Те слова, что мы не сказали друг другу - Леви Марк - Страница 52

• Предыдущая
• 52/62
• Следующая

— Я ведь в самом деле немного раздалась, разве нет? — забеспокоилась Джулия, оглядывая свою фигуру.

В восемнадцать часов двадцать две минуты она выскочила из машины еще до того, как та окончательно затормозила. Перед ней простирался длиннющий терминал.

Джулия спросила у проходившего мимо стюарда, куда прибывают международные рейсы. Тот указал ей на западный конец терминала. Задыхаясь, она как безумная помчалась туда, добежала, впилась глазами в табло. Никакого рейса из Рима на нем не было. Джулия сбросила туфли и совершила такой же сумасшедший марш-бросок в противоположную сторону. Там стояла плотная толпа встречающих, и Джулия с трудом проложила себе дорогу к самому барьеру. Появились первые пассажиры; автоматические двери то и дело разъезжались, пропускаятех, кто успел получить багаж. Туристы, отпускники, торговцы, бизнесмены, мужчины и женщины, одетые кто во что, в зависимости от рода занятий, повалили в зал. Приветственные взмахи рук, объятия и поцелуи, деловые рукопожатия; здесь говорили по-французски, там по-испански, чуть дальше по-английски; наконец стали выходить прибывшие четвертым рейсом, и зазвучала итальянская речь.

Двое согбенных студентов с рюкзаками шествовали под руку, напоминая парочку черепах; за ними, уткнувшись в свой требник и подпрыгивая, как сорока, семенил священник; второй пилот и стюардесса обменивались адресами — они наверняка в прошлой жизни были жирафами; конгрессмен вытягивал шею и озирался, точно филин, в поисках своей группы; девочка, воздушная, как стрекоза, летела в распростертые объятия своей мамы; муж-медведь облапил приехавшую супругу-медведицу, и вдруг неожиданно среди сотен незнакомцев возник Томас, ничуть не изменившийся, точно такой же, каким он был двадцать лет назад.

Под глазами пролегли тонкие морщинки, ямочка на подбородке стала чуть глубже, лицо обрамляла короткая бородка, но этот мягкий, струящийся взгляд, который некогда возносил ее над крышами Берлина, кружил в воздухе в сиянии полной луны над парком Тиргартена, остался прежним. Затаив дыхание, Джулия встала на цыпочки, придвинулась вплотную к барьеру и подняла руку. В этот момент Томас отвернулся и что-то сказал молодой женщине, которая обнимала его за талию; они прошли прямо перед Джулией, и ее пятки опустились на пол. Пара вышла из терминала и исчезла.

— Хочешь, поедем сперва ко мне? — спросил Томас, захлопывая дверцу такси.

— Нет, раз уж мне теперь не к спеху осматривать твое жилище, лучше начать с визита в редакцию. Уже поздно, Кнапп может уйти, а для моей карьеры очень важно, чтобы он меня увидел, — ведь именно под таким предлогом я сопровождаю тебя в Берлин, не правда ли?

— Потсдамерштрассе, — сказал Томас шоферу.

Женщина, которая села только в десятое по счету такси после них, назвала шоферу адрес своего отеля.

Портье сообщил Джулии, что отец ждет ее в баре. Она нашла его за столиком возле окна.

— Судя по всему, дела у тебя незавидные, — сказал он, вставая ей навстречу.

Джулия бессильно упала в кресло:

— Скажи лучше, что совсем скверные. Кнапп соврал только наполовину.

— Ты видела Томаса?

— В аэропорту, он прилетел из Рима… вместе со своей женой.

— Вы с ним говорили?

— Он меня не заметил. Энтони подозвал официанта.

— Хочешь выпить чего-нибудь?

— Я хочу вернуться домой.

— У них были обручальные кольца?

— Она обнимала его за талию; не могла же я потребовать у них свидетельство о браке!

— Хочу напомнить, что всего несколько дней назад тебя, кажется, тоже кто-то обнимал за талию. Правда, я не мог видеть, кто именно, поскольку это происходило на моих похоронах… хотя, с другой стороны, частично я там присутствовал… Уж извини, но меня смех разбирает, когда я так говорю.

— Не нахожу ничего смешного. В тот день мы с Адамом должны были пожениться. Ну да ладно! Завтра это бессмысленное путешествие закончится, так что все к лучшему. Кнапп был прав — у меня нет никакого права вторгаться в его жизнь.

— Но может быть, ты имеешь право на второй шанс?

— Для кого — для него, для тебя или для меня? Нет, это было эгоистическое решение, изначально обреченное на неудачу.

— Что же ты намерена делать?

— Собрать чемодан и лечь спать.

— Я имею в виду — после нашего возвращения.

— Подвести черту, попытаться склеить разбитые горшки, все забыть и жить так, как жила до этого; на сей раз у меня нет другого выбора.

— Неправда, есть: ты можешь выбрать другой путь — пойти до конца, чтобы полностью прояснить ситуацию.

— Это ты будешь давать мне уроки любви? Энтони пристально взглянул на дочь и подвинул ближе свое кресло:

— Ты помнишь, что делала почти каждую ночь, когда была маленькой, — я хочу сказать, до того, как тебя одолевал сон?

— Читала под одеялом при свете фонарика.

— А почему ты не зажигала верхний свет в комнате?

— Чтобы ты думал, что я сплю, в то время как я тайком глотала книжки…

— И ты никогда не задавалась вопросом: что за волшебный у тебя фонарик?

— Н-нет… а почему я должна была?..

— Погас ли твой фонарик хоть один раз за все те годы?

— Нет, — озадаченно произнесла Джулия.

— А ведь тебе никогда не приходилось менять в нем батарейки… Джулия, милая моя Джулия, да что ты знаешь о любви — ведь ты всегда любила лишь тех, кто служил лестным зеркалом для тебя самой. Посмотри мне в глаза и расскажи всю правду о своей свадьбе, о своих планах на будущее; поклянись, что, кроме этого неожиданного путешествия, ничто не способно омрачить твою любовь к Адаму. Что ты знаешь о чувствах Томаса, о том, чем он сейчас живет? Можешь ли сказать, как повернется твоя собственная жизнь? Нет, не можешь, но ты устроила трагедию из того, что какая-то женщина обнимала его за талию. Хочешь, поговорим с тобой совсем уж откровенно, и я задам тебе один вопрос, а ты обещай ответить на него предельно искренне. Сколько времени длился самый долгий из твоих романов? Я имею в виду не Томаса и не платонические привязанности, а реальный опыт. Два, три, четыре года или, может быть, целых пять? Впрочем, не будем мелочиться — принято считать, что любовь длится семь лет. Ну, будь же честной и скажи мне правду: смогла бы ты в течение семи лет отдавать себя кому-нибудь безраздельно, беззаветно, бесстрашно, не питая сомнений и ясно сознавая при этом, что человек, которого ты любишь больше всего на свете, забудет почти все, что вы пережили вместе с ним? Смиришься ли с тем, что твоя преданность, твоя любовь и заботы сотрутся в его памяти и что природа, которая не терпит пустоты, однажды заменит эту амнезию на упреки и сожаления? И зная, что это неизбежно, найдешь ли ты в себе силы вставать среди ночи, если твой любимый захочет пить, если ему попросту приснится страшный сон? Захочется ли тебе каждое утро готовить ему завтрак, стараться заполнить его дни, развлекать его, читать какие-нибудь истории или петь песни, когда он заскучает, выходить с ним на прогулки, когда ему захочется подышать воздухом, пусть даже в лютую стужу, а потом, к вечеру, преодолев собственную усталость, приходить к нему и садиться в ногах постели, чтобы разгонять его страхи и беседовать с ним о будущем, в котором тебе наверняка уже не найдется места? Если на каждый из этих вопросов ты ответишь «да», тогда прости меня за то, что я неверно судил о тебе; тогда ты действительно знаешь, что такое настоящая любовь.

— Ты говорил это, думая о маме?

— Нет, моя дорогая, я думал о тебе. Любовь, которую я только что описал, это любовь отца или матери к своим детям. Сколько дней и ночей мы неотрывно следим за каждым вашим шагом, ограждая от малейшей грозящей вам опасности, любуясь вами, помогая расти, осушая ваши слезы и развлекая вас; сколько километров в парках зимой и на пляжах летом пробегаем мы вместе с вами, сколько слов повторяем несчетное число раз, сколько времени посвящаем вам! И однако, несмотря на все это… с какого возраста вы начинаете впервые осознавать себя?

• Предыдущая
• 52/62
• Следующая