Проклятие любви - Гейдж Паулина - Страница 29

• Предыдущая
• 29/135
• Следующая

Новость о подарке Ситамон брату, об их приятной речной прогулке и о том, что во время прогулки они уединялись за спущенным пологом, жадно передавалась из уст в уста, она облетела всю Малкатту – за семьдесят дней траура по ушедшему фараону двор истосковался по привычному образу жизни. Нефертити два дня размышляла об этих слухах, а на третью ночь встретилась с мужем в опочивальне лицом к лицу. Было холодно, в противоположных концах огромной комнаты дымились две жаровни. Дверцы золотого жертвенника Атона стояли открытыми, и в нем еще теплился ладан, который он воскурял, творя молитвы. Сам фараон сидел на ложе, подтянув колени к подбородку и свободно обхватив их руками, полностью погруженный в транс, как часто бывало после его ежедневных бесед с богом. Голова его была непокрыта, и Нефертити, торопливо подходя к нему, в который раз поразилась ее странной форме. Она уже так привыкла к нему, что не чувствовала отвращения; наоборот, царица обнаружила, что чем чаще видит своего мужа, тем сильнее ее влечет к нему. Нефертити не стала понимать его лучше, чем раньше, когда был подписан их брачный договор, просто теперь она чувствовала необходимость защищать его странную наивность. Подойдя к мужу, она подняла его безвольную руку и нежно поцеловала. Он поднял голову, часто моргая, и спустил ноги с кровати.

– Ты выглядишь усталым, Гор, – сказала она.

Он кивнул:

– Я не люблю темное время суток, Нефертити. Я чувствую себя в безопасности только под жаркими лучами Ра, когда его свет высвечивает все, что скрыто. Ночью, если не удается уснуть, я всегда слышу разные голоса.

Нефертити сжала кулаки под ночной сорочкой.

– А под покровом занавеса роскошной ладьи, которую тебе подарила Ситамон, ты чувствовал себя в безопасности?

– Да, и даже очень. Ситамон – светлая. Она не может навредить мне.

– Фараон, твой отец мертв. Теперь никто не может навредить тебе. Но тебя могут использовать. Разве ты не видишь, что Ситамон хочет использовать тебя, чтобы стать императрицей?

Он резко вскочил и забегал по комнате. Нефертити заметила, что он ни разу не вышел за границы пространства, освещенного лампами, стоящими на всех столах и подставках вдоль стен.

– Ситамон имеет право стать царицей вместе с тобой, – ответил он почти угрюмо. – Я люблю тебя, Нефертити. Ты прекрасна, и ты была добра ко мне задолго до того, как матушка освободила меня из гарема. Но Ситамон мне сестра по крови, поэтому она по праву рождения может быть моей женой.

– Но фараон уже многие хенти не обязан сочетаться браком с особами чистейшей царской крови! Способ выбора наследника изменился!

– Дело не в этом. – Он поднял кефтийскую вазу зеленого стекла и с отсутствующим видом стал водить пальцем по контурам выгравированного на ней морского ежа. – Как глава избранной и священной семьи я должен обеспечить ее единство. Темнота стремится помешать этому. Мы должны взяться за руки. Мы должны сильно любить друг друга.

Он и раньше иногда говорил ей что-то подобное, но теперь она испугалась, что начинает до конца понимать значение его слов.

Она быстро спросила:

– И поэтому ты предавался любви с Ситамон за спущенным пологом ее ладьи?

– Моей ладьи, Нефертити. – Он нахмурился, поставил вазу и, заложив руки за спину, подошел к ложу; короткая ночная юбка висела под его пухлым округлым животом. – И поэтому тоже. Но еще она красивая.

– Как так получается, фараон: значит, красота Ситамон возбуждает тебя сильнее, чем моя собственная?

Она понимала, что ступила на опасную почву, но от ревности была готова разразиться слезами. Его периодически повторяющиеся приступы мужского бессилия были тайной, которую она хранила больше из гордости, чем из преданности. Нефертити много раз размышляла о его причинах, потому что, когда он приходил к ней исполненный желания, он был таким страстным любовником, о котором могла мечтать любая женщина.

Аменхотеп сел рядом и обнял ее за плечи.

– Дорогая Нефертити! Что есть плоть, если не обитель для нашего ка? Зачем тебе беспокоиться о плоти Ситамон, когда мы с тобой разделяем общность наших ка? Ты – моя жена, моя сестра, мой друг. Этого достаточно.

Этого недостаточно, если это означает, что мое будущее положение императрицы в опасности, – гневно думала Нефертити. Повернувшись к нему, она принялась целовать его, крепко обнимая за шею, но его губы оставались холодными и безответными; в конце концов, она отстранилась.

– Не бери в жены Ситамон, умоляю тебя, – прошептала она. – Если она тебе нужна, возьми ее в свой гарем.

– Но я уже принял решение, – мягко сказал он. – Она будет царицей вместе с тобой. Она – моя сестра.

Он сделал ударение на последних словах, и Нефертити вдруг увидела истинную причину его упорства, которому она пыталась противостоять.

– Твоя сестра – и жена твоего отца, – медленно произнесла она с колотящимся сердцем. – Ну, конечно же. Вот почему она возбуждает тебя. Поэтому ты и не сделал ничего, чтобы завести собственный гарем. Ты заберешь всех женщин отца, Аменхотеп?

Впервые она увидела его разгневанным.

– Не говори так! – закричал он, толстые губы оттопырились, дрожа, руки судорожно сжались. – Ты непочтительна! – С удивлением Нефертити увидела, что его глаза наполнились слезами. – Этот человек не был мне отцом! Уходи!

Он толкнул ее локтем, и она безропотно поднялась. Поклонившись, она собиралась уйти, но он глухо окликнул ее, голос его дрожал:

– Ниже, Нефертити! Кланяйся до земли! Ты знаешь, кто мой отец. Все вы знаете. Лицом – на пол!

Она повиновалась и, поднявшись, вылетела из комнаты. В ее опочивальне служанка зажигала лампы.

– Ты должна была уже закончить! – пронзительно завизжала Нефертити и, подскочив к девушке, с размаху залепила ей две пощечины. – Почему постель еще не разобрана и белье не приготовлено?

Девушка убежала, а Нефертити бросилась на ложе. Сбив покрывало, она оцепенела под бременем неистового страха перед чем-то темным и ужасным, пока еще неведомым.

В день похорон Аменхотепа рассвет выдался жемчужно-ясным и прохладным. Тейе поежилась, стоя в своей уборной, пока Пиха и служанки обряжали ее в синее, а хранитель царских регалий ждал в передней, чтобы надеть на нее короны. Сегодня я совершу жертвоприношение в память о своем муже, – решительно думала она. – Я буду с благодарностью оглядываться на прожитые годы. Она знала, что на дороге, ведущей в долину, где хоронили всех фараонов со времен Восстановителя Египта, Тутмоса Первого, уже собирается процессия. Она явственно представляла женщин из гарема, как они толпятся там, перешептываясь и поправляя одежды. Иноземные посланники, облаченные в варварские костюмы, наверное, беспокойно наблюдали за распорядителем протокола и его писцами. Управители и другие царедворцы явно коротали время, играя в кости или пожевывая сладости, поднесенные слугами.

В дверях возник Херуф, в юбке до пола траурного синего цвета, его голову покрывал льняной плат в синюю и золотую полоску.

– Пора, императрица. Все готово.

– Я не желаю ждать, пока женщины построятся согласно положению.

– Они уже построились, и царица Ситамон села в свои носилки.

Толпа затихла, когда под пилоном, отделявшим Малкатту от мертвых, появилась Тейе и направилась к своим носилкам. Несмотря на то, что ее раздражал обычай, предписывавший нести ее носилки рядом с носилками дочери, она не подала виду и, вежливо поприветствовав Ситамон, откинулась на подушки. Саркофаг с телом супруга уже стоял далеко впереди, прислоненный к скалистой стене гробницы, под охраной множества жрецов из Карнака, которые сопровождали его в ранний час, когда его везли к месту вечного упокоения на дрогах, традиционно запряженных рыжими быками. Рядом с телом стояли четыре белые алебастровые канопы[33] с крышками в форме голов сынов Гора. Были там и храмовые танцовщицы, безмолвно сидевшие под своим балдахином.

Когда солнце стало подниматься выше, по сигналу Тейе траурный кортеж тронулся в путь. В самом хвосте процессии, позади членов царской семьи и военачальников, заголосили женщины гарема, они принялись горстями черпать землю из корзинок, принесенных с собой, и посыпать ею свои блестящие парики. За ними шли кухонные рабы и распорядители трапезы, которая устраивалась по завершении церемонии похорон; они обычно оставались у входа в гробницу, тогда как все участники церемонии заходили внутрь.

• Предыдущая
• 29/135
• Следующая