Противостояние - Витич Райдо - Страница 95

— Нет. За лес надо, вправо, потом влево. Круг дадим — сюда вернемся, — тоже одними губами ответила.

Немцев много слишком было, сновали по роще, как заведенные. То и дело пережидать приходилось, уткнувшись носом в траву, замирать. Ночью легче стало, уже перебежками двинулись.

За лесом тишина — поле и деревушка, но словно вымершая. Двинулись к ней. У первого дома замерли, прислушиваясь — нет, тихо, даже собака не лает. Ветер только слышно, как по чердакам гуляет. Лена Чарова и Васнецова жестом по одной улице послала, сама с Красносельцевым и Хворостининым по другой пошла. Встретиться решили у последнего дома у рощи за деревней.

— Тихо как, аж-но мороз по коже, — прошептал Павел Павлович. Лене самой не по себе было, встречала она уже такую тишину в некогда жилых местах, и точно знала, что прячется за ней горе, да такое, что лучше б и не знать никому.

В один дом заглянули — никого. Миска на столе с недоеденной корочкой хлеба плесенью покрытой. На полу табурет валяется, кочерга.

— Угнали, — поняла девушка.

— Всех? Это куда?

Лейтенант только вздохнула: хорошо бы не до ближайшего оврага под очереди и пулеметы.

— Приграничные районы зачищают суки, — прошипел Роман.

— Чтоб в тыл им не ударили, — кивнула. Только кто бы ударял? Старики и дети малые? А больше некому, все кто оружие держать может кто на одну сторону баррикад, кто на другую.

— Двинулись, — кивком приказывая выйти.

Следующий дом, еще один. Никого.

У последнего в кустах засели остальных ждать.

— Закурить бы, — прошептал Хворостин, злой как черт.

— Потерпишь.

— Эка ты!… - и смолк, майора вспомнив.

Минут пять молчали, вслушиваясь, всматриваясь — силуэты, наконец, показались — ребята вернулись, но не одни. Малец с ними, лет восемь.

— Митрий, — прошептал, деловито руку грязную протягивая отчего-то Роману.

— Один во всей деревне, — зашептал Чаров. — В сундуке сидел. Говорит всех еще две недели тому, как угнали. Мамка его сховала, вот и промышляет как может. Днем отсиживается, ночью днюет и по хавке охотится.

— Ну, — кивнул малыш.

— На станции был. Чего молчишь, Митрий? Говори.

— А чего? — зашептал. — Немцев тьма и все танки гонят. Их на станции не пересчесть. А дале вона за рощей, пушки стоят.

— Ну, это мы уже и видели и слышали. Что еще скажешь, — выгребла из карманов все сухари Лена, мальчику в ладони ссыпала. Тот жадно захрустел и давай набитым ртом бухтеть. — Тудыть вона, — влево показал. — Никого почитай. Поле стоит, уж второй годок насеянное.

— И никого?

— Не-а.

— Чудеса, — фыркнула. — В общем, ясно. До станции далеко?

— Наискосок — ну, не так чтобы. Только туда сейчас немчуры нагнали, копошатся чего-то с утра до вечера, копаются.

— Обойти можно?

— Ну, — помялся. — Меня берите — обойдем.

— Эка ты, шустрый! — восхитился Хворостин.

— Берем, — отрезала Лена. Все равно здесь мальчика оставлять нельзя, погибнет. И с проводником они быстрее и лучше задание выполнят. — До утра успеем, чтобы на станцию сгонять и к тому полю?

— Нуу, — покривился, соображая. — Ежели не передыхивать.

— Тогда держи темп, Дмитрий, и тихо, понял?

— Понял, — закивал мальчуган и скользнул в ночь бесшумно. Разведчики за ним.

Если б не малыш, напоролись бы они и легли — без вариантов — кишело немцами. Но странное дело, в пролеске за полем и дальше — никого. Преодолели полосу бегом и часа не прошло — у станции залегли. Лена проводника с Хворостининым оставила, с остальными к составам, через рельсы, перекатом. Мазута везде накапано столько, что вскоре все по уши в нем были. Но к лучшему — патрули бродили с собаками, а тем нюх мазут отбивал.

Пять составов стояло. Два явно с бронетехникой — брезентом накрыта была. Чаров проверил — настоящие танки. Что в остальных вагонах узнать не удалось — опечатаны, замками обвешаны. Сбивать — внимание привлекать. И все же, все же…

На Васнецова глянула:

— Надо бы понять, что там.

— Понял.

Двинулись тенями вдоль, в поисках открытого вагона. В конце состава одного в тупике оказался. Слазили. Вернулись, Гриша лейтенанту гранату сунул в руку — в смазке, новенькая.

"Прелесть! Навести на эту станцию авиацию, и жахнуть — все к чертям взлетит!" Теперь бы донести сведения до штаба.

— Уходим.

Со станции как пришли так и ушли, незамеченные, тихо, а на поле вляпались по самое не хочу. И кто бы думал, что не в дислокации фашистов попадут, а на открытом безлюдном поле.

Взвод в рощице, максимум, заграждение плевое, а дальше поле травой колосится, ровное как полотно в бесконечность.

Мальчик впереди бежал — некого сторожиться, да и маленький — трава ему по плечи — кто разглядит в темноте. И вдруг грохнуло. Подкинуло ребенка и, нет его. Бойцы на землю упасть успели — осыпало, влажным обдало их и тихо — никто ничего не понял. Минута пока соображали — за спинами немцы лупить начали, только трассирующие линии в темноте побежали и ракеты в небе повисли.

"Зажали" — поняла Лена, зубы, сжимая, чтобы не раскричаться. На ее совести теперь ребенок, она командир, она первой идти должна была!

Замолчи! — впилась пальцами в землю: "на тебе еще четверо. Ты их довести должна"!

— А весело, — прошипел Васнецов. — Мы на минном поле братва.

— Попали, — вздохнул Красносельцев.

— Эх знала бы моя учительница, в какой крындец Гришка попадет, хрен бы неуды ставила.

— Тихо! Замерли! — отрезала лейтенант. Надо было что-то решать. Возвращаться — немцы поднялись, теперь до утра не угомонятся, а днем шанс пройти мизерный. И так, как проскочили, кому скажи, не поверят. Взвод, конечно, они обойти смогут, через пустую деревню пройти, а там… утро.

Но и по полю через мины — самоубийство. Не дойти. Что так, что этак — смерть.

Тихо стало, только ракеты все в небе как фонари висели.

— Значит так, — прошептала. — Отползаем назад. Очень, очень осторожно, траву щупаем. Дальше в деревню. Задача добраться в нее до утра. Днем переждем. Ночью на свои позиции пробираемся.

Там, конечно, тоже мины, но тропку разведка знает, пройдет. Лишь бы до той заветной тропки добраться.

— Согласен, — кивнул Роман.

— Дело, лейтенант, — осторожно попятился Чаров.

Мало по минам обратно, так еще и ракеты не гасли. Только одна темноту подарит, другая взлетает. Но к рассвету фашисты угомонились и ребята как раз у ограждения оказались.

Дальше опять ползком, немного перебежками. Благо туман утренний прикрыл немного.

До деревни добрались, не веря, что живы. На сеновал под крышу залезли и дух перевели.

Хворостин выматерился зло:

— Пацаненка жалко. Ховался зря.

Лена голову опустила — ее вина. На ней смерть ребенка! Не должна она была его брать!

Как там Коля сказал? "Без сантиментов"? Машиной значит бесчувственной? Комок в горле сглотнула:

— Закрыли тему. Без него бы мы на станцию не пробрались и ничего бы не узнали.

Мужчины тяжело уставились на нее, и она в ответ непримиримо, зло.

— Моя вина! Но кабы знать, соломку бы стелили!

И лицо руками закрыла — вовек ей не отмыться. Зареветь от бессилия хотелось, завыть от ненависти к несправедливости устройства мира, к фашистам, Гитлеру, Богу, ко всем!

— Ты права, — бросил Чаров. — Но не виновата.

— Судьба у всех своя. Видно суждено было пацаненку, — тяжело вздохнул Роман, лицо оттер ладонью — так себе утешение. — Мать их всех за ногу. Хуже нет, когда дети гибнут.

И смолк. Так и молчали все утро, друг на друга виновато поглядывая.

Лена вздохнула:

— Спать. Я дежурю два часа, потом Васнецов, Чаров, Красносельцев, Хворостин. И выходим.

Николая колотило. Курил одну папиросу за другой и шагами двор мерил. Обратно хотел, в окопы, чтобы сразу узнать — вернулись. Семеновский утащил — из штаба опять звонить должны были. К тревоге готовят.

Ночь как в лихорадке провел. Утром пусто стало, тихо и тоскливо на душе. Курить уже не мог. Сидел в прострации на крыльце и в выщербленные доски ступеней смотрел. Плохое из головы гнал, хорошее с трудом возникало.