Звездный свет - Мэй Сандра - Страница 27
- Предыдущая
- 27/29
- Следующая
13
Рой послонялся по дому, а потом не выдержал и вернулся в спальню. Билли Рей сидела на постели, завернутая в широкое полотенце. Лицо бледное и осунувшееся, глаза покраснели от дыма и от слез. И все же она была прекрасна…
Рой достал из шкафчика пузырек с таблетками.
– Выпей это.
– Я не хочу ничего…
– Надо, милая. Не бойся, хорошая штука. Когда в двухтысячном я сломал ключицу, меня спасли от шока именно этим.
– Больно было?
– Не то слово. Самый болезненный перелом на свете. Билли…
– Что?
– Я здесь. И я слушаю. Если тебе надо… поговорить, поорать, поплакать, бросить в меня чем-нибудь…
– Я в порядке. Ничего не надо.
– Я все равно посижу.
– Сиди. Но я в порядке.
Тишина. Мучительно тикают секунды.
– Билли…
– Что?
– Есть хочешь?
– Нет. Рой, ты весь дрожишь.
– Я знаю, дьявол его побери.
– Тогда перестань и иди отсюда.
– Не уйду. Не могу.
– Ну сиди…
– Билли, ты мне сердце разрываешь, честное слово! Ну завизжи, что ли. Ударь меня. Сделай хоть что-нибудь, только не молчи и не лежи вот так, комочком.
– Хорошо.
Она вдруг резко села рядом с ним и рванула полотенце с груди. Отбросила его в сторону. Рой замер.
Перед ним сидела языческая богиня любви. Венера, недавно покинувшая море. Океанида, чудом оказавшаяся на берегу.
Билли Рей взяла его руку и положила себе на грудь.
– Ты спрашивал, чего я хочу? Я хочу тебя. Хочу – с тобой. Сейчас. До конца. До изнеможения. Пока не останется ни слез в горле, ни воспоминаний. Рой, возьми меня сейчас, здесь, пожалуйста. Если ты, конечно, этого тоже хочешь…
– Ты что, женщина, смеешься?! Но ведь у тебя швы на руке…
– Это меня совершенно не волнует. То есть абсолютно.
Он разделся медленно, не сводя с нее лихорадочно блестящих глаз. Еще медленнее опустился на кровать рядом с ней, провел ладонью по груди. Билли Рей не шевелилась. Она ласкала его взглядом.
Она не испытывала ни смущения, ни похоти. Она восхищалась им. Он был совершенен, как античный бог. Мощные мускулы, смуглая гладкая кожа, красивое мужественное лицо. И руки нежнее шелка.
Его ладонь легла ей на грудь, скользнула ниже. Рой ласкал ее медленно и бережно, словно лепил из глины и пены морской невиданную красавицу.
Прикосновения обжигают и согревают, разгорается в крови золотой пожар, и черные угли измученных глаз вспыхивают темным золотым огнем. Мой! – кричит тело. Мой… – шепчет душа. Мой…
Молчит рассудок, ставший на эту ночь предрассудком.
Она обвила ногами его талию, скрестила ноги на его спине. Уткнулась лицом в шею, слушала бешеный стук его сердца – и растворялась в нем потихоньку.
Уходила боль из истерзанного тела, вынули раскаленную иголку из мозга, и потолок спальни медленно распахивался прямо в звезд-ное небо.
Он вошел в нее легко и бережно; они стали единым целым, словно так именно и должно было быть, не могло не быть, потому что они давно уже были едины.
С самого первого раза, когда впервые скрестились два взгляда – черный, как ночь, и изумрудный, как океан на рассвете.
Звездный свет лился в распахнутые окна, заливая ритмично двигающиеся тела серебром. Океан пел песню древней любви, такую же прекрасную, как женщина, лежащая в объятиях мужчины. Его рокот становился все громче, заполнял пространство, и вот уже не стало ни времени, ни самого этого пространства, осталась только ночь, самая первая ночь самых первых любовников этого мира. Остались стиснутые до боли веки, под которыми ослепительным сиянием билась истина, что они искали всю жизнь, но сейчас, найдя, не обратили на нее внимания.
Потому что главнее – пить твое дыхание, отдавая взамен свое. Потому что важнее – раствориться в потоке золотой лавы, которая возносит сквозь тьму на те вершины, где у всех ангелов поголовно твое лицо, любимая… твои руки, любимый…
И звезды смущенно погаснут, ослепленные блеском слез на твоих ресницах, а музыка горних вершин станет только эхом твоего короткого вскрика и долгого лихорадочного шепота в ночи.
Я люблю тебя.
Я так люблю тебя.
Не отпускай меня.
В океане нельзя одному.
Особенно – в океане любви.
Рой осторожно водил пальцами по светлой коже, следуя по тоненьким синим жилкам на груди, опускаясь вниз по животу, вновь возвращаясь наверх, уже не лаская, а изучая, привыкая к близости, о которой так недавно боялся даже думать…
Он наклонился и коснулся губами ее сосков, почувствовал дрожь, пробежавшую по всему ее телу, испугался того, что потревожил раненую руку, и чуть не застонал, когда Билли медленно отвела его руки и поднялась над ним.
Рой пил ее глазами, впитывал в себя, наслаждаясь одним только образом, видом, зрелищем, даже не стремясь к большему и боясь мечтать о нем. А она медленно оседлала его, стиснула его бедра сильными стройными ножками, начала двигаться, ища нужный ритм, ловя его ответные движения…
И волшебство повторилось вновь, но теперь в окно заглядывала еще и любопытная луна, заливая их обнаженные тела золотом и нежностью.
И невидимый океан снова принял их в объятия, лаская волнами, наливая измученные, было, тела силой и спокойной уверенностью в своей правоте.
Тело Билли отливало серебром и перламутром, ее кожа была такой же нежной, как вода в океане, который она любила больше всего на свете….
Она смотрела на сильного, красивого мужчину, лежащего перед ней, без страха, без тени сомнения или смущения, она ласкала его без устали, узнавала его заново, поражаясь тому, как много она о нем уже знает.
Знает, какие нежные у него пальцы. Какая горячая кожа. Как он красив. Как ласково скользят по ее телу его большие теплые ладони.
Руки встретились – и поплыли по телу, как серебряные рыбки. Ласкали, гладили, промахивались в обманщике – лунном свете и вновь безошибочно находили дорогу. Изучали и учили. Направляли и подчинялись.
А потом она засмеялась, и тела их вновь сплелись, сплелись так тесно, что стало невозможно дышать, и лежать на месте тоже стало невозможно, потому что нельзя лежать, когда летишь…
Прикипала кожа к коже, кровь серебряными брызгами пены менялась с невидимым и древним океаном, и он принимал жертву, ласково раскачивая их на своих бирюзовых ладонях, и два тела кружились в водовороте из серебра и плеска, тьмы, тайны и истины, найдя друг друга и уже не в силах оторваться друг от друга.
Истина горела нестерпимым огнем под веками, и они открывали глаза, только чтобы убедиться: я здесь, я рядом, я – это ты.
И когда невидимый океан взорвался мириадами брызг-звезд, когда ночь утонула в черных глазах, а звезды заиграли изумрудом в глазах зеленых, когда все встало на свои места и оказалось совсем иным, но зато бесконечно правильным – тогда, поникнув на широком плече своего самого правильного, единственного (почему-то она в этом не сомневалась) мужчины, Билли прошептала, сцеловывая капли пота с золотой кожи Роя:
– Как же ты красив…
– Нет. Это ты прекрасна.
– Ты гораздо красивее. Ты совершенен.
– Иди ко мне…
Истерзав друг друга, они лежали, странно счастливые и бессильные. Потом Рой опомнился и попытался перекатиться с Билли, распростертой под ним, но она неожиданно удержала его с силой, удивившей обоих.
– Нет! Останься… во мне…
– Я тяжелый…
– Ты – мой. Хоть сегодня…
– Всегда, русалка. Всегда.
Билли лежала в темноте и улыбалась. Она точно знала, где находится. Это – кровать Роя Биллерса, а вот и сам Рой Биллерс, это именно его тяжелое и горячее тело навалилось на нее в сонной истоме, его рука властно и по-хозяйски обнимает ее бедра, его дыхание шевелит волосы у нее на затылке.
Три часа ночи. Она в постели мужчины, и ей совершенно не хочется никуда уходить, потому что внутренне она чувствует, что она уже пришла, куда ей надо. Это – ее место.
- Предыдущая
- 27/29
- Следующая
