Красотки из Бель-Эйр - Стоун Кэтрин - Страница 8

Сара и Эллисон обменялись понимающими улыбками в первый день, и во второй, и в третий. На четвертый Сара представилась и застенчиво спросила, не возражает ли Эллисон против зрителей. Эллисон тоже представилась и весело ответила: «Конечно, нет!»

После этого бывали дни, когда Сара и Эллисон только тепло улыбались друг другу, дружески махали рукой и коротко здоровались. Но бывали и другие дни, когда большую часть полуденного часа Эллисон проводила в разговорах с Сарой, а не в седле. Эллисон рассказывала Саре о конкуре – о совершенной дуге прыжка, изгородях и стенках, о выверенных по времени шагах, о контроле над огромной мощью лошади, – и Сара слушала как завороженная.

Девушки говорили о верховой езде, прыжках и мечте Эллисон о золотой медали, но когда Эллисон задавала Саре вопросы о ее жизни и мечтах, хрупкая девушка пожимала плечами, мягко улыбалась и мало что говорила. Правда, как-то раз Сара извинилась, что не угощает Эллисон, и объяснила, что ест особенную еду, но в подробности вдаваться не стала. Она предложила, чтобы их домашний повар готовил что-нибудь и для Эллисон, но та отказалась от великодушного предложения, согласившись, правда, что морковка и яблоки для Смокинга будут в самый раз.

– Кажется, что ты летишь, Эллисон, – сказала однажды Сара, понаблюдав, как Эллисон совершает прыжок за прыжком.

– Так и есть. Словно летишь, паришь…

– Чувствуешь себя свободной.

– Да, пожалуй. Свободной… Сара, если хочешь, я могу научить тебя ездить верхом, прыгать.

– О! – Синие глаза Сары на мгновение засияли, а бледные щеки порозовели. Но она тихо произнесла: – Нет. Спасибо, Эллисон, но я не могу.

Сара и Эллисон виделись только на поле для верховой езды. Их занятия проходили на разных этажах красного кирпичного здания. Каждое утро, за несколько минут до начала занятий, Сару привозил лимузин и поджидал ее днем, когда учеба заканчивалась.

Каждый день в полдень Эллисон приходила на конюшню. С сентября до конца марта Сара пропустила не так уже много дней. Она отсутствовала неделю в ноябре и еще два раза по нескольку дней. Каждый раз, вернувшись, Сара выглядела более бледной и хрупкой. Эллисон подозревала, что девушка серьезно больна.

– Я больше не буду так часто сюда приходить, – сказала Сара в первый день весеннего семестра. – Как правило, на этот час я буду уезжать из кампуса.

Эллисон улыбнулась в ответ на вежливое предупреждение Сары. С ее стороны было мило сообщить ей об этом, но совершенно не обязательно. Эллисон чуть не спросила, где будет Сара, но не из любопытства, а потому, что темно-синие глаза Сары светились счастьем. Эллисон не спросила, но великолепным теплым майским днем узнала о причине счастья Сары.

Сара Адамсон полюбила! Эллисон не видела лица мужчины, только его силуэт в отдалении. Но видела лицо Сары – ее бледные щеки вспыхнули и глаза засияли, когда она направилась к нему, неся свой особый ленч, и села вместе с ним в потрепанный темно-зеленый «фольксваген».

В последний раз Эллисон увидела Сару в начале июня, в день окончания учебного года. В полдень Сара была на конюшне, поджидая Эллисон.

– Привет, Сара!

– Привет. Я только хотела попрощаться. Мне очень нравилось смотреть на тебя. Спасибо, что позволила.

Как она благородна, подумала пораженная Эллисон.

– Мне было очень приятно, что ты на меня смотрела, – наконец со всей искренностью ответила она. – Я слышала, что ты уезжаешь в Колледж Вассара.

– Да. – Сара улыбнулась. – А ты возвращаешься в Лос-Анджелес?

– Там мой дом, – пробормотала Эллисон, не желая обидеть Сару. В конце концов, Гринвич, с его суровыми зимами и строгими правилами, был домом Сары.

– Удачи на Олимпийских играх, Эллисон.

– Спасибо! Удачи в Вассаре, Сара.

– Прощай.

– Прощай. – Будь счастлива, подумала Эллисон, глядя вслед уходившей Саре. Будь счастлива…

Но Сара нашла не счастье, а нечто совсем другое, печально думала Эллисон, сидя в уединенной нише из белой, похожей на кружево сирени. Сара попала в руки убийцы. Эллисон прищурилась, пытаясь вспомнить лицо человека в «фольксвагене», человека, к которому с такой радостью спешила Сара. Был ли это тот самый мужчина или та любовь закончилась, уступив место смертельной?

– О, простите!

Вздрогнув, Эллисон подняла взгляд и встретилась с темно-синими глазами, поразительно похожими на глаза сестры этого человека.

– Привет…

– Здравствуйте. Я не хотел нарушить ваше уединение.

Роб сбежал от общества, тоже ища уединения. Из четырехсот гостей, приглашенных на свадьбу, уже понял он, добрая половина стремилась к еще большим славе, богатству и известности, и эти две сотни, похоже, верили, что появление в «Портрете» поможет им в этом.

Статья в журнале Роба поможет – всегда помогала. Но Роб, и только он один, решал, о ком написать. Он спокойно, но твердо противостоял похвалам и мольбам агентов, анонимным звонкам, авторы которых называли себя друзьями многообещающего журнала, и уж конечно, попыткам произвести на него впечатление. Даже Элейн, со всеми своими безграничными чарами и сладкой близостью их отношений, не могла влиять на его выбор.

Явные намеки стольких знаменитостей немного льстили Робу – это было большой похвалой журналу, – но в целом он чувствовал, как его постепенно охватывает раздражение. Он оставил Элейн отбиваться от атак поклонников, многие из которых были ее клиентами, а сам поспешил укрыться среди кустов сирени.

В сиреневых зарослях Роб оказался не один, но, увидев серьезные зеленые глаза, кажется, блестевшие от недавних слез, и теплую улыбку, решил, что, пожалуй, эта молодая женщина не станет упрашивать его поместить в «Портрете» статью о ней. Здесь Робу ничего не грозило, но, внимательно глядя в блестящие глаза, он понял, что помешал ей.

– Я просто проходил мимо, по направлению к другим сиреневым зарослям, – сказал Роб.

– Нет, пожалуйста, останьтесь. Вы мне не помешали. – «Я думала о вашей сестре». Эллисон хотелось сказать Робу, что знала Сару, что она ей очень нравилась и как ей жаль, что все так получилось. Но поняла: если заговорит, то расплачется. Когда-нибудь она скажет об этом Робу – когда-нибудь в будущем, другим летним днем в других сиреневых зарослях, или на легендарном Осеннем балу в клубе, или в пятую годовщину свадьбы Мэг и Кэма, – когда-нибудь в другой раз. – Меня зовут Эллисон Фитцджеральд.

– А меня Роб Адамсон. Эллисон Фитцджеральд… Дайте подумать. Это не вы выдающийся дизайнер по интерьерам?

– Вы разговаривали с моей матерью!

– Нет, хотя я действительно познакомился с вашей матерью и с отцом. Об этом сказала Клер Роланд.

Клер Роланд была владелицей «Элеганса», того самого ателье по дизайну интерьеров Южной Калифорнии. Клер было пятьдесят семь лет, и она уже давно могла отправиться на покой в свой расположенный по «самому лучшему адресу» дом на Монтана-драйв в Беверли-Хиллз, но одна только мысль о замедлении ритма жизни приводила ее в беспокойство. Клер не завершила свою миссию, в Платиновом треугольнике – Беверли-Хиллз, Хоумби-Хиллз и Бель-Эйр – до сих пор были дома, которым не хватало вкуса, элегантности и стиля. Это она оставит в наследство Лос-Анджелесу, надеялась Клер, и воспитанному ею поколению дизайнеров.

Клер стала первым дизайнером в Лос-Анджелесе, предложившим вести курс для специализировавшихся по этой дисциплине студентов Калифорнийского университета. На бумаге это означало занятия в течение одного квартала, которые завершались зачетом, но для особо одаренных студентов Клер делала редкие исключения.

Когда полтора года назад Клер впервые увидела имя Эллисон Фитцджеральд в списке группы, она встревожилась. Это было более чем неудобно. Клер должна была ставить оценки, и всем была известна ее строгость, но Шон и Патриция были ее друзьями, и все знали о трагическом несчастном случае с Эллисон.

Клер беспокоилась, но уже через три недели она разговаривала с Эллисон как с коллегой, ведя откровенный разговор, не предназначенный для ушей клиентов, но столь приятный для дизайнера.