Дорога надежды - Голон Анн - Страница 53
- Предыдущая
- 53/115
- Следующая
Драма готовилась давно. В том прошлом, что выпало на долю каждого из них в Средиземноморье и вылилось затем в развязку, разыгранную волею сумасшедшего случая, годы спустя вновь сведшего их вместе.
Рев канонады. Биение рвущихся от страсти, гнева и ревности сердец, звучащих барабанной дробью; глухие удары сердца Колена, охваченного любовью к ней и тогда, и потом, и во веки веков. Затем этот шум битвы, этот грохот стих, как после изнурительной бури, воцарилась тишина, и постепенно над морской гладью с обломками кораблей, напоминавших их собственные разбитые судьбы, наметилась перспектива сотрудничества, взаимопонимания, дружбы.
«Что же он пообещал ему, чтобы завоевать его покорность, согласие… преданность?»
Она прикрыла веки, отдаваясь нежной ласке согретого солнцем ветра. На губах ее блуждала улыбка.
«Надо, чтобы Колен сам как-нибудь сказал мне, что же пообещал ему Жоффрей».
Она впала в оцепенение, почти дрему, предаваясь умиротворению и покою, возносящимися над ней, овевающими ее подобно звукам небесного органа, эхом отражавшимся от скалистых островов. Мгновение чистого счастья, всепрощения… Проникающий сквозь веки свет искрился цветами радуги, как в китайском фарфоровом сервизе в доме миссис Кранмер, из чашек которого она пила розовый, возвращавший ей силы китайский чай. Колебались тени.
Она приоткрыла глаза и вздрогнула, различив у изголовья высокую крепкую фигуру Колена Патюреля. С минуту она пребывала в растерянности, ибо только что представляла его себе в обрезе Золотой Бороды, но вскоре овладела собой и улыбнулась.
— Присаживайтесь поближе, господин губернатор. Вы, наверное, единственный на корабле, кому я еще не дала аудиенции.
Он придвинул к себе, перевернув днищем кверху, деревянный чан, заявив, что это единственное сиденье, способное выдержать его вес, не то что эти складные, обтянутые ковровой тканью стулья. И положил рядом с собой абордажную саблю, с которой никогда не расставался, выходя в море.
— О чем это таком приятном вы думали, мадам? На ваших губах играла нежная улыбка. О чем или о ком вы мечтали?
Она ответила ему с тем же лукавством:
— А если я скажу, что о вас, господин губернатор, вы обвините меня в кокетстве и лицемерии? Между тем это именно так. Я думала о Золотой Бороде, который когда-то взял меня здесь в плен, привел на борт «Сердца Марии», а затем передал одному из людей отца д'Оржеваля, которому было поручено доставить меня в Квебек.
— Преподобному отцу де Вернону? Как же, как же, прекрасно помню, отозвался Колен.
— Вас не было у лорда Кранмера, когда отец де Марвиль сообщил о смерти отца Себастьяна д'Оржеваля, однако эта новость вам известна. Итак, пришел конец его заговорам и интригам. Неужели вы осудите меня, если я признаюсь, что это меня радует?
— Нет, мадам, это вполне нормальная реакция. Здоровая оценка ситуации.
Не праведный гнев, который он обрушил на вас, и риск, которому подвергал, куда как оправдывают ту радость, которую вы испытываете, чувствуя себя в безопасности.
— И все же нет, — сказала Анжелика, встряхивая головой. — Не очень-то я и радуюсь. Должна приздаться, что страхи мои не рассеялись, а приняли другое направление. Прежде я знала, откуда исходит опасность, кто — настоящий враг. Надеялась, что когда-нибудь мне удастся оживить дремавшие в нем ростки человечности, погасить неудержимое пламя ненависти. Теперь же слишком поздно. Он оставил после себя, подобно отливу, оставляющему на отмели желтоватую бесплодную пену, своих последователей, учеников, призванных защищать его и, быть может, продолжать с нами борьбу, тем более яростную, что она будет вдохновляться последней волей святого.
Колен внимательно выслушал ее.
Затем покачал головой и оказал, что разделяет мнение господина де Пейрака относительно того, что событие это не должно повлечь за собой каких-либо последствий, что о нем ничего еще не известно в Новой Франции и скорее всего не будет известно до наступления зимы, поскольку единственных свидетелей Уттаке направил на юг, в Новую Англию.
С тех пор как господин и госпожа де Пейрак поселились в Квебеке, получили прощение короля и даже были осыпаны его милостями, направление ветра переменилось.
События двухлетней давности, в ходе которых все они едва не потеряли рассудок и даже жизнь, отошли в прошлое.
После того как интриговавший против них человек был изгнан в племя ирокезов, он ничем не давал о себе знать, им даже стало казаться, что он уже давным-давно мертв, и они думали так вплоть до того дня, когда их предположения получили окончательное подтверждение.
Детали событий стирались в памяти. Многое забылось, и, откровенно говоря, людям хватало своих забот. Снаряженные время от времени морские рейды оздоровили обстановку во Французском заливе, где в атмосфере взаимного доверия процветала торговля… Деловая активность в Голдсборо была высокой.
Анжелика задала ему еще несколько вопросов. Она с трудом держала глаза открытыми, однако в присутствии Колена не считала нужным бороться с собой.
Сердясь на себя за этот упадок сил, она все же решила отнестись к этому снисходительно: ведь в Салеме она перенесла тяжелую болезнь, всполошила весь город и потому вправе была с учетом пережитых ею мучительных часов, позволить себе еще на какое-то время эту маленькую слабость.
Слушая Колена, она наблюдала за ним из-под полуприкрытых век.
Его лицо уже не казалось опухшим и багрово-красным, свидетельствовавшим о его поражении в облике Золотой Бороды, но он не был похож и на того Колена из Марокко, короля рабов, покрытого узловатыми мышцами, более молодого, хотя и кряжистого, как сосна, прирожденного лидера, которому, по словам знавших его людей, давно уже минуло сорок лет и который так и не вышел из этого возраста.
Он погрузнел, хотя и сбросил лишний вес, став еще огромнее, еще замкнутее.
Одинокий великан. Она подумала о его жизни губернатора в Голдсборо, взвалившего на себя ответственность за порт и население города. Всегда один. Лидер. На море было иначе. Там можно было зайти в порт. А в Голдсборо какой могла быть его частная жизнь, проходившая под бдительным оком протестантских общин? Скандальные слухи не затрагивали его. А ведь Колен никогда не был целомудренным. Он кичился своим распутством, и в этом было много позерства. Но при этом обладал неуемной жаждой любви, и сколько силы, сколько страсти было в его объятиях!
Закрыв глаза, Анжелика заставила себя отвлечься от этих мыслей. Она с прежней решимостью гнала от себя воспоминания о ласках Колена.
С присущим ей чистосердечием она признавала, что, не считая Жоффрея, этот мужчина внушал ей самые страстные желания.
Во всей этой истории она усматривала одну из очередных безумных затей Жоффрея (который прекрасно отдавал себе в этом отчет), лишнее доказательство его безрассудной любви к риску, проявившейся в том, что, вместо того, чтобы казнить своего соперника за пиратство, как он того заслуживал и как Жоффрей должен был бы поступить на правах победителя, он предложил Колену перейти к нему на службу, стать их компаньоном, ближайшим доверенным лицом всех их начинаний, их — графа и графини де Пейрак, хозяев и властителей Голдсборо, согласиться на должность губернатора.
Колен, закованный в цепи нормандец, угрюмый, как побежденный лев, упрямый, предпочитающий смерть через повешение униженному подчинению доводам, угрозам, расточаемым этим гасконцем с горящими глазами, дворянином, победителем, Рескатором, когда-то царившим над всем Средиземноморьем, как он царит теперь над архипелагом, который Золотая Борода намеревался подчинить себе, сидевшую по правую руку от Мулей Исмаила, в то время как он влачил лохмотья раба — этим Рескатором, графом де Пейраком, безраздельно поселившимся в сердце легендарной принцессы, в которую он, простой моряк, был влюблен. Она увидела, как Колен выпрямился и в знак согласия склонил голову.
— Скажи мне, Колен, — прошептала Анжелика, — что такого посулил тебе этот дьявол в образе мужчины, что ты подчинился его требованиям и взял под свою опеку Голдсборо? Скажи честно.
- Предыдущая
- 53/115
- Следующая
