Безумная Роща - Смирнов Андрей - Страница 52

Сказал мальчик:

— В чем же они лгали?

Сказал Эмерхад:

— Ты называешь свою мать чудовищем, а это неверно.

Сказал Келлаиш:

— Но ведь она убивала людей и поедала их!

Сказал Эмерхад:

— Люди, которых она убивала, может быть, и могли бы назвать ее чудовищем — но не ты, сын ее. Лгали монахи, утверждая, что существует некая истина, единая для всех — нет такой истины. Вслед за ними ты повторяешь, что твоя мать — чудовище, но разве чудовищем она была для тебя? Она берегла тебя и кормила.

— Мерзко и отвратительно то, что она делала, — возразил мальчик.

— Почему? — Спросил у него Эмерхад. — Послушай меня. Да, было время, когда Эала — так звали ее, запомни — принадлежала к человеческому роду, но потом она перестала принадлежать к нему. Почему же ты называешь ее охоту мерзостью?

Сказал мальчик:

— Люди — не звери, чтобы охотиться на них.

Сказал Эмерхад:

— Чем же люди, по твоему мнению, отличаются от зверей?

Сказал мальчик:

— У людей есть разум и душа.

Рассмеялся, услышав это, Эмерхад.

— Не будем говорить о душе, — сказал он, — ибо ты ничего не знаешь о ней. Ведь если я скажу тебе, что все — ветер, огонь, деревья, звери и птицы — все это имеет душу, ты не поймешь меня и не поверишь мне. Поэтому будем говорить только о разуме. Знай, Келлаиш, что разум — всего лишь орган, развитый у человека больше, чем у животных. Также и у животных есть органы, более развитые, чем органы человека — сможешь ли ты ощущать запахи так, как ощущает их собака, или плавать так же быстро, как рыба? У всего, что существует, есть нечто, отличающее его от остального. Разум — то, что отличает человека. На каком же основании ты превозносишь человека, а не крота, роющего удивительные и весьма длинные норы в земле? А ведь человек полагает своим правом убивать животных и использовать деревья для постройки домов своих.

Сказал мальчик, подумав:

— Человек — совершеннее и выше всех животных.

Спросил Эмерхад:

— Значит, существо, которое совершеннее и выше человека так же, как человек совершеннее и выше животного, будет обладать полным правом использовать человека по своему усмотрению и отнимать у него жизнь по желанию своему? Теперь давай рассмотрим, в чем же заключается совершенство человека по отношению к животным и в чем состоит его право. В одном лишь состоит его право — в праве сильного. Ибо нельзя представить себе, что человек станет учитывать желания животных — есть их ему или не есть, или начнет обсуждать — имеет ли вообще он, человек, право есть их? И совершенство его заключается в том, что он сильнее всех остальных животных, и куда лучше приспособлен убивать, чем они. Ведь хотя мышцы многих животных сильнее мышц человека, и зубы их острее, однако разум — куда лучшее оружие, чем мышцы и зубы. Итак, если мы установили, что право и совершенство человека — это право и совершенство силы человека над другими живыми существами, то не будет ли тот, кто сильнее человека, уже вследствие своей силы иметь право на жизнь его?

Сказал Келлаиш:

— Мне трудно представить такое существо.

Сказал Эмерхад:

— Взгляни на меня.

Сказал Келлаиш:

— Ты полагаешь себя совершеннее и выше человека? Чем же ты выше и совершеннее?

Сказал Эмерхад:

— Я обладаю способностями, которые отличают меня от человека так же, как человека способности его разума отличают от животных. И как человек не способен объяснить суть разума животному, так же и я — пока еще — не способен объяснить тебе суть этих способностей. Я могу лишь продемонстрировать тебе внешнее действие их, показать какое-нибудь чудо, сотворить что-нибудь необычное или ужасающее. Но главное — не само чудо, а то, что способно произвести его. Не кажется ли тебе, что и для животных многие действия человека — например, стрельба из лука — чудесны и необъяснимы? Но ведь дело не в руках, сжимающих лук и стрелы, а в разуме, придумавшем их. Потому вновь говорю тебе — суть не в чуде, но в том, что таится за ним.

Сказал Келлаиш:

— Ты не кажешься мне кем-то, сильно отличающимся от человека. Ты и разговариваешь, и ведешь себя как человек.

Сказал Эмерхад:

— Я, как и мои собратья, ваны, с одинаковой легкостью способен говорить также с огнем, ветром и деревом. Где же я-подлинный — я, говорящий с тобой, я, говорящий с огнем, я, говорящий с ветром или я, говорящий с деревом? И не думаешь ли ты, что и с тобой, и с огнем, и с ветром, и с деревом я говорю одинаково?

Сказал Келлаиш:

— Если я для тебя то же, что для человека — животное, зачем ты пришел?

Сказал Эмерхад:

— Я желаю взять тебя с собой и помочь стать больше, чем ты есть. Я желаю, чтобы ты мог понимать этот мир полнее, чем понимаешь сейчас, и научился необходимым способам для этого понимания.

Сказал Келлаиш:

— В чем же состоит твое понимание? Если в том, что ты только что рассказал мне, то я не пойду с тобой, ибо мне не по нраву мир, где господствует один лишь закон: закон силы, и сильнейший пожирает слабого, а более нет ничего.

Сказал Эмерхад:

— Я показал тебе этот мир лишь чуточку иначе, чем ты привык видеть, а ты уже торопишься возвести услышанное в единственный закон Сущего. Но чтобы уничтожить твой страх, покажу я тебе Сущее с иной, противоположной стороны.

Знай, Келлаиш, что человек не ценнее животного, и ангел не ценнее муравья. Не в том различие их. Однако лишь глупец станет утверждать, что нет никакой иерархии среди населяющих Сущее. Одно из различий — сила, но это — не единственное различие. Есть и другое: я называю его способностью понимания.

Что это за способность и как определить ее? Это — способность признать за существами и другого, и собственного вида самостоятельную ценность, безотносительную к выгоде или вреду, которые эти существа могут доставить тебе. Это — умение ощутить себя на время кем-то иным, нежели ты есть. Это — способность к сопереживанию. Некоторые называют эту способностью «любовью», но «понимание» мне представляется куда лучшим словом. Насекомые и низшие животные ее лишены почти совершенно. У более развитых животных эта способность есть, хотя и в зачатке. Она бывает сильна, но она очень узка и почти всегда утилитарна. Разум и иные духовные органы человека уже достаточно развиты, чтобы он мог принимать в этот круг не только одних ближних своих, но и тех живых существ, которых видит впервые. Какие иные духовные органы, спросишь ты? Я отвечу: способность видеть в чем-либо красоту — один из них. Любишь ли ты себя и признаешь ли свою жизнь и свою душу великими ценностями? Без сомнения — да, и это — нечто, общее для всех живущих. Но, кроме себя, собака распространяет это чувство еще и на хозяина. Человек же способен полюбить не только другого человека и не только свое животное, но и дикого зверя, сказать «это — красиво» о скале, дереве, облаке. Однако понимание человека ограничено, ибо сопереживание его вызывается разумом и собственными эмоциями. Это не есть совершенное сопереживание. Но те, кто превосходят человека, умеют сопереживать совершенно. Ибо они способны полностью отождествить себя с тем, что видят. Для этого они принимают иную телесную форму, или же не меняют формы, но проникают своим естеством в то, что видят, и становятся этим, и воспринимают мир так, как воспринимает то, на чем они сосредотачивают свои усилия. Собака видит ценность лишь в хозяине, человек видит ценность в том, что близко ему, что выгодно ему и что кажется ему красивым, ангел или ван способны увидеть величайшую ценность даже и в муравье, которого ты ненароком раздавил.

Выслушав все это, оглянулся Келлаиш кругом и еще раз посмотрел на тела мертвых монахов. Сказал он:

— Красивые слова. Если ты способен разглядеть ценность даже в муравье — почему же в этих людях ты не нашел ее?

Сказал Эмерхад:

— Глупец! Я говорю о способностях, а не об образе действий. Люди воюют между собой, хотя каждый из них, в общем-то, способен признать, что все люди — братья. Я хочу научить тебя волшебству и пониманию, но что ты будешь делать с этим пониманием — разрушать или созидать — выбирай сам. Я научу тебя, как проникать, как отождествлять свою суть с сутью чужой — но тому, что делать с этим знанием, я не стану учить тебя, ибо мой выбор — это мой выбор, и мне ценна твоя собственная воля, а не отражение моей. Любить людей и бескорыстно отдавать себя им, или делать из них слуг и рабов — для себя самого решать будешь ты, а не я. Ибо и обладающий пониманием способен на время как бы ограждать себя и действовать жестоко. Я ничем не лучше и не хуже этих людей, — он показал на монахов, — и моя жизнь — не ценнее, чем их. Однако они мертвы, а я жив, ибо я сильнее их и я пожелал так. Что выбрал бы ты на моем месте? Я не знаю.