясь несколькими словами с собирательницами съедобных ракушек.
Отлив открывал у подножия укрепленных стен россыпи камней, покрытых водорослями, среди которых в норках с чистой водой прятались крабы. Там резвились, вперемежку с чайками, стайки мальчишек, среди которых часто оказывался Мартиал, удравший из школы. Подросток беспокоил отца. Он не был лишен способностей к наукам, но предпочитал таскаться с шайкой приятелей, среди которых были главные озорники квартала: два старших сына адвоката Каррера, Жан и Томас, и Жозеф, сын доктора.
Мэтра Габриэля огорчало, что его старший сын не узнал суровой школьной дисциплины. Он принял решение отправить его в Голландию. Там Мартиал усвоит, по крайней мере, основы коммерции.
Анжелика заранее тосковала о назначенной разлуке. Многое в Мартиале напоминало ее сына Флоримона. Под веселой развязностью она различала беспокойство подростка, вступившего на колеблющуюся под ногами почву и обнаружившего при знакомстве с обществом, где ему предстоит жить, что ему там нет места. Это страшное открытие заставило Флоримона бросить свою мать, убежать и искать по свету такой уголок, где он мог бы жить сам по себе, такой как есть, не обремененный двойным проклятием со стороны обоих родителей.
И Мартиал когда-нибудь убежит, и все те подростки, которых невероятное ослепление их родителей пока удерживало на обреченном уже берегу.
В тот день они все уселись на верхушке одной из прибрежных скал, опираясь друг на друга, и так увлеклись, что не слышали, как она подошла к ним. Ветер шевелил их длинные волосы, распахнутые на груди рубашки. Боль пронзила ее при мысли, что механизм, который должен уничтожить их, уже налажен и прячется пока, как страшное чудовище, в глубине этого самого города.
- Предыдущая
- 56/94
- Следующая
