Никто не выйдет отсюда живым - Шугермэн Дэнни - Страница 47

Большой дороге, истекают кровью,

Привидения собирают хрупкую

Яичную скорлупу детского ума.

После этого он пел:

Кровь на улицах города Нью-Хэйвена,

Кровь пачкает крыши и пальмовые деревья Венеции.

Кровь в моей любви в это страшное лето,

Кроваво-красное солнце в фантастическом Лос -Анджелесе.

Кровь кричит от боли, будто ей рубят пальцы,

Кровь появится при рождении нации.

Кровь – эмблема таинственного союза.

“ Блюз придорожной закусочной”, который задумывался сначала как заглавная песня альбома, был, как и многие песни Джима, посвящён Памеле. Когда он пел (писал): “Обрати глаза на дорогу / Держи руки на руле / Мы идём в придорожную закусочную / Чтобы там хорошо провести время ”, – он повторял слова, которые сказал ей однажды по дороге (она была за рулём) в коттедж, который он купил для неё в грязном районе Лос-Анджелеса – Топанге. В “Грустном воскресении” он опять пел о своей любви к ней: “Теперь я нашёл / Мою девочку” Памела была также и прообразом “Королевы шоссе”: “Она была принцессой / Королевой Шоссе / Знак на дороге гласил: / “Подбрось нас до Мадре” / Никто не мог спасти её / Спасти Слепую Тигрицу / Он был Монстром / Одетым в чёрную кожу” Последняя строчка была ссылкой на сардоническую их любовь: “Я надеюсь, что это может продлиться / Ещё немного дольше ”.

Хотя песни сочинялись быстро, во время записи Джим обычно был пьян, и часто на запись вокала одной песни уходила целая ночь. Однажды Памела пришла в студию и, найдя у Джима бутылку, выпила её, чтобы этого не сделал он.

Итак, их было двое, совершенно вне себя, кричащих, – говорит единственный очевидец этого события звукоинженер Брюс Ботник. – В ярости он начал трясти её. Я думаю, он так пытался вывести меня из себя. Она кричала ему, что ему больше пить нельзя, и поэтому выпила она. Чтобы это прекратить, я сказал: “Эй, парень, уже довольно поздно”. Он поднял на меня глаза, перестав трясти её, и сказал: “Да, верно”, обнял её, и они вышли, держась за руки. Я чувствовал, что он делал всё это для меня. Я знал, что он вытворял подобные вещи и раньше, чтобы потом, улыбаясь, посмотреть на вашу реакцию.

А проблемы всё накапливались.

Ещё в одно происшествие Джим попал со своей Голубой Леди – на этот раз он снёс пять деревьев на бульваре Ла Сьенега около Здания Ясных Мыслей. Он выскочил из машины и бросился к телефонной будке звонить Максу Финку, чтобы сказать, что у него украли машину.

О “Празднике друзей” написали в “Variety” – упоминание там могло сильно подействовать на ход кинопроката – как о пустой трате времени, “к тому же сделанной из материала, не вошедшего в другие альбомы, не продаваемого даже в дневные телепередачи, которые смотрят школьники после школы ”. “Rolling Stone” в “Рандомских записках” назвал фильм “банальным, претенциозным, глупым, небрежным, фантастически скучным и, самое главное, невероятным любительством “дебюта””. Если этого было ещё не достаточно, чтобы сломить Джима, то фильм был освистан и в Сан-Франциско, и на фестивале в Санта-Крузе.

Последний сингл “Doors” из “Тихого парада”, дань уважения Отису Реддингу и третий, написанный Робби, “Бегущий блюз”, медленно двигался в чартах и достиг номера 64.

Суды в Майами и Фониксе ждали своего часа.

Прошли премьерные показы фильма о путешествии Джима, “HWY”, и, по общему мнению, он оказался каким-то… незаконченным.

Одна из подруг Джима была беременна.

Бухгалтер Джима надоедал ему по поводу расточительности Памелы. Он соглашался с её карманными деньгами, даже периодические шалости и приходившие счета ещё умещались в рамках здравого смысла. Но магазин был безумием. Он уже стоил Джиму 80.000 долларов, а Памела была в Европе, покупая вещи. Это было для Джима хуже всего. Они поссорились, и Памела уехала к французскому графу, которого, как она говорилаподругам, она любила.

Джим пил.

Они все были пьяные. Том, Фрэнк, Бэйб и, конечно, Джим зависли в баре “Barney’s Beanery”.

Ты осторожничаешь, Моррисон, – сказал Том, подзуживая друга. – Ты, чёрт возьми, стал страшно осторожен.

Джим не обращал внимания на насмешку. Фрэнк и Бэйб уставились в свои бокалы.

Теперь скажи нам, мистер Джим Моррисон, рок-звезда, – продолжал Том громко, на весь бар, – расскажи нам, что случилось в Майами.

Этот вопрос страшно надоел Джиму. Он уставился на Тома и сделал ещё глоток из своего бокала.

Давай, Джим, сейчас же расскажи нам всё.

Да, – спокойно сказал Джим, – я это сделал.

Сделал что, Джим? – голос Тома звучал резко, триумфально.

Я показал свой х…

– Зачем, Джим? Когда я показал свой в своём фильме, ты сказал, что в этом нет искусства.

– Ну, – сказал Джим тихим голосом, так что всем присутствующим пришлось напрячься, чтобы услышать его ответ, – я хотел посмотреть, как он выглядит в свете прожекторов.

Через секунду Бэйб и Фрэнк одновременно взорвались хохотом, разбрызгивая содержимое бокалов. Джим озорно усмехнулся.

Сцена в “Ahmet and Mica Ertegun’s” была менее забавной. Ахмет был очаровательным сыном турецкого дипломата, основавшим “Atlantic Records” и сильно разбогатевшим. Его жена была одной из самых модных хозяек Манхеттена. Ахмет знал, что контракт “Doors” с “Elektra” заканчивается, и хотел услышать Джима на пластинках своей фирмы, поэтому он пригласил Джима к себе на вечер. Всё, что Ахмет вспоминает сегодня, это то, что в одну минуту Джим был истинным южным джентльменом, рассказывая светские истории и являя изысканные манеры, а в следующую минуту он был уже сильно пьян, стоял на кушетке и тянулся к дорогим картинам на стене. Jekill and Hide.

8 декабря 1969-го года Джим отметил своё 26-летие с Биллом Сиддонзом и его женой Шери, Фрэнком и Кэти Лишьяндро, Леоном Барнардом в доме Сиддонзов на Манхеттен Бич. После ужина перед Джимом оказалась бутылка бренди, а у остальных – сигареты с марихуаной. К этому времени от марихуаны Джим лишь становился нервным. Или ненормальным.

Джим и Леон между делом говорили о том, чтобы вместе снять комедийную ленту, затем разговор перешёл на Мика Джеггера. Джим был неожиданно великодушен (возможно, не без сарказма), назвав Джеггера “принцем среди людей”. Затем он искренне поблагодарил всех за вечер и, допив бутылку, откланялся.

О Господи, смотрите! – воскликнул вскоре Леон. – Посмотрите на Джима! – Леон вскочил со своего места. Бессознательно сползая со стула, Джим умудрился вытащить из штанов свой член и мочился на ковёр.

О Боже! – Билл бросился к нему через всю комнату, схватил большой хрустальный бокал и подставил его под струю.

К удивлению Билла, Джим наполнил бокал. Билл взял со стола ещё один, и Джим тоже его наполнил, потом и третий.

Леон, Фрэнк, Кэти и Шери покатились со смеху.

Потом Фрэнк и Кэти отвезли Джима в офис “Doors” и уложили его, по-прежнему спящего, на кушетку.

Давление росло невыносимо. Джима крутили и дёргали во все стороны. Фрэнку, Полу и Бэйбу не хватало денег, чтобы закончить фильмы, и “Doors” хотели прекратить съёмки, полагая, что кино отнимает у Джима энергию, которую он должен был бы отдать группе. Они также хотели, чтобы Джим сбрил бороду и сбросил несколько килограммов веса к серии концертов, которая начиналась в Нью-Йорке через несколько недель. Пэм всё время требовала, чтобы Джим бросил карьеру солиста “Doors” и начал вести с ней домашнюю семейную жизнь, в которой она миролюбиво предоставляла ему заниматься поэзией. В это же время шло не менее двадцати дел о признании отцовства. Джим знал, что в предстоящем турне публика будет ждать от него гротеска, в то время как он хотел теперь просто стоять на сцене и петь. Его адвокаты запрещали ему говорить о Майами, и ему непременно нужно было доказать свою невиновность, как и показать отвращение к лицемерию всего этого дела. Недавно Винс снова взял для него “нового менеджера”. И очень явным стало давление того обстоятельства, что он уже не мог пройти по улице неузнанным (отсюда и борода) – это неудобство Джим стал ощущать всё больше и больше.