Элита. Взгляд свысока - Волчок Ирина - Страница 15

• Предыдущая
• 15/62
• Следующая

— И что именно настораживает вас в Насте? — помолчав, спросила Александра. — Вы сказали, что она странная. Вам кажется, что она… больна?

— Ой, да ничего она не больная! — Нина Максимовна с досадой хлопнула себя по коленям. — Как-то я все не так говорю… Это я не про нее, я про тех, кто мне не нравится… для примера. Настя-то здоровая, это же видно. И умненькая такая, и веселая… И добрая. Хорошая девочка. А что странная… Это я потому сказала, что по-другому объяснить не могу. Настя уж очень… взрослая. Это вы к ней привыкли, а я прямо обалдела в первый раз. Ведь пять лет только, совсем еще козявка… должна быть. Знаете, что она мне сегодня говорила? Чтобы я вас не боялась, потому что вы в глубине души добрая. В глубине души! И что в принципе вас можно уговорить… В принципе! А?.. Что если проголосовать большинством голосов, то вы согласитесь с мнением большинства, если это мнение достаточно разумное. Большинство голосов! Достаточно разумные! Пять лет! Саша, вы сами разве не считаете это странным?

— Это она впечатление на вас пыталась произвести, — объяснила Александра. — С новыми людьми Настя всегда так начинает говорить. Психическая атака. Мартышка хитрая… Чирикает что-нибудь такое — и следит за реакцией. Заметит слабые места — и начинает использовать их в своих личных целях… Вы ей что-нибудь ответили?

— Да глупость какую-то… — Нина Максимовна смущенно поежилась и виновато хлопнула глазами. — Сказала, что история доказала, что большинством голосов принимались как раз самые неразумные решения. Это я от неожиданности…

— Замечательно, — похвалила Александра. — Вы очень правильно ответили. И как она отреагировала?

— Сказала, что тогда голосовать не будем, а будем искать консенсус. Консенсус!.. Саша, я при ней теряюсь, честное слово. Когда болела, хныкала, капризничала — ребенок как ребенок. Да и сегодня, пока бегала и прыгала, — тоже ничего. А как заговорит — так и все… Да еще на всех языках… Да еще слова такие… Я даже не знаю, как ей отвечать. Я даже иногда ее… боюсь.

— Мне показалось, что вы боитесь ее отца, — заметила Александра слегка насмешливо. Совсем слегка.

— Конечно, — без обиды согласилась Нина Максимовна. — Если дочь в пять лет такая, то отец-то у нее какой? Даже представить невозможно. Я ведь привыкла с обыкновенными людьми… Не скажу, что с глупыми, разные попадались, и умные тоже, и даже очень умные… Но обыкновенные. А тут просто… пришельцы какие-то. Как хоть с ними говорить? Хозяин смотрит, как на лягушку. Так и кажется: квакнешь что-нибудь — а он смеяться начнет. Или препарирует — и под микроскоп. Как вы-то его не боитесь? Не понимаю.

— Самый большой грех — это страх. — Александра внимательно приглядывалась к няне и думала, что ей можно рассказать. — Нина Максимовна, уверяю вас — Насте очень повезло с отцом. А нам очень повезло с хозяином. Владимир Сергеевич — человек умный. Никакой не пришелец, обычный человек. Слегка травмированный собственным величием. Потому и смотрит так. Это привычка, лично к вам никакого отношения не имеет. Стереотип поведения годами вырабатывался. Он даже с Настей грозным голосом говорит, вы разве не заметили? Но дочь он любит. Очень любит, очень. Конечно, многие своих детей любят, даже в этом кругу. Но как любят? По принципу «пусть у ребенка будет все». Очень немногие понимают, что такое «все». Думают, что это самые дорогие вещи, самая дорогая еда, самые дорогие курорты… Но это бы еще ничего, если ребенка хоть чему-нибудь учить. А учат главным образом вседозволенности. Чувству собственной исключительности. Большинство людей этого круга уверены, что всё — навсегда. Они навсегда, деньги навсегда, власть навсегда, возможности навсегда… Вседозволенность навсегда. В случае перемены статуса дети оказываются совершенно не приспособлены к реальной жизни. Некоторые просто погибают. Я не хочу, чтобы Настя когда-нибудь оказалась беспомощной мартышкой без царя в голове и без элементарных навыков самообслуживания. Я хочу хоть как-нибудь защитить ее заранее. Может быть, ей никогда не придется в поте лица зарабатывать на кусок хлеба… И даже скорее всего — не придется. Но жизнь — штука довольно подлая. У судьбы, как правило, больная фантазия и черный юмор. И если все-таки что-нибудь случится… такое… незапланированное — я хочу, чтобы девочка осталась здоровой. В том самом смысле, о котором вы говорили. Чтобы у нее не было депрессий по поводу недоступности бриллиантовых колье или еще каких-нибудь глупостей. Я хочу, чтобы она выросла сильной, образованной и… адекватной. Это ведь в любом случае пригодится. Если она навсегда останется в этом кругу — так, пожалуй, еще и больше пригодится… Может быть, делом каким-нибудь займется. Настоящим, полезным. И не свихнется от бессмысленности существования. Или от собственного всемогущества.

— Да как их от этого убережешь? — печально сказала Нина Максимовна. — Люди ведь все одинаковые. Что могут — то и делают. А если всё могут — то и делают всё. Что в голову взбредет.

— Да, — согласилась Александра. — И я про это. Я не хочу, чтобы Насте при ее будущем… всемогуществе взбрела в голову какая-нибудь пакость.

— То-то вы с ней так строго, — догадалась Нина Максимовна. — Ну, так это сейчас Настя вас слушает… А вырастет? Ведь всякие влияния будут. Да и сейчас рядом не только вы. И родители тоже. И другие люди. Ведь все как-то влияют, правда? От всех не убережешь. Особенно от родителей. Если родители захотят вмешаться — так как же с ними спорить? Родители имеют право на всё… Особенно такие. Не поспоришь.

— Нет, — резко сказала Александра. — Родители далеко не на всё право имеют. Особенно такие… Любые. Никто не имеет права на зло. На преступление.

Она замолчала, давя в себе вспышку бессильной ярости, встала, пересекла холл, заглянула в детскую — Настя спокойно спала, раскинув руки в стороны и столкнув простыню к ногам. Улыбалась во сне. Совсем выздоровела. Александра осторожно закрыла дверь, вернулась к своему креслу, села и буднично сказала настороженно следящей за ней Нине Максимовне:

— Первый ребенок, с которым я начинала работать, погиб. Девочка. Ее тоже звали Настей. Ее угробил родной отец.

Нина Максимовна схватилась за сердце, открыла рот и в ужасе уставилась на Александру.

— На первой работе я допустила много ошибок. О многом даже не подозревала… А ведь могла бы узнать. Необходимо было узнать. Заранее. Может быть, я сумела бы защитить девочку… как-нибудь.

Александра сжала зубы и перевела дыхание. Как бы она сумела защитить Настю от невменяемого урода? Нет, все равно сумела бы. Если бы знала…

— От отца? — неуверенно спросила Нина Максимовна. — Это как же это?.. Это же я и не представляю… Он ведь, наверное, тоже не простой человек был?

— Он был простой, как… полено, — зло сказала Александра. — Из этого полена сделали боевую дубину. Примитивную дубину. Сучковатую. И полено вообразило себя абсолютным оружием.

Она опять замолчала. Дышать было трудно. Каждый раз, когда она вспоминает все это, становится трудно дышать… Как она могла так долго не понимать совершенно очевидных вещей? Ну, ладно, не очень долго — два месяца… Нет, все-таки долго. Если бы поняла сразу — что-нибудь сделала бы.

Хотя понять что-нибудь сразу было сложно. Полковник любил дочь. И жена его свою дочь любила. Поздний ребенок, долгожданный, выстраданный, последний подарок судьбы. Драгоценный подарок. Умница, красавица, свет в окне, смысл жизни Настёна. Баловали страшно. Любое желание — сию минуту! Поднимали панику из-за каждого ее чиха. Соперничали друг с другом за внимание дочери. Подарки ей выбирали отдельно: этот — от папы, этот — от мамы, какой тебе больше нравится? Даже странно, что в такой обстановке девочка не стала домашним тираном. Когда Александра появилась в доме полковника, Настёне было четыре года, и она была самым обычным ребенком, славным карапузом, здоровым, энергичным, веселым и очень доброжелательным. Правда, говорила плохо. Няни у нее менялись каждый месяц, и все разговаривали с ребенком в стиле «масенький-холосенький». Ладно, это тоже дело поправимое, тем более, что родители, наконец, всерьез озаботились развитием дочери, так что мешать особо не будут.

• Предыдущая
• 15/62
• Следующая