Выбери любимый жанр

Перстень альвов. Книга 1: Кубок в источнике - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 38

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

– Тебе все равно! – буркнул Лейкнир.

– Может быть. И все же между ними двоими много общего. Оба они знатного рода, богаты, прославлены. У них большое будущее, они будут конунгами. Между ними и тобой большая разница. И ты всегда это знал. Скажи мне: ведь ты знал?

Она повернула к себе лицо Лейкнира, точно мальчика, которого спрашивают: «Ты ведь знал, что лазить на амбар нельзя?»

– Знал, – тихо и послушно, без прежнего яростного вызова, ответил Лейкнир. – Но одно дело знать, что что-то там может когда-то случиться, и совсем другое дело – видеть, что оно уже случилось.

– Иначе и не могло быть, – повторила Альдона. – А значит, это «оно» с самого начала было все равно что случившееся. Ты не можешь меня упрекнуть, что я тебе что-то обещала. Мы всегда знали, что этого не может быть.

– Да… – Лейкнир соглашался, но в его нынешних чувствах это ничего не меняло.

Для него «большая разница» между ним и сыновьями конунгов заключалась только в том, что он любит Альдону больше жизни, любит так, как ни один сын конунга не сумеет ее любить! Для них она – одна из тысячи возможных невест, неплохая прибавка к булатным мечам. А для него она – одна-единственная, как солнце на небе, она его богиня Суль, его свет и воздух, сама его жизнь! Какое право они имеют отнимать ее у него? И почему она позволяет им это? Она же знает эту «большую разницу»!

С самого начала! Вспомнить бы, когда это началось! Лейкнир был на пять лет старше Альдоны, и когда к ним в Кремнистый Склон привезли двенадцатилетнего Бьёрна и его младшую, восьмилетнюю сестру, тринадцатилетний Лейкнир не обратил на девочку никакого внимания. Рыжая малявка к мальчикам не приставала, в мужские дела не лезла, а смирно ходила по усадьбе, держась за передник фру Эйвильды, и постигала всякие женские премудрости рукоделия и хозяйства или играла с Эйрой, своей ровесницей, в деревянные куклы. За ней нередко присылали и увозили обратно к Золотому озеру – отец и мать не могли долго без нее обходиться, а вот Бьёрн им не требовался – мальчиков в усадьбе хватало и без него.

А потом… Лейкнир не помнил, как и когда это случилось, но однажды двенадцатилетняя Альдона вдруг глянула на него, семнадцатилетнего, совсем взрослого мужчину, глянула как бы свысока своими серыми, с зелеными искрами, умными глазами, и во взгляде ее была та самая снисходительная усмешка, которая вдруг поставила ее выше всех. И Лейкнир, такой рослый и сильный, вдруг сразу признал свое подчиненное положение и с тех пор только о том и мечтал, чтобы ее насмешливый взгляд сменился ласковым. С тех пор вся его жизнь была подвластна ей, она распоряжалась им, как хотела, а он хотел одного – никогда не расставаться с ней.

– Я тебе давно говорила, что этого не будет! – повторила Альдона. – Ты должен был привыкнуть.

– Но ты никогда не говорила, что не полюбишь меня, – отозвался Лейкнир.

Она иногда посмеивалась над его любовью к ней, но никогда ни единым словом не упоминала о своем отношении к нему, и он, заметив это умолчание, стал связывать с ним некоторые надежды. Но только теперь, когда все самое страшное для него уже случилось, он решился упомянуть об этом вслух.

– А зачем я стала бы это говорить? – Альдона подняла брови. – Как я могла говорить – я ведь не пророчица, как твоя сестра, и не знаю будущего. Фрейя всемогуща: если она захочет, я полюблю даже старого Халля бонда… или его серую лошадь. Помнишь, ту, у которой все ребра торчат, вы еще потешались, когда он на ней приезжал.

– Перестань! – Лейкнир резко встал с лежанки. Эти шутки не утешали, а только сильнее ранили его. – Я не Халль бонд и не его лошадь!

– Конечно! – с насмешливой язвительностью ответила Альдона. Она предпочитала видеть его злым, чем несчастным, считая, что злиться легче, чем страдать. – Ты великий герой, и у всех скальдов мира не найдется достаточно слов, чтобы воздать тебе должное!

– Перестань! – с напором повторил Лейкнир и взял ее за плечи. Альдона нахмурилась, но не стала вырываться, зная, что он и так ее выпустит по первому требованию. – Ты… – Лейкнир настойчиво смотрел ей в глаза. – Когда твой отец добивался твоей матери, ему тоже отвечали, что он для нее недостаточно хорош! Что этого никогда не будет! Однако все вышло, как он хотел!

– Оставь в покое мою мать! – Альдона сердито дернулась, и Лейкнир выпустил ее. – Тебе нет до нее никакого дела!

– Конечно! – Лейкнир отвернулся и горько вздохнул. Весь его гнев испарился, бессильный что-то исправить. – Никакого дела… Ни до нее, ни до… Пойми же! – умоляюще произнес он и снова посмотрел ей в лицо. – Просто я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. А ты будешь счастлива только со мной.

– Почему? – Альдона посмотрела на него так серьезно-вопросительно, как будто он и правда владел каким-то единственным, истинным ключом к ее счастью.

– Потому что никто не сможет любить тебя так, как я!

Альдона вздохнула, как мать, видящая, что все ее наставления неразумному сыну пропадают даром. Да уж, на это нечего возразить. Но и это ничего не меняет…

Между округами Ярнеринг и Раудберга поддерживалось довольно оживленное сообщение, пятидневный путь с севера на юг был хорошо освоен. В незапамятные времена между Золотым озером и Раудбергой проложили тропинку, нащупавшую самый удобный путь через долины, горные склоны и перевалы; на каменистой земле не везде оставались следы, и потому тропинку отмечали черные камни, происхождение которых окружало множество преданий. За последнее время, когда из-за войны побережья Квиттинга запустели, а внутренняя область оживилась, тропинка превратилась в дорогу. Местные жители знали, в каких дворах лучше ночевать, и даже бонды имели рядом с жильем просторные гостевые дома (кормить проезжающих, конечно, в их обязанности не входило). Земля была поделена: Снёвар бонд, живший в трех днях пути от Золотого озера, платил дань Вигмару Лисице, а его ближайший южный сосед – уже Асольву Непризнанному.

Лейкнира с его знатным родичем на всем пути принимали почтительно и приветливо, расспрашивали о новостях. Отвечал в основном Бьёрн, у Лейкнира не было охоты разговаривать. Торвард ярл охотно вступал в разговоры, держался с бондами дружелюбно, без малейшей заносчивости, улыбался всем девушкам, даже некрасивым, и словно бы не замечал опасливых взглядов людей, для которых слово «фьялль» означало все самое худшее, что только есть на свете.

Бьёрн потешался, глядя на это все, Лейкнир думал о своем. Ни преодоленное расстояние, ни дружба знатного родича, ни ожидание встречи с семьей не могли развеять его тоски. Напротив, она становилась все больше и больше. Чем лучше он осознавал свою потерю, тем труднее становилось ее выносить. Тоска лежала в самой середине груди, как тяжелый, серый, с неровными краями камень, и не давала толком вздохнуть; этот камень делался все тяжелее, все сильнее давил на сердце, и Лейкнир уже изнемогал под его тяжестью. Хотелось разорвать грудь и выбросить этот камень, хотелось погонять коня, чтобы уехать от тоски, но она тянулась и тянулась следом, серым облаком покрывала свет. Какой-то занудливый тролль ныл и скулил где-то над ухом, и Лейкнир не понимал, что это плачет его собственная душа.

У него имелось поручение от Вигмара к отцу – рассказать обо всем случившемся и предупредить о готовящейся свадьбе, на которой Асольв, конечно, должен будет присутствовать. «Не позже середины зимы», как сказал Хельги ярл. Свадьба! Конечно, Асольв Непризнанный поедет на свадьбу. Но ему, Лейкниру, там не место. Хватит делать из себя посмешище и понапрасну терзаться. Нечего ему там делать – ни пока она живет там невестой слэтта, ни тем более когда она уедет оттуда, и Каменный Кабан станет такой же пустыней, как весь мир. А скамьи, на которых она когда-то сидела, пороги, через которые она ступала, и ковши, которые держали ее руки, будут только мучить напоминанием о тех временах, когда… «Ты всегда знал, что иначе не будет…» Он никогда больше ее не увидит. Он будет по привычке вслушиваться в голоса из девичьей, ловя звук ее голоса, которого там больше не будет. Он будет смотреть на двери, по привычке ждать, что в проеме появится ее фигура, окутанная волной медно-рыжих, мягко блестящих волос… Тысячи раз он это видел, и каждый раз при ее появлении внутри что-то сладко вздрагивало, сердце радостно билось и мир вокруг светлел. Он будет ждать, а она в это время будет за морем, на другом краю Морского Пути… Лейкнир зажмурился и потряс головой. Не верилось, что это несчастье теперь навсегда.