Семнадцатилетние - Матвеев Герман Иванович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/130
• Следующая

— В чем дело, девочки? — спросила Марина Леопольдовна, обращаясь к классу. — Я замечаю, что с некоторых пор вы стали хуже заниматься. Почему? Немецкий язык вам разонравился или я изменилась? Смирнова, объясните мне, пожалуйста, причину.

— Что я должна объяснить, Марина Леопольдовна? — переспросила Женя, поднимаясь и с недоумением оглядываясь на подруг.

— Почему по немецкому языку так много троек?

— Не знаю, Марина Леопольдовна. Отметки же не я ставлю.

— А вы считаете, что я ставлю ниже, чем полагается? Женя выдержала строгий взгляд учительницы и невозмутимо ответила:

— Нет. Этого я не могу сказать. Вы ставите справедливо.

— Так почему же тройки?

— Не знаю. У меня, например, нет…

— Я спрашиваю обо всех! — резко перебила ее Марина Леопольдовна. — Вы староста класса, а к тому же еще, так сказать, одна из классных руководительниц!

В ответ на эту «шпильку» Женя промычала что-то неопределенное, но сдержалась и не вступила в пререкания.

— Не забывайте, девочки, что аттестат зрелости выдают не всем. Надо работать. Пожалуйте сюда, Аксенова. Садитесь, Смирнова.

Женя долго не могла успокоиться. Ее возмутил и обидел резкий тон учительницы, а еще больше издевательская фраза о «классной руководительнице». «Почему она на меня рычит? — думала Женя. — Почему я должна отдуваться за всех? Если еще хоть раз назовет меня классной руководительницей, я ей тоже отвечу…»

И Женя начала думать о том, как и что она скажет Марине Леопольдовне в следующий раз. Через минуту, так ничего и не придумав, она взглянула на комсорга, к которой тоже относилась эта ядовитая фраза о «классных руководителях». У Кати были плотно сжаты губы, а между бровей появилась сердитая складка, вроде запятой. Значит, задело. Тамара сидела впереди и, не видя ее лица, Женя не могла определить, как Кравченко отнеслась к язвительным словам Марины Леопольдовны.

Десятиклассницы заметили, что с первых же дней появления у них нового классного руководителя Марина Леопольдовна постоянно бывает не в духе и держится с ними так, словно они в чем-то виноваты. Но в чем именно? В том, что они полюбили литературу и ждут с нетерпением уроков Константина Семеновича? В том, что они теперь много читают и тщательно готовятся к урокам своего классного руководителя? Правда, если говорить по совести, то какая-то доля истины в упреке Марины Леопольдовны есть. Увлечение литературой, конечно, сказалось на успеваемости по другим предметам. Спорить бесполезно. Стоит только посмотреть в журнал. Тройки, тройки, а кое-где и двойки. И только две ученицы — Валя Белова и Светлана Иванова — учились, как всегда, хорошо.

Обида Жени постепенно проходила. Она знала неуравновешенный характер учительницы и давно приноровилась к нему. Вот Марина Леопольдовна искоса, но вполне доброжелательно взглянула на нее и, надо полагать, уже раскаивается в своей вспышке. Женя прекрасно знала, что она была одной из лучших учениц, любимиц «немки» и часто этим пользовалась. Вряд ли кто-нибудь другой из их класса мог говорить в таком тоне с учительницей. Марина Леопольдовна прощала ей почти все.

Вызвав к доске Таню Аксенову, Марина Леопольдовна прошлась вдоль прохода между партами и уселась за свой стол. Казалось, она не обращает никакого внимания на то, что бормочет сейчас у доски Таня. Глядя куда-то поверх головы Лиды Вершининой, Марина Леопольдовна глубоко задумалась. Таня Аксенова несла немыслимую «ахинею», а учительница не слышала ее и не поправляла. В классе стояла мертвая тишина, и только одинокий голос отвечающей монотонно перебирал неправильные немецкие глаголы. Все ждали, чем все это кончится. Наконец, Таня выдохлась, замолчала и этим привела учительницу в себя.

— Ну… дальше, — сказала она не поворачиваясь.

— Все.

— Неужели все? Кто может дополнить Аксенову? — спросила Марина Леопольдовна, обводя глазами класс, но поднятых рук не было. — Смирнова!

Женя колебалась недолго. Она не сомневалась, что учительница не слышала ответа Аксеновой.

— Мне нечего прибавить… Аксенова сказала все.

Марина Леопольдовна пристально и грустно посмотрела на свою любимицу, вздохнула и взялась за вставочку.

— Ну, хорошо. Тогда придется поделить четверку на двоих. Садитесь.

И все видели, как она безжалостно поставила две двойки.

Марина Леопольдовна считала, что десятиклассницы любят ее, безгранично ей доверяют, а поэтому всегда откровенны и правдивы. Так она считала до последнего времени… И вдруг все изменилось. Раньше она подробно знала обо всем, что творилось в классе, а сейчас о происходящих событиях ей сообщала только одна Белова, да и то под секретом. Недавно было комсомольское собрание. О чем там говорилось? Что решали? Белова не комсомолка и ничего не могла рассказать. Учительница спросила о собрании Катю Иванову, но комсорг ответила, как показалось мнительной Марине Леопольдовне, очень уклончиво.

— Ничего такого не решили, Марина Леопольдовна. Поговорили о дисциплине, об успеваемости…

Учительница обиделась и не стала больше расспрашивать, но лишний раз про себя отметила, что отношение к ней резко изменилось. И чем больше она думала, тем больше убеждала себя в этом. Убеждена она была и в том, что охлаждение девочек началось с тех пор, как в школе появился Константин Семенович. У нее не было никаких доказательств для такого утверждения, но это было несомненно так. О том, как преподавал литературу новый учитель, Марина Леопольдовна не знала. Во-первых, это дело учебной части, а во-вторых, такой предмет, как литература, мог преподавать, по ее мнению, всякий грамотный человек. А вот быть классным руководителем может далеко не всякий преподаватель. Она ни на минуту не сомневалась, что Константин Семенович с обязанностями воспитателя не справится, и класс, ее любимый класс, окажется безнадзорным. История с пощечиной, злая карикатура на учителя и, наконец, нелепое поручение трем девочкам вести воспитательскую работу в классе говорили сами за себя. Услышав о том, что Константин Семенович попросил карикатуру себе на память, не наказав никого из виновных, Марина Леопольдовна так возмутилась, что готова была идти по этому поводу к директору. Снижение успеваемости по немецкому языку за последнее время она объясняла отсутствием воспитательской работы.

Поставив две жирные двойки, Марина Леопольдовна, посмотрела на пунцовую от стыда и огорчения Смирнову и спросила с усмешкой:

— Ну, а эти две двойки я поставила справедливо?

— Вы меня спрашиваете, Марина Леопольдовна?

— Ну конечно.

— Да. Справедливо. На вашем месте я бы поставил двойку на двоих, — не моргнув глазом, ответила Женя.

Соседка дернула Женю за юбку, но та отмахнулась, прошипев: «Не тронь!». В такие минуты, когда она, по выражению матери, «закусила удила», ее нельзя было остановить.

Услышав звонок, девушки облегченно вздохнули. Марина Леопольдовна видела, как звонок оживил лица учениц, и это явилось той каплей, которая переполнила; чашу ее терпения. Не заходя в учительскую, она спустилась вниз и постучала в дверь кабинета директора.

Наталья Захаровна была не одна. Напротив нее, с упрямо поджатыми губами, сидела преподавательница физкультуры Валентина Викентьевна, или, как ее звало большинство преподавателей, Валя. Девушка закончила Институт физкультуры, преподавала в школе второй год, предмет свой знала прекрасно, но увлечь девочек физкультурой не сумела: не хватало выдержки, не было необходимого педагогического такта, и на этой почве е нее постоянно возникали недоразумения, особенно в шестых, седьмых классах.

— Проходите, Марина Леопольдовна, — пригласила директор и, повернувшись к Вале, продолжала: — Ну, допустим, что вы правы. Допустим, что девочка не хочет заниматься физкультурой. Ну, а за что вы ей поставили двойку?

— Она не взяла костюма, Наталья Захаровна. Она это сделала нарочно, чтобы не заниматься, — сказала физкультурница.

— Пускай так, но ведь отметки служат для оценки знаний учащихся, а никак не проступков.

• Предыдущая
• 17/130
• Следующая