Светорада Янтарная - Вилар Симона - Страница 90

• Предыдущая
• 90/112
• Следующая

– Я вижу, твое паломничество прошло весьма бурно, – сказала Светорада вместо приветствия. – Ну как? Будешь сватать меня? – Последние слова княжна произнесла по– русски, но он все равно понял, что она не очень– то рада его приезду. Однако и Александр не выказывал особой радости.

– Знаешь, а я ведь совсем не скучал по тебе. – Он потянулся в кресле, так что хрустнули суставы. – Словно с меня спало какое– то наваждение. В мире оказалось достаточно пригожих женщин и без тебя.

– Конечно. Тогда, в море, ты встретил меня как прекрасную наяду. Это тебя вдохновило, увлекло, не правда ли, Александр? Потом ты понял, что я могу стать твоей женой, а это такая скука. Ты словно ребенок, который натешился красивой игрушкой и потерял к ней интерес. Любовь прошла, как только наши отношения стали тебя к чему– то обязывать.

Он взглянул на нее недобро.

– Ты хорошо изучила меня. – И вдруг рассмеялся. – Наверное, для нас это важно. Ты знаешь, на что я способен, и не будешь мне докучать. Тебе нужно, чтобы у твоего ублюдка был законный титул, я прав? Я говорю «ублюдка», и ты понимаешь почему. Но так надо. Я согласен признать его своим, от кого бы ты ни родила.

Теперь улыбнулась Светорада.

– Разве это не повод утереть нос старшему брату, а, Александр? Ты ведь во всем старался не уступать Льву Мудрому.

– Да, ты хорошо меня знаешь, Ксантия, – повторил кесарь. – И мы всегда сможем договориться. Все равно меня бы рано или поздно женили, а ты ничем не хуже других. Но только… – Он вдруг вздохнул. – Я уже никогда не буду для тебя стоомой.

Светорада не сразу поняла, о чем он. И вдруг так и зашлась от хохота.

– Нет, милый, Стемой ты никогда не будешь. Более того, если хочешь, я могу освободить тебя от навязанного брака. Я пойду к базилевсу, пойду к патриарху, паду им в ноги и стану просить, чтобы меня освободили от положения севасты и отправили в монастырь, где я стану послушницей, а со временем…

«Со временем приедет Стема и я уйду к нему!» – радостной вспышкой мелькнуло в ее голове. И так вдруг захотелось умчаться отсюда… от этой роскоши, церемониалов, лжи, интриг… умчаться на Русь… землянику собирать. И обнять настоящего отца своего ребенка!

– Нет! – Александр вдруг резко поднялся. – Ты что, хочешь бросить меня? Отказать мне? Кесарю! Да никогда! И ты станешь моей женой!

Он был почти в гневе, Светорада даже испугалась. А он метался по ее покою и говорил, что уже завтра начнутся приготовления к их свадьбе, что по всей империи объявят об этом и все узнают, что кесарь империи женится на матери своего ребенка, который будет признан законным отпрыском Македонской династии… А может, так и есть! – добавил Александр с самодовольной улыбкой. Даже посмотрел на нее с нежностью, словно в нем вспыхнула прежняя страсть.

Светорада едва ли не до глаз натянула покрывало, прячась за него, как за щит.

– На какой день назначим свадьбу? – спросила она, чтобы отвлечь кесаря.

И ведь отвлекла. Этот дерзкий, избалованный повеса сразу сникал, когда понимал, что вынужден подчиниться.

– На… на начало августа. Тебя устраивает?

«Нет!» – захотелось крикнуть Светораде, но она промолчала. Затем так же молча слушала, какие увеселения будут организованы в честь их помолвки. А в день святого Пантелеймона, в честь предстоящего обручения кесаря, на ипподроме пройдут великолепные состязания. Весь город будет ликовать по этому поводу!

Город и впрямь ликовал. Но скачки пришлось прервать сразу после первых двух заездов. Ибо было получено неожиданное и страшное известие: к Константинополю приближается огромный чужой флот!

Во всех храмах столицы мира молились о милости небес: да отведет Бог от города десницу свою, карающую за грехи, блуд и распутство, за корысть и жестокость, за жадность богатых и зависть бедных…

Колокола звонили денно и нощно, но Константинополь по– прежнему – уже около месяца – находился в осаде; черные дымы сгоревших предместий окружали его, вспыхивали пожары и в самом городе: русы метали огонь через стены, и им удалось устроить пожар в самом густонаселенном квартале Эксакионий; погорельцы, лишившись крова, метались по улицам, голосили, хулили небеса. Горели склады в квартале Псаматия, за стеной Феодосия, и нашлись такие, кто, пользуясь сумятицей, принялся растаскивать содержимое этих хранилищ: соль, зерно, сушеные фрукты, муку, амфоры с маслом, вино. Равдухи не справлялись с беспорядками. Когда флот русов неожиданно возник в пределах Константинополя, в город кинулись спасаться все кто мог, причем не столько почтенные и добропорядочные граждане, которые наивно рассчитывали отсидеться за стенами своих усадеб и укрепленных монастырей, а всякий сброд: разбойники с покрытыми струпьями лицами, бродяги, эргаты,[151] перебивавшиеся случайными заработками, а иногда и грабежом, нищие, юродивые, больные падучей, дезертиры, клятвопреступники, лихоимцы, шлюхи, бедняки всех мастей. И сейчас, когда основные военные силы Константинополя поднялись на защиту столицы, вся эта масса беженцев и преступников преспокойно творила бесчинства в самом городе. И это при том, что по приказу Льва неимущих и беженцев ежедневно кормили в странноприимных домах и монастырях.

Сперва в Палатии считали, что вполне смогут справиться с невесть откуда появившимися набежчиками– русами. И хотя тех прибыло великое множество, вера ромеев в неприступность стен Константинополя не позволяла им отчаиваться. Да и цепи они успели поднять, затворив Золотой Рог от вражеских кораблей. Когда базилевсу донесли, что предводитель русов Олег Вещий направил своего посланника с требованием переговоров, Лев пренебрежительно повелел казнить гонца, а его голову бросить в сторону ставших лагерем за стеной Феодосия русов. А потом…

Потом город оказался в кольце. Русов было слишком много, их корабли покрыли все море, только в бухту Золотой Рог они не смогли войти, не справившись с заграждавшей ее мощной цепью, которая была для их судов непреодолимым препятствием. Укрепленная на огромных балках и державшаяся на воде деревянными брусьями– поплавками, она запирала константинопольский залив, позволяя контролировать проникновение судов с моря. Цепь тянулась от башни Кентенарий на городском Акрополе через пролив к Галатской башне. Чтобы прорвать ее, требовалось пустить большой корабль с мощным тараном, а таковых судов у варваров– русов не имелось. Льву сообщил об этом херсонесский стратиг Иоанн Вогас, все еще пребывавший в Константинополе после отбытия печенегов, а также подтвердила Светорада, с которой Лев имел личный разговор.

– На что же надеются эти скифы, Ксантия?

– О светлейший, эти скифы, как вы их зовете, отличные воины, и они очень высоко ценят свою честь. Думаю, они просто хотят поквитаться за прошлогоднее унижение. И если вы вступите в переговоры с ними…

– Никогда! – нетерпеливо взмахнул рукой базилевс, словно повергая кого– то в прах. – Я представляю самого Господа, у меня власть от высших сил, и мне было бы непозволительно снизойти до этих богомерзких язычников!

– Тогда, – тихо произнесла княжна, – тогда прольются реки крови.

– Но это не будет кровь ромеев! – сверкнув очами, воскликнул император. – И пусть сейчас в Константинополе нет сколько– нибудь достойного и популярного военачальника, который бы мог отбить нашествие язычников, пусть наш флот далеко… Кстати, – словно о чем– то вспомнив, император повернулся к своим советникам, – как вышло, что русы прибыли в то время, когда Константинополь оказался столь ослабленным?

Вельможные сановники только переглядывались и разводили руками. И лишь Самона осмелился выступить вперед, напомнив Льву, что друнгарий флота Имерий отбыл сражаться с флотом мятежного Андроника, что другой друнгарий, Роман Лакапин, воюет в Средиземном море с критскими пиратами, а известный военачальник Лев Цикан отправлен на болгарскую границу.

• Предыдущая
• 90/112
• Следующая