Тогда умирает футбол - Голубев Анатолий - Страница 51
- Предыдущая
- 51/64
- Следующая
Чем больше Рандольф думал о миссии, возложенной на него отцом, тем больше скованности чувствовал в присутствии Барбары. Он казался себе мелким жуликом, забравшимся в дом друга. Той привычной легкости, которая всегда отличала его в обращении с женщинами, как не бывало. Даже Барбара обратила на это внимание.
– Что с тобой? Ты чем-нибудь огорчен?
– Та-ак… – неопределенно протянул он, но потом, решившись, сказал вдруг прямо: – Барбара, что ты думаешь о процессе, который затевает мой отец?
Барбара настороженно посмотрела на него.
– Иди ты к черту со своим процессом! Все вы, начиная с Дональда, на нем помешались. Ничего я о нем не думаю и не имею ни малейшего желания о нем говорить. Я хочу, чтобы все оставили меня в покое. Мне наплевать и на процесс, и на твоего папашу, и на тебя, если у тебя еще не пропала охота говорить об этой судебной дрязге!
Гнев Барбары рассмешил Рандольфа и снял с его души тяжелое бремя.
«Вот я и выполнил задание старикана. Теперь он пусть сам думает, что делать с Барбарой. А не предложить ли ей поехать на рождественские каникулы куда-нибудь в Европу? Отец мог бы финансировать наш вояж. И был бы спокоен, что она по крайней мере не выступит против него. Это идея!»
– А что ты будешь делать после рождества? Дональд предложил тебе что-нибудь?
– Можно подумать, что на Дональде свет сошелся клином, А может быть, я хочу поехать на отдых с тобой?
Рандольф даже привстал от радости.
– Это надо обсудить…
– Сиди, сиди, дурачок, я пошутила! Пока я еще ничего не решила. А тебе связываться с такой старухой, как я, просто не резон. Вон сколько милых девчонок вокруг бегает! Только лови.
– Эти милые девчонки коварнее крокодилов., В кино пригласил, поужинали, домой подвез, а она не выходит из машины – считает, что сама тебя уже поймала. А три раза поцеловал – домой к тебе ночевать идет. А через две недели визжит, что о помолвке объявление давать надо…
– Бедненький ты мой мальчик! Загнали тебя девочки. – Барбара скривила свои пухлые губы и поцеловала Рандольфа в щеку. – А как же ты хочешь? Каждый должен чем-то расплачиваться. Одни – телом, другие – свободой, третьи – деньгами.
– Предпочитаю третье…
– Но для этого их надо иметь…
Они перебрались в гостиную и сидели в креслах друг против друга. Рандольф болтал без умолку, и его охватывало блаженное настроение. Все было как прежде. И, послав ко всем чертям своего отца с его советами и заданиями, он решил больше никогда не заикаться у Барбары о процессе. «Пусть старый выкручивается сам, а у меня своих забот хватает».
Он глядел на Барбару, и вновь – уже в который раз! – подумал, что их платонические отношения ему уже в тягость. Но потом он вспомнил о Дональде. Ему стало стыдно, и он покраснел. Взглянул на Барбару: не заметила ли она?
Но та чистила апельсин и думала о чем-то своем. Ей было не до Рандольфа…
34
– Чтобы жить, руководствуясь своими принципами и убеждениями, надо быть или безумно богатым, или безумным просто, – медленно говорил Тиссон, прислушиваясь к гулу «Гадюшника».
Они сидели с Дональдом в «камере пыток». Идти в «спортивный» зал не хотелось. Там не поговоришь – опять будут приставать с расспросами о предстоящем процессе. Одни – с искренней заинтересованностью, другие – из праздного любопытства.
Дональд уже не раз ловил на себе внимательные взгляды входящих. Люди перешептывались, оглядывались на их столик.
И такую популярность он завоевал всего за неделю! Будь он покладистым журналистом, он мог бы прожить долго и беспечно, и никто, кроме узкого круга друзей и знакомых, так бы и не обратил особого внимания на существование Дональда Роуза. А вот теперь…
Прошедшую неделю он почти не выходил из дому, сутками не вставал из-за стола. Материалы в духе статьи «Тогда умирает футбол» появились в шести крупнейших газетах, передавались по радио. У него на столе лежали десятки заявок. Солидные деньги предлагали издания, о которых он даже не слышал. Он работал как одержимый. И все-таки не успел выполнить и половины заказов. Но причина всех этих любопытствующих взглядов крылась не в статьях, а в недавней сенсационной передаче по телевидению.
Когда ему предложили выступить в программе «Мнения недели», он согласился не без колебаний. Дональд не любил появляться на голубом экране. Во время передач у него всегда было такое ощущение, будто он стоит раздетым под взглядами миллионов циников и бессилен прикрыть свою наготу.
И все-таки он согласился. Обычное ощущение неожиданно пропало, когда ворчливый в жизни и приторно обаятельный на экране обозреватель Фред Стоун тепло представил его зрителям.
Дональд говорил о Мюнхене и клубе, о встрече с матерью Эвардса и о человеческом достоинстве. Он не видел ни палящих юпитеров, ни бесшумно передвигающихся за лесом штативов подсобных рабочих, ни склоненных над кургузой съемочной камерой плеч оператора. Он вглядывался до боли в зеленоватую бездонность зрачка объектива. Словно там, внутри, хотел увидеть лицо человека, затерявшегося где-то на конце одной из миллионов невидимых нитей, связывающих его, говорящего, с теми, слушающими. Он хотел видеть лицо Мейсла. Он говорил для него, уставившегося на голубой экран. У Мейсла холодные глаза, надменная усмешка в углах опущенных губ. Он слушает и не слышит слов, его, Дональда, слов, которые сейчас разносятся по всей стране.
И Дональд горячится. Он страстно хочет, чтобы, выслушав все, Мейсл встал, снял трубку телефона и сказал своему юристу:
– Послушайте, Марги, а ведь этот парень, пожалуй, прав. Остановите дело. Я готов оплатить судебные издержки.
После передачи там же, в студии, знакомые и незнакомые люди поздравляли Дональда, жали руки, говорили какие-то теплые слова, а то просто хлопали по плечу в знак одобрения – в зависимости от своего положения и развязности, в той или иной степени свойственной всем в этой студийной богеме. А он с трудом мог бы в ту минуту вспомнить, что говорил перед камерой.
И вот сейчас, сидя с Тиссоном в «Гадюшнике», он даже не знал, как реагировал на речь президент клуба.
А Мейсл вообще не слышал передачи. О ней поздно вечером ему рассказал Фокс. Сразу же после выступления Дональда он принялся названивать шефу, но телефон молчал, и лишь после полуночи Фокс услышал голос президента:
– Что случилось, Фокс? Вы звоните в неурочное время!
Мейсл был слегка пьян.
Фокс, сгущая краски и расцвечивая по своему усмотрению и без того не тусклую речь Дональда, передал ему содержание выступления. С каждым словом Мейсл становился все мрачнее. Возможно, в другой раз он бы не принял это так близко к сердцу. Но резкий переход от благодушной атмосферы ночного бара, где он сегодня развлекался, к огорчающей действительности лишил его обычного хладнокровия.
– Слушайте меня внимательно, Фокс! – перебил он секретаря, не дав ему закончить личные комментарии по поводу выступления Роуза. – Скажите швейцару, что с завтрашнего дня мистеру Роузу нечего делать на территории клуба., Утром Эллен пусть закроет все счета на имя Роуза и отзовет все рекомендательные письма. А вы, Фокс, подыщите из журналистской братии бойкого парня. Мы поручим ему вести газетные дела в связи с процессом. Спокойной ночи.
Бросив на рычаги трубку, полураздетый Мейсл еще долго сидел в кресле, бесцельно глядя в одну точку. Иногда его лицо сводила легкая гримаса огорчения.
Тяжело поднявшись, Мейсл прошел в спальню и, кряхтя, забрался под одеяло, отшвырнув теплую грелку, которую каждый вечер предусмотрительно клала в постель мисс Фогель, чтобы погреть перины.
– …Чтобы жить, руководствуясь своими принципами и убеждениями, надо быть или безумно богатым, или безумным просто, – так же медленно повторил Тиссон.
Но Дональд не слышал его, уйдя в свои мысли.
– Да ты очнись.
– Да, да, я слушаю, – поспешно проговорил Дональд и отхлебнул глоток горьковатого пива.
– Вчера меня поразил звонок из твоего клуба. Фокс предлагал приехать в полдень к президенту. Я вначале и не подумал, что это каким-то образом связано с тобой. Мейсл принял меня весьма любезно. Кстати, должен тебе сказать – обаятельнейший мужчина! Но я на таких насмотрелся еще во времена моей боксерской карьеры. Их столько, очаровательных красавцев, вертелось вокруг ринга! Нас, бедных, избитых, за ними и видно не было, когда приходило время распределения доходов. И ты знаешь, что предложил мне Уинстон Мейсл?
- Предыдущая
- 51/64
- Следующая
