О зверьках и зверюшах - Лукьянова Ирина - Страница 34
- Предыдущая
- 34/44
- Следующая
И тогда он решился. И однажды дождливой ночью пошел воровать еду в кладовой у зверюш. Он взял с собой фонарик и мешок, надел на голову чулок бывшей жены… Потом сразу снял, потому что чулок прижимал ему кончик носа к верхней губе, и это было неудобно.
Надел старый дырявый плащ — и пошел грабить зверюш. Которую из них грабить, он не знал, решил, что кладовочка наверняка есть у каждой зверюши, и что там непременно найдется чем поживиться, так что надо просто искать — где добротный дом, но вроде бы не заперто.
А если увидит зверюша? — испугался он. А на этот случай у меня есть чихальный порошок, тут же утешил он себя. Чихальный порошок зверек Валентин придумал еще когда был мальчишкой: он смешал красный перец с другими едучими штуками, о которых мы нарочно ничего рассказывать не будем. Если чихальным порошком фукнуть врагу в нос из детской клизмочки, он обчихается, а ты пока можешь сбежать.
Зверек собрался на грабеж. Взял с собой мешок. Заткнул его себе за пояс. Решил запастись фонариком, искал его, искал, потом оказалось, естественно, что в нем кончились батарейки, а новых батареек нет и нигде не купишь уже в такое время. Полез свечку искать, кое-как нашел огарочек, в общем, все нескладно с самого начала стало получаться. Спички еще забыл, пришлось возвращаться.
Зверек запер свою квартиру, спустился по лестнице вниз, шуганул из подъезда молодых зверьков, — те, лениво бранясь, поползли в стороны. Поднял воротник повыше, втянул голову поглубже, поджал хвост и зашлепал по лужам. Колючий дождь стегал по голове, по спине, по носу, и как ни отворачивался зверек, ему все время попадало по лицу.
С деревьев слетали одинокие листья, прилипали к дороге, лапы вязли в грязи, зверек кое-как обходил ее по скользкой траве. За мостом идти стало легче, потому что начались хорошие дороги. «Блин, — сказал зверек, — ну вот почему они могут, а мы себе не можем нормальные дороги сделать. Наверное, потому, что они бездуховные».
Кажется, тут-то как раз и волноваться, тут-то и бояться надо, но Валентин почему-то был совершенно храбр и спокоен. Дождь здесь тоже был какой-то другой: он не хлестал, не лупил, загоняя плетками в ненавистную нору. Он умиротворенно струился с неба, шептал что-то в садах, стекал с шиферных крыш десятками тонких нитей, и они журчали в унисон и выбивали ряды круглых ямок в песчаной почве. Шелестел в листве, шуршал в траве, змеился ручьями по тротуару. От влажности фонари на улицах окутались светящимися венчиками. Редкие зверюши в блестящих от воды плащах, с мокрыми зонтами торопились куда-то, весело фыркая. За заборами в садах изредка с резким шумом срывались плоды и глухо стукались о землю. Одна зверюша прокатила мимо на велосипеде, разбрасывая брызги от колес и светя фонарем.
Зверек свернул на одну улицу. Затем на другую. Огляделся: нет ли кого. Никого не было. Посмотрел на ворота. Ворота были так себе, коричневые. Ничего особенного. Калитка, кажется, была приоткрыта. Ага, сказал себе зверек, а там сигнализация. Через забор надо лезть, вот что. Забор был мокрый, острый, под ним внизу, кажется, рос колючий крыжовник. Или шиповник. Зверек не понял что — понял, что мокрое и колючее. Он осторожно просунул лапу в калитку. Она дико заскрипела. Валентин обмер. Замер с поднятой лапой. Вспомнил старую сказку про ворота, которым надо маслица под пяточки подлить. Кто же ему рассказывал эту сказку? Бабушка? Нет, нет, ни слова про зверьковую бабушку. Ничего не произошло. Он весь просочился сквозь калитку и остановился.
Осторожно огляделся. Дом виднелся сквозь деревья и кусты мокрого, пахучего сада. В нем горело одно окно, задернутое голубой занавеской. Эххх, сказал себе зверек, не спит, морда мохнатая. Наелась, поди, на ночь, теперь заснуть не может. Ворочается. Ой, пузичко мое, ой, щас тресну, мысленно передразнил он зверюшу и чуть не заплакал от досады. В животе пищало и скрипело, наверное, даже громче, чем ворота.
Зверюша выключила свет.
А она пирожок съела, молочком запила, мысленно продолжал Валентин. Шоколадочкой заела. Сказала, спасибо Тебе, Господи, за шоколадочку. Кисточку на хвосте расчесала… если бы он говорил все это вслух, на этом месте голос его обязательно пресекся бы, а так — он только почувствовал, как больно сжалось горло. Кисточку, да, упрямо подумал он. Лампочку включила. В кроватку легла. Лежит там… книжечку читает… В мире пушистого… А я тут мокнуть должен и мерзнуть. Ждать, когда она там заснет, наконец.
Он выждал еще немного и осторожно покрался к дому. Мокрые колокольчики, обвисшие на дорожку, вымочили ему ноги по колено. Зверек осторожно ступил на крыльцо: скрипит, не скрипит? — не скрипело. Он тронул дверь. Закрыто.
Зверек знал, или помнил откуда-то, что зверюши не запираются на ключ, а накидывают изнутри на дверь крючок. Он как будто даже видел этот крючок изнутри. Он полез в карман, достал тонкую железную линеечку, просунул в дверную щель, поддел изнутри, откинул тихо звякнувший крючок. Взмолился: не скрипи, не скрипи! — и толкнул дверь.
Внутри было темно. Совсем темно. Зверек долго привыкал глазами к темноте — как назло, даже луны не было, из крохотного окошка в сенях слабо сочился намек на свет. Зверек повертел головой: из сеней вело три двери — направо, налево и прямо.
Направо пойдешь, сыт будешь, прямо пойдешь, бит будешь… налево пойдешь… убит будешь, срифмовал Валентин и ужаснулся. Потом понял: вправо — веранда, это с ее покатой крыши низвергалась барабанная капель. Прямо — это в дом. А налево — кладовочка!
Он храбро потянул на себя дверь кладовки. Оттуда пахнуло чем-то непонятным. Кажется, вкусным. Войдя в кладовку, он прикрыл дверь и зажег свечку. О, какая это была огромная кладовка! Чего в ней только не было! В ней были кадушки, мешки, банки и кастрюли. И огромные кастрюлищи!
Страшная это была кладовка. Живая. В ней что-то побулькивало, вздыхало и пузырилось. В большой кастрюле густо охала первая, несезонная еще, квашеная капуста под гнетом. В небольшом бочонке — зверек сунул туда сначала нос, а потом и лапу — солились рыжики. Валентин не удержался — съел сначала один, потом другой, третий, пролил рассол себе на пузо. Вверху висела связка копченых сосисок: недавно обтрясли урожай с сосисочных деревьев, сразу накоптили. Подпрыгнул, не дотянулся, поискал глазами — ничего не нашел, пошел искать дальше — лестницу, палку, что-нибудь такое. В углу в большой бутыли ползли со дна вверх пузырьки: в ней бродила черноплодка на вино. В большой кастрюле обнаружились моченые яблоки. Что-то живое и темное ворочалось, какие-то ноги-кишки-петли извивались в прозрачных банках при свете свечи — варенье, маринованные опята, но это днем понятно, а ночью страшно. Валентин открыл крышку эмалированного бака. В нем обнаружились соленые помидоры. Зверек торопливо сунул лапу в бак, съел помидор, снова облился — и снова бросил мечтательный взгляд в сторону копченых сосисок. Обошел полки с крупами. Нашел полку с печеньем, развернул пачку, съел две штуки. Наконец, обернувшись к двери, увидел в углу — метлу с длинной ручкой. Ура!
Зверек подтащил бак с помидорами к двери. Встал на крышку ногами. Взял метлу за прутья и попытался снять с гвоздя связку сосисок. И тут крышка под его ногами поехала, нога провалилась в помидоры, сам он упал, помидоры опрокинулись, метла, падая, сбила на пол банку грибов, та прицельно угодила в бутыль с черноплодкой, бутыль с грохотом разорвалась, и по полу поплыла густо-малиновая сладкая жидкость с ягодами. Зверек ударился головой о полку с мукой. Бумажный пакет муки, разумеется, свалился на него сверху. И, конечно, он был распечатанный. Но хуже всего — хуже всего то, что у него вывалился из кармана и просыпался чихальный порошок. И он чихнул. И еще раз чихнул. И еще раз.
И тут послышался шум. Не тихий, пузырящийся, бродящий, а живой. Кто-то топотал и шептался. Откуда ни возьмись, из-под всех нижних полок повылезли мыши. Некоторые держали за лапы мышат. Мыши настороженно присели, разглядывая его. Переглядывались. А потом начали хохотать. Они так развеселились, так пищали, так покатывались, что не заметили даже, как их старшие дети пытаются черпать с пола черноплодный сироп и грызть пьяную ягоду. Мыши хватались за бока. Били хвостами по полу. Вопили «ой, не могу». И еще «ой, мама, грабитель!» Мышиные младшие дети залезли на полку, доели оставшееся печенье и скинули вниз кулек конфет, где на него накинулись старшие и стали его открывать. Несколько мышей подбежали слишком близко к Валентину и теперь чихали не останавливаясь.
- Предыдущая
- 34/44
- Следующая
