Белое Перышко - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 6

• Предыдущая
• 6/8
• Следующая

Вот она — дверь, которая захлопнется с его, Линдгрена, отъездом. И по его вине.

Профессор закрыл ставни и, наконец, зажёг свет. Мальчик смотрел на него большими печальными глазами.

— Я буду жить, бвана, пока ты здесь. Я и Мбого. Потом бвана Джексон спустит шкуру.

Старик прихрамывая прошёл по комнате. Раз, ещё раз и ещё… Затем остановился.

— Иди спать, Гикуру, — сказал он решительно. — И ничего не бойся. Ничего.

Печальные глаза мальчика засияли.

— Я уже не боюсь, бвана, — просто сказал он. И тихо вышел. Линдгрен снова прошёлся по комнате. Потом быстро открыл ящик стола, вынул что-то и задумчиво взвесил на руке.

— Что же? — проговорил он вдруг не своим обычным спокойным, размеренным голосом, а живым, словно помолодевшим. — Шкуру, мистер Джексон? Попробуйте добраться!

Он передвинул предохранитель, сунул пистолет в карман и, опускаясь в кресло, вытащил из нагрудного кармана авторучку.

— Спать, пожалуй, сегодня не придётся, — пробормотал он, придвигая к себе стопку бумаги. — Шкуру, мистер Джексон? Нет! Этой двери вы не захлопнете!

Старая Ванжику чуть не перевернула на очаге горшок с похлёбкой, к которому она подгребала горячие уголья. Ещё бы! К хижине шёл сам старый бвана Линдгрен, дядя хозяина. Он ласково ей улыбнулся. Первый раз в жизни белый улыбнулся ей.

— Джамбо[2],— сказал белый бвана. — Гикуру! Мбого! Всклокоченные головёнки просунулись в выходное отверстие. Двери в хижине не было.

— Гикуру, — проговорил профессор Линдгрен, — позови отца, будешь переводчиком.

Через минуту в дверном отверстии показалась высокая чёрная фигура.

— Джамбо! — приветливо повторил Линдгрен. — Гикуру, переводи. Я скажу отцу о тебе и Мбого. Важное.

Гикуру, полный гордости, быстро проговорил что-то, повернувшись к отцу.

Высокий человек почтительно наклонил голову.

— Отец говорит, — торопливо переводил Гикуру, — ты добрый бвана, он знает, ты не скажешь плохого.

Пока длился разговор, мать скромно отошла в сторону, даже отвернулась. Не годится женщине слушать разговор мужчины, да ещё с белым господином. Но чуткие уши ловили каждое слово, ведь говорили-то о жизни мальчиков, её чёрных мальчиков. Она любила их не меньше, чем белые матери любят своих белых детей.

Линдгрену послышалось, будто кто-то тихо застонал. Он оглянулся. Мать стояла, прижав руку к сердцу. Подумать только! Бвана хочет увезти её детей в страну белых людей. И учить их там всему, что знают белые. А как же она?

Но Ванжику поймала суровый взгляд мужа и, быстро отвернувшись, наклонилась, притворяясь, что ищет что-то на земле. Только бы он не приказал ей отойти дальше, откуда не слышно разговора. А Гикуру хитрый, он понял, что творится в сердце матери, и нарочно говорит так, что до неё доносится каждое слово.

Нет. Она не согласна, это её дети. Она никогда с ними не расстанется. Пусть Кидого, муж, говорит что хочет. Она мать! Она их вырастила.

Но что ещё говорит Гикуру? Он слышал, управляющий обещает убить, замучить её мальчиков, когда добрый бвана уедет? О, тогда… Пусть добрый бвана возьмёт их. Пусть она, Ванжику, никогда их больше не увидит. Но они будут счастливы, всегда сыты. И узнают всё, что знают белые люди. А Кидого уже согласен. Он отдал детей белому господину. Её он и не спросил.

Ванжику опустилась на землю, закрыла голову руками. Пусть будет так. Но в эту минуту она никого не может видеть. Никого! Даже детей!

Ванжику не видела, как старый бвана протянул руку Кидого. И смелый охотник за леопардами взял её обеими руками, колеблясь и радуясь.

— Я днём охраняю поля хозяина от павианов. Ночью подстерегаю леопардов, которые воруют скот хозяина. И днём и ночью я буду думать о тебе, бвана, и просить богов, чтобы они были к тебе благосклонны, — сказал он.

Ванжику не слышала этого.

Кто-то положил ей руку на голову и говорил с нею тихо и ласково. Потом мальчики со слезами обняли её. Но она не шевелилась, точно окаменела…

А Линдгрен уже торопливо шёл обратно по той же тропинке. Шёл и сам удивлялся тому, как уверенно и твёрдо ступает его больная нога, будто и ей стало легче: все сомнения и нерешительность остались позади.

— Гикуру, позови ко мне управляющего и помощника, — проговорил он, войдя в свою комнату, словно ему было противно назвать их по имени.

Гикуру пустился по дорожке, соображая на ходу, как бы, выполнив приказ, увернуться от хлыста бваны Джексона: уж очень ловко он дерётся.

Однако увёртываться не пришлось. Выслушав Гикуру, господа молча повернулись в креслах и уставились друг на друга.

— Новый курс… — протянул Диринг. — Никогда ещё нас он не требовал, точно мы его подчинённые.

— А может быть, он купил плантацию у болвана племянника? — соображал Джексон. — Старикан здорово богат, что ему стоит. Ну, пошли, посмотрим, с чего это он без нас соскучился.

— Не пронюхал ли чего… — начал было Диринг.

— Язык у вас во рту не помещается! — вскипел Джексон, вскакивая со стула. — Эй ты, черномазый, долго на нас любоваться будешь? Брысь!

Гикуру послушался весьма охотно.

Достойные приятели не спеша двинулись по аллее с самым независимым видом, но с немалым смущением в душе.

— Войдите! — профессор Линдгрен сидел лицом к двери, за письменным столом. Не протягивая руки, кивком головы он показал на два стула около двери. Похоже было, что они поставлены так нарочно.

Лицо профессора было спокойно, голос звучал ровно, но на дерзкий взгляд Диринга он ответил таким взглядом, что тот, незаметно для себя, сел на самый кончик стула, забыв, что собирался на нём непринуждённо развалиться.

Круглая физиономия Джексона сияла добродушием.

— Дорогой сэр, — начал он самым приветливым тоном, — я чрезвычайно…

— Я пригласил вас обоих, — спокойно заговорил профессор, не обращая внимания на это вступление, — пригласил вас, чтобы сообщить следующее: я завтра уезжаю, беру с собой Гикуру и Мбого.

— Однако, — начал Джексон приподнимаясь.

— Гикуру и Мбого, — повторил профессор, словно не замечая попытки Джексона перебить его. — Еду в Найроби в своём автомобиле, но с вашим шофёром, мой шофёр болен, вы это обстоятельство учли.

Джексон шевельнулся на стуле и посмотрел на Диринга, тот глазами посоветовал молчать.

— Моего больного шофёра и вещи повезёт ваш второй шофёр. Мистер Смайс знает о сроке моего выезда и надеется… — тут профессор выдержал паузу и пристально посмотрел в бегающие мышиные глазки Джексона, — надеется, что я миную все опасные места дороги, например, пропасти, и благополучно доеду по Найроби. Всё! Можете идти, джентльмены.

Но джентльмены, казалось, потеряли способность и ходить и соображать. Они продолжали сидеть, уставившись вытаращенными глазами на спокойное лицо старика. Только под Джексоном поскрипывал стул в такт его хриплому дыханию.

Вдруг стул скрипнул громко и отлетел в сторону: Джексон вскочил и шагнул к столу.

— Это… это угроза? — прохрипел он.

— Предупреждение, — по-прежнему спокойно ответил Линдгрен. — Внимательно выберите шофёров. Вы свободны, джентльмены.

Джексон повернулся к всё ещё сидевшему Дирингу.

— Ну… — начал он.

Линдгрен опустил руку в карман и положил на стол пистолет.

— Не стоит, — посоветовал он почти дружелюбно. — Я, знаете, попадаю в муху на стене. И кроме того… мистер Смайс действительно огорчится, если я вместо Найроби попаду в пропасть. Довольно! — Линдгрен вдруг резко переменил тон и встал. — Автомобили завтра к восходу солнца. Идите!

Управляющий и его помощник почти бегом проскочили аллею до своего домика, не сговариваясь, обогнули его и только на середине просторного двора оглянулись и остановились.

— Измена! — прошептал Джексон.

Как ни велика была его ярость, но об осторожности он и тут не забыл.

— Кто, сто тысяч чертей, подслушал и выдал нас старику?

• Предыдущая
• 6/8
• Следующая