Любовник смерти - Акунин Борис - Страница 45
- Предыдущая
- 45/61
- Следующая
Смерть на сей раз пришла не сердитая, как вчера, а весёлая. Наклонясь и беря письмо, сунула Сеньке вместо пятака большой гладкий кругляш, шепнула: «Посластись».
Посмотрел – а это шоколадная медалька. Что она его, за мальца что ли держит!
В последний день Скорикова нищенства, по счёту шестой, Смерть, проходя мимо, обронила носовой платок. Нагнувшись поднять, еле слышно прошелестела: «Следят за мной. На углу». И прошла себе в церковь. А на земле, подле Сеньки, осталась лежать записка. Он подполз, коленкой её придавил и покосился на угол, куда Смерть указала.
Сердце так и затрепыхалось.
Там, где поворот с Подколокольного, опершись об водосток, стоял Проха, лузгал семечки. Глазами так и впился в церковную дверь. На нищих, слава Богу, не пялился.
Ах ты, ах ты, вон оно что!
И пошла у Сеньки в голове такая дедукция, что только поспевай.
В тот самый день, когда к ювелиру прутья серебряные нёс, прямо на Маросейке кого встретил? Проху. Это раз.
Потом на Трубе, вблизи нумеров, кто тёрся? Когда городовой-то на помощь прибежал? Опять Проха. Это два.
Кто про Сенькину дружбу с Ташкой знал? Сызнова Проха. Это три.
И за Смертью шпионничает тоже Проха! Это четыре.
Так это, выходит, он, слизень поганый, во всем виноватый! Он и ювелира погубил, и Ташку! Не сам, конечно. Шестерит на кого-то, скорей всего на того же Князя.
Чего делать-то, а? Какая из этой дедукции должна проистечь проекция?
А очень простая. Проха за Смертью следит, а мы за ним присмотрим. Кому он докладать-то пойдёт, реляцию делать? Вот и поглядим. Покажем господину Неймлесу, что Сенька Скорик годен не только на посылках быть.
Смерть, когда из церкви вышла, нарочно отвернулась, даже милостыни сегодня не подавала – пропльша мимо лебедью, но Сеньку полой платья задела. Надо думать, не случайно. Не зевай, мол. Гляди в оба.
Он досчитал до двадцати и поковылял следом, припадая на обе ноги сразу. Проха шёл чуть впереди, назад не оборачивался – видно, не думал, что и за ним могут доглядывать.
Так и прибыли на Яузский бульвар, на манер журавлиного клина: впереди и посерёдке Смерть, потом, по левой стороне и поотстав – Проха, а ещё шагах в пятнадцати и справа – Скорик.
Перед дверью дома Проха замешкался, стал в затылке чесать. Похоже, не знал, чего ему дальше делать – тут торчать или уходить. Сенька за углом примостился, ждал.
Вот Проха тряхнул башкой (ну головой, головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошёл обратно. Князю докладывать, сообразил Скорик. Или, может, не Князю, а другому кому.
Когда Проха мимо протопал, Сенька повернулся спиной, руки к мотне пристроил, вроде как нужное дело справляет. А потом двинул за прежним дружком.
Тот наподдал сапогом яблочный огрызок, заливисто свистнул на стаю голубей, что клевали навоз (они всполошились, заполоскали крыльями), да и свернул во двор, откуда удобно на Хитровскую площадь просквозить.
Сенька за ним.
Едва вышел из первой подворотни в сырой, тёмный двор, сзади – хвать за плечо, рванули с силой, развернули.
Проха! Учуял слежку, остромордый.
– Ты чё, – шипит, – ко мне прилип, рвань? Чего надо?
Так тряхнул за ворот, что у Сеньки голова мотнулась и из-за щеки вылетела дуля, от которой личность смотрелась скосорыленной. Пришлось эту маскарадную хитрость вовсе выплюнуть.
– Ты?! – ахнул Проха, и ноздри у него жадно раздулись. – Скорик? Ты-то мне и нужен!
И второй рукой тоже за ворот цап – не вырвешься. Хватка у Прохи была крепкая. Сенька знал: по части силы-ловкости тягаться с ним нечего. Самый лихой пацан на всей Хитровке. Полезешь махаться – накостыляет. Побежишь – догонит.
– А ну шагай за мной, – ухмыльнулся Проха. – Так пойдёшь или для почину юшку пустить?
– Куда идти-то? – спросил Сенька, так пока и не опомнившись от фиаски замечательно придуманной проекции. – Ты чего вцепился? Пусти!
Проха лягнул его носком сапога по щиколотке, больно.
– Пошли-пошли. Один хороший человек побалакать с тобой желает.
Если по-настоящему, по-хитровски драться – на кулаках или хоть ремнями – Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенька японской мордобойной премудрости обучался?
Когда Маса-сенсей понял, что настоящего бойца из Скорика не выйдет – очень уж ленив и боли боится, то сказал: не стану, Сенька-кун, тебя мужскому бою учить, научу женскому. Вот один такой урок, как бабе себя соблюсти, если охальник её за шиворот ухватил и сейчас бесчестить станет, Скорик сейчас и припомнил.
– Просе этого, – сказал сенсей, – торько пареная репка.
Ребром левой ладони, снизу, полагалось бить срамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет – костяшками правой кисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил: раз-два, левой-правой, по носу – в кадык, по носу – в кадык, раз-два, раз-два.
Вот и сейчас это самое раз-два исполнил, полсекундочки всего и понадобилось.
Как пишут в книжках, результат превзошёл все ожидания.
От удара по носу – несильного, почти скользящего – Прохина голова мотнулась назад, а из дырок брызнуло кровью. Когда же Сенька сделал «два», аккурат по подставленному горлу, Проха захрипел и повалился.
Сел на землю, одной рукой за горло держится, другой нос зажимает, рот разинут, глаза закатились. А кровищи-то, кровищи!
Скорик прямо напугался – не до смерти ли убил?
Сел на корточки:
– Эй, Проха, ты чё, помираешь что ли?
Потряс немножко. Тот хрипит:
– Не бей… Не бей больше! А, а, а! – хочет вдохнуть, а никак.
Пока не опомнился, Сенька на него по всей форме насел:
– Говори, гад, на кого шестеришь! Не то вдарю по ушам – зенки повылезут! Ну! На Князя, да?
И замахнулся обеими руками (был ещё и такой приём, из несложных – нехорошему человеку разом пониже обоих ушей врезать).
– Нет, не на Князя… – Проха потрогал мокрый от крови нос. – Сломал… Костяшку сломал… У-у-у!
– А на кого? Да говори ты!
И кулаком ему – прямо в серёдку лба. Такого приёма сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, а Сенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало.
– Нет, там другой человек, пострашней Князя будет, – всхлипнул Проха, заслоняясь руками.
– Пострашней Князя? – дрогнул голосом Скорик. – Кто такой?
– Не знаю. Бородища у него чёрная, до пупа. Глаз тоже чёрный, блестящий. Боюсь я его.
– Да кто он? Откуда? – не на шутку забоялся Сенька. Бородища до пупа, чёрный глаз. Ужасы какие!
Проха зажал пальцами нос, чтоб перестало течь. Загнусавил:
– Кдо-одгуда де ведаю, а хочешь посбодредь – покажу. Встреча у бедя с дим, скоро. В ерохидском подвале…
Опять ерохинский подвал. У, проклятое место. И Синюхиных там порезали, и самого Сеньку чуть жизни не лишили.
– Зачем встреча-то? – спросил Скорик, ещё не решив, как быть. – Доносить будешь, как за Смертью следил?
– Буду.
– А на что она твоему бородатому?
Проха пожал плечами, пошмыгал носом. Кровь уже не лила.
– Моё дело маленькое. Ну что, вести или как?
– Веди, – решился Сенька. – И смотри у меня. Если что – голыми руками насмерть убью. Меня этому один колдун обучил.
– Важно научил, ты теперь кого хошь отметелить можешь, – заискивающе оскалился Проха. – Я ничего, я, Сеня, как велишь. Жить мне пока не надоело.
Дошли до Татарского кабака, где вход в Ероху. Скорик пару раз пленника в бок пихнул, для пущей острастки, и ещё погрозился: гляди, мол, у меня, только попробуй удрать. По правде сказать, сам побаивался – ну как развернётся, да врежет кулаком под вздох. Но, кажется, опасался зря. От японской науки Проха пришёл в полное смирение.
– Сейчас, сейчас, – приговаривал Проха. – Сам увидишь, какой это человек. Я что, я ведь от страху одного. А ослобонишь меня от этого душегуба, я тебе, Скорик, только спасибо скажу.
В подвале повернули раз, другой. Отсюда уже было рукой подать до залы, где вход в сокровищницу. И до коридора, где Сеньку чуть жизни не лишили, тоже близёхонько. Вспомнил Скорик, как ему мощная лапища волосы драла и шею ломала, – задрожал весь, остановился. От первоначального куражу, с которого решил сам всё дело распутать, мало что осталось. Извиняйте, Эраст Петрович и Маса-сенсей, а выше своей силы-возможности не прыгнешь.
- Предыдущая
- 45/61
- Следующая
