Талисман любви - Райс Луанн - Страница 49

Даже после того как они отъехали, он не заговорил. Мэй уже понимала, что иным после проигрыша он быть не может. Он мысленно анализировал всю игру, просматривал свои ошибки, раздумывал над тем, как мог их избе жать. Бостон был украшен в честь Рождества, повсюду светились белые огоньки, и, несмотря на подавленное состояние Мартина, Мэй чувствовала, как у нее поднимается настроение.

– Наши первые рождественские каникулы вместе, – заметила она.

– По-прежнему никаких сожалений по поводу отъезда из Блэк-Холла? – уточнил он.

– Нет, мне полюбился твой… наш дом, – поправилась она. – Я могу делать большую часть работы здесь и раза два в неделю съездить туда и обратно. Это меня не утомит.

– Хорошо, – сказал он, положив ее руку к себе на колено и прикрыв своей. – Не хотелось бы, чтобы ты передумала. Но и не хочу, чтобы слишком сильно тосковала по тетушке и Тобин.

– Мартин, кстати о семье, – решилась она.

Она держала в руках сумку, которая жгла ей руки, со своим дневником и открыткой Сержа в нем. – Я бы хотела встретиться с твоим отцом.

Он ничего не ответил. Они подъехали к перекрестку, и Мартин остановился на красный свет, но светофор давно переключился на зеленый, а он все еще не начинал движение. Водитель в автомобиле позади них засигналил, и Мартин нажал на газ.

– Нет, Мэй, – сказал он, все еще наблюдая в зеркале заднего вида за идущим следом автомобилем.

– Он – твой отец. Я знаю, что он натворил, но он стар. Он в тюрьме, в полном одиночестве, и я думаю…

– Ты не знаешь его.

– Но я хотела бы с ним познакомиться.

Теория доктора Уитпена не работала.

– Ты не знаешь его, – снова произнес Мартин.

Они выписывали зигзаги по старинным мощеным булыжником улочкам с домами из красного кирпича и остановились перед их домом на Марлибоун-сквер. Красивый старый кирпичный дом в колониальном стиле, со сверкающим белым орнаментом и черными ставнями. Мэй сделала венок для парадной двери, и они с тетушкой Энид сплели длинную лавровую гирлянду. Тетушка Энид и сейчас была в доме, она приехала на несколько дней по сидеть с Кайли.

– Послушай меня, – заговорил Мартин, протерев глаза.

Подавленный, вымотанный до предела игрой. Плотно сжатые челюсти, нахмуренные брови.

– Ты думаешь, что все люди вокруг хорошие и справедливые. Таким ты видишь этот мир, Мэй. И я люблю тебя за это.

– Я знаю, что люди делают ошибки.

– Да, ошибки бывают всевозможных форм и размеров, – сказал Мартин. – Сегодня вечером я не взял пас от Рэя, и это была моя ошибка. Ты считаешь, что, не поцеловав своего отца на прощание, ты совершила ошибку. Я так не считаю, но ты думаешь именно так. Ошибки моего отца были совсем иного рода.

– Разве ты не веришь в прощение? – спросила Мэй.

– Спроси меня об этом, – сказал Мартин, открыв дверь и холодно посмотрев ей в глаза, – когда что-то плохое случится с Кайли.

Он вошел в дом, оставив Мэй сзади. Слова Мартина потрясли ее до глубины души. Боль засела где-то у самого сердца. Проследовав за Мартином в дом, она огляделась. Тетушке Энид выделили одну из комнат для гостей; они с Кайли, должно быть, уже спят наверху. Комнаты Мартина были обставлены очень скудно, обустроены скорее как гостиничные номера, нежели величественный дом в Бостоне. В годы холостяцкой жизни его устраивало удобное кожаное кресло, в котором можно было полулежать, раскладной диван и несколько шкафов, полных хоккейных трофеев.

Мартин доверил Мэй переделать обстановку, разнести все на куски, делать все, что ей заблагорассудится. Но Мэй до сих пор даже еще не приступала к этой задаче. Причин было множество: она была слишком занята своей работой, надо было устроить Кайли в новую школу и помочь ей на первых порах. Сейчас же она почти физически ощущала, как давит на нее эта холостяцкая обстановка.

Мэй нашла Мартина на кухне. Он наливал себе стакан молока.

– Прости меня, – попросил он. – Мне не следовало говорить такие вещи о Кайли. Я этого не хотел.

– Я знаю.

– Мэй, ты не можешь себе представить, каково это потерять ребенка. Молю небо, чтобы ты никогда этого и не узнала.

– Я тоже.

– Это ад, – промолвил он. – Я не преувеличиваю.

– Я и не думаю, что ты преувеличиваешь.

– Я видел, как она родилась. Я держал ее на руках еще в родильном отделении. Ее любимым цветом был розовый. Она любила играть в футбол. Ее преподаватели говорили, что она хорошо рисует и танцует. Она была красивой… Волшебной… Моей. Перед ней была целая жизнь, Мэй. И он отнял эту жизнь у нее.

– Он в тюрьме, Мартин, – напомнила Мэй.

– Но не за ее смерть, – возразил Мартин. – Надеюсь, там он и сгниет.

– Ты не всегда так надеешься.

– О чем это ты?

– Ты не хотел этого в прошлом сезоне. Ты сам говорил мне… ты думал о том, есть ли у него возможность смотреть, как ты играешь оттуда.

– Мон Дье (Боже мой). – Мартин облокотился на раковину, качая головой. – Нельзя иметь такую хорошую память, не надо, ладно? Или я перестану говорить тебе то, что ты потом сможешь ввернуть мне обратно.

Мэй смотрела, как за окном кухни падает снег. Она всегда находила успокоение в созерцании падающего снега, но именно сейчас погода только взвинчивала ей нервы.

– Ты говорил, – начала она осторожно, – люди думают, будто ты вычеркнул его из своей жизни, но…

– Оставь все, как есть. Я вычеркнул его, и баста.

– Я не верю тебе.

– Послушай, Мэй. – Мартин повернулся к ней лицом.

Его взгляд был суров и холоден, и он приподнял от напряжения плечи. – Да, хоккей и мой отец связаны навсегда. Когда я выхожу на лед, он для меня всегда там. Его голос говорит мне, что делать. Как кататься, как делать бросок. Просто он всегда там.

– Твой первый учитель?

– Великий Серж Картье, – с ненавистью произнес Мартин. – Мой отец.

Мэй наблюдала, как растет его гнев. Это напомнило ей лето, и в груди у нее все похолодело. Он покраснел, вены на шее вздулись от напряжения. Он хотел выйти из кухни, но остановился в дверном проеме, упер руки в косяк двери и напряг бицепсы так, словно хотел уронить дом.

– Иногда я думаю, что хочу выиграть Кубок Стэнли, только чтобы заколотить эту дверь. Чтобы я мог уйти из хоккея и навсегда выкинуть его из головы. Знаешь, сколько Кубков он завоевал? Три. Он разбогател, выигрывая их, и он спустил на ветер все до последнего пенни. Он играл на деньги, пока мы с мамой побирались, чтобы как-то выжить. Мы голодали и мерзли в Лак-Верте, а он прожигал жизнь в Штатах.

– Он не посылал вам деньги?

– Деньги? – переспросил Мартин, как будто он внезапно забыл значение этого слова. – Он посылал то, что ему причиталось по суду. Недостаточно.

Мэй слушала, и ее мучил вопрос, каково было Мартину знать, что отец кидает деньги на ветер, когда мать борется за кусок хлеба.

«Те переживания отложили свой отпечаток на Мартина, и те его чувства никуда не исчезли», – подумала Мэй, глядя, как он расхаживает по кухне.

– Азартные игры – это не только и не столько деньги, – сказал Мартин внезапно осипшим голосом. Он почти хрипел, как хрипит загнанный зверь. – Это – балансирование на краю пропасти. Надо подойти как можно ближе к краю и успеть отпрянуть, чтобы не упасть. Он проделал это со мной, – Мартин коснулся груди, – и он проделал это с Нэт. Но он не успел оттянуть ее вовремя. Он проиграл на деньги жизнь моей дочери!

– Ох, Мартин. – Мэй потянулась к нему, но он не позволил ей прикоснуться к нему.

Он отодвинулся в угол, обхватил себя руками, будто боялся, что пробьет кулаком стену, если он не будет держать себя крепко.

– Он просил прощения, – сказал Мартин. – Потом. Это все, что он мог сказать мне.

– Он должен ужасно раскаиваться. – Мэй попыталась представить себе муку этого человека.

– Я хочу вычеркнуть его из моей жизни, Мэй, его в ней нет и не будет. Когда я встретил тебя и Кайли, я понял, что для меня это как благословение свыше. Я уже ни когда не надеялся иметь… жену и маленькую девочку. Оставь его там, где он есть, где он не может причинить нам боль.