Повести - Сергеев Юрий Васильевич - Страница 99

• Предыдущая
• 99/118
• Следующая

Далеко-далеко от дорог и посёлков геологи открыли крупное месторождение железной руды. Принято решение о разворачивании работ по разведке и оценке запасов сырья для будущего промышленного центра на юге Якутии.

Намечалось строительство железнодорожной магистрали к её кладовым, а пока, всё снабжение далёкой геологоразведочной партии ложилось на авиацию. Авиация — удовольствие дорогое, съедает большую часть денег, отпущенных на разведку.

Но… ничего не поделаешь, тесная вертолётная площадки загудела, как аэропорт Шереметьево, один за другим садились вертолёты, перегруженные техникой, продуктами, запчастями, озирались, выходя из пузатых машин, новые и новые люди, тащили свой скарб к палаткам безвестного пока поселка Торго.

Для снабжения геологов всем необходимым нужно было срочно изыскать трассу будущего автозимника.

Спешно создали маленький отряд во главе с опытным съёмщиком Виктором Козьминым, который должен был пройти за месяц свыше пятисот километров через дикую тайгу, оставляя на деревьях затесы-трассу, а на карте — надёжный пунктир дороги.

Виктор заверил начальника экспедиции, что проект зимника постарается сделать вовремя. Но, на деле оказалось, что трасса должна пройти через очень сложные и тяжёлые места.

То она вылезет на лёд таликовых речек с зимними наледями, то запетляет долинами ключей, упрется в скалистые прижимы и дымные от пятидесятиградусных морозов ущелья; то взберётся на безлесные горбы сопок, где, даже в ясную погоду, буйствует ледяной ветер и несёт вихри снега, заметая зимник.

Всё это Козьмину надо учесть и постараться сделать трассу более живучей.

Уходили из поселка налегке, продуктов взяли с собой немного, промышляли охотой. Один олень завьючен резиновой лодкой-трёхсоткой. В конце маршрута предстояло сплавиться по большой реке, уточнить будущую ледовую трассу.

Пошла вторая неделя экспедиции. По утрам крепчает мороз, реки вяло несут шугу, забивая ею перекаты и ямы. Нескончаемо летят гуси, орет казара, табуны уток срываются с тихих плесов. По ночам тоскливо и тонко плачут потерявшиеся в небе кулички.

Молодые глухари на вечерних и утренних зорьках неумело и робко пробуют свои голоса, тревожно кося киноварью бровей. Сохатые затевают брачные бои, трубят изюбры на мглистых и туманных рассветах, и пересвистываются в ельниках выводки рябчиков.

Засветлела обсыпавшаяся чаща. И вот-вот закружит, заметёт снежная сутемь, повалится кедровый стланик в ноги белому царю Морозу и выпросит таки пуховое одеяло до весны…

У ручья натянута палатка. Горит костёр, ветер разносит искры. Неопределённых лет, маленький и сухой, в старенькой куртке из шинельного сукна, эвенк Николай шаманит над чаем.

Став на колени, жмурясь от едучего дыма, он достал из-за пазухи кожаный мешочек, расколупал ногтем узел н вытряхнул на ладонь горсть тёмной заварки. Порылся в бездонном кармане охотничьей куртки. Скуластое лицо расплылось в довольной улыбке, прикрылись косые щелки глаз. "Нашёл!"

С трудом вытащил провалившиеся в дырку два кусочка сахара, подул на них и бросил вместе с чаем в кипяток. Подождав малость, добавил пахучей сухой травы из камусного мешочка и снял чайник с огня. Из-под его прокопчённой крышки пузырилась коричневая пена, шипела и таяла светлым паром.

Отбросив обычную сдержанность, Николай засуетился, поспешно вскрыл банку сухого молока. Запрокинув голову, тряхнул её над открытым ртом. С наслаждением жевнул липнувший к нёбу порошок.

Чайник притягивал запахом напревшей, духмяной заварки. Он не выдержал и налил в кружку ароматной бурой жидкости, попробовал на вкус, закрыв глаза, покачал довольно головой и остатки плеснул в костёр Духу огня.

Виктор сидит на валежнике и что-то записывает в блокнот. За время похода у него пробилась кудрявая тёмно-русая бородка и стал он выглядеть старше своих тридцати трёх дет.

Обветшалая и вылинявшая штормовка с порванным капюшоном, болотные сапоги сорок шестого размера под шерстяные портянки и полевая, вытертая до белизны сумка дополняют его начальственность и солидность.

Лицо — крупное, с выжженными солнцем бровями, с тонкой горбинкой нос и длинные, отросшие за лето волосы. Зажав травинку уголком рта, начальник и единственный исполнитель небольшого отряда изыскателей внимательно просматривает карту, делает на ней пометки и условные знаки.

Из правого кармашка куртки торчит чубук трубки, такой же, как у кумира всех геологов Олега Куваева. Следит краем глаза Козьмин за проводником, пишет, считает.

Огрызок карандаша и белая бумага мало подходят к жилистым пальцам в глубоких царапинах, прокопчённым у костров и корявым от постоянной работы.

Вернулся с охоты второй проводник, Степан. Он привёл оленей и бросил у костра пару жирных уток-шилохвостей. В его унтах хлюпает вода, маленькое, совсем детское лицо вымазало в болотной жиже.

В щелках раскосых глаз ещё не успокоился охотничий азарт. Паренёк привязал оленей к деревьям, подошёл сбросил унты, вылил из них воду и повесил их подсохнуть на колышки у костра, вверх подошвами. От унтов густо повалил пар. Налил себе чай в кружку и присел у огня.

— Где добыл? — спросил Виктор, разглядывая дичь.

— На озере много сидело, полз к ним долго по мари, два раза успел из «тозовки» стрельнуть, улетели…

Николай быстро ободрал уток, сняв перо вместе со шкурками, бросил тушки в небольшой котёл. Вода заиграла золотыми монетками жира, запенилась, закипела. Пока варилась дичь, разлил густой чай по кружкам. Завтракали быстро и молча.

Хлеб давно кончился, макали в суп рыжие сухари, пили из чашек густой и наваристый бульон, обжигая пальцы, запивали чаем, жевали сочное и горячее утиное мясо.

— Николай! Неплохо бы мяска добыть. Проводник поднял на Виктора хмельные от еды глаза.

— Как добудешь с тобой? Сохатый тише бежит! Куда спешим? Некогда искать мясо…

— Поспевать надо, на консервах мы долго не протянем.

— Удача скоро будет, сам видел, чаем духов напоил, пошлют удачу…

Виктор улыбнулся.

— Я им спирт из НЗ дам, пусть только согжоя выставят на тропу.

— Витька! Ты мне дай спирт, совсем давно не пил, шибко хочу. К вечеру мясо привезу, без духов найду дикого оленя.

— Тебе только завестись, в посёлок смоешься, я тебя знаю.

Николай что-то недовольно проворчал по-эвенкийски, обиделся и косолапо ушёл к оленям. Степан засмеялся.

— Чего он там ворчит? — поинтересовался Казьмин.

— Рассердился, говорит: "Спирт есть, зачем тащить, лишний груз оленям, не жалеешь их".

— Я его жалею, ты что, не видел, как он болеет с похмелья? Ну что, братцы, поехали…

После завтрака, Степан обулся вымыл в ручье кружки, котелок и ложки. Вытряхнул из пустого чайника заварку и всё уложил в один вьюк. Туго свернули палатку, навьючили оленей. Собаки, отдохнув за ночь, носились вокруг табора в нетерпеливом ожидании.

Молодая сука Пурга, белая, как зимний горностай, подбегала к связке оленей, припадала к земле, прыгала, выгибая спину, тонко, по лисьи, тявкала, пытаясь вызвать на игру белого ездового быка. Степан ругался и прогонял её.

Между Пургой и оленем была непонятная взаимная тяга. То ли их роднил цвет, то ли общий хозяин. На привалах кружились в загадочных играх. Олень пугал собаку рогами, всхрапывал, рвал копытами мох и был, доволен, если лайка делала вид, что боится…

Степан грозился зимой разлучить их, мол, собака испортилась, не обращает внимания на следы согжоев, а ездовик сам уходит в лес на её лай, и потом ищи его, вместе с собакой.

Второй пёс — степенный и мрачный кобель Перекат. Взгляд его больших карих глаз по волчьи угрюм и пронзителен. Одно веко разодрано, косой шрам уходит через скулу под шерсть на горле метка от медвежьей лапы. На спине свёрнут кольцом пушистый хвост.

• Предыдущая
• 99/118
• Следующая