Послесловие - Витич Райдо - Страница 27
- Предыдущая
- 27/44
- Следующая
— Ну, да, — вздохнула Домна, щеку ладонью подперла, соображая. И Вера с ней — поза в позу. Протянула задумчиво:
— Военкомат не выход, согласна. Дадут ей льготу и отберут. А ярлыков понаклеют — дороже выйдет.
— Как это отберут? — насторожилась женщина.
— А вот так! Чего, не слышала? Я сегодня на рынок забегала за луком. Бабы слышала, жалуются с деревень-то — сил нет жить, невмоготу вовсе стало, — зашептала, склонившись к подруге. — Льготы потихоньку у фронтовиков и семей погибших отбирают. А еще займ на восстановление на голову навязали, опять готовься пояса подтягивать. А еще, уж не дай — то Бог правдой окажется, говорят, цены повысят.
Домна даже отпрянула и перекрестилась.
— Это ж как жить?
— А вот как хочешь! — зыркнула на нее.
— Ой, лихо, — вздохнула запечалясь. Помолчали и Вере мысль в голову пришла:
— Слушай, Домна поговори с начальницей своей, обскажи про Ленку-то, пусть к вам возьмет. Все при тебе будет. Страшно ее оставлять одну. Гришка припрется — неизвестно что будет. Грозился, слышала? А ведь сбудет слова свои, сволочь этакая. Погубит девчонку не за понюшку табака.
— Да предлагала я ей! — руками всплеснула. — Сколько говорила? А она — не умею! — рожицу скривила.
— А чего ее слушать, контуженную? Ты с начальницей поговори, а Лену перед фактом: вот, мол, ждут тебя. Погонят ее ни сегодня-завтра из дворников, — понизила голос до шепота опять. — Сама слышала, Пантелеич разорялся — карточки, мол, только зря получает Санина. Тут не метено, тут не мыто. А куда ей? Горбатится, последнего здоровья лишается. Ладно лето еще, а осень начнется, сапоги худые, пальто на рыбьем меху. Опять загремит в больницу и сгинет. Высохла вон вся.
— Это верно, — тяжело вздохнула Домна, задумалась. — Это как же жизнь нам фашист поганый изнохратил? Да чтоб их всех и в гробах лихоманка съела. Тьфу!… А про начальницу ты верно подметила. Спрошу-ка я завтра. Женщина она строгая, но жалостливая. Может и сладится. У нас-то Лене точно лучше будет. Оплата конечно, не абы какая, но все ж чисто, тепло, и столовка — цены вполовину, чем в чайной меньше. Прокормиться можно. Опять и я что подскажу. И пригляжу, — рассуждать начала, а Вера под это дело морковку стащила, грызть начала. Закивала:
— Давай, давай. Мужики, опять же, может, приглянется кому.
— На это не надейся, там фифы такие, не чета нам голытьбе. Разнаряженные, страсть. В парикмахерскую бегают. Хватает же денег! — возмутилась, в потолок уставившись. — Одна зарплата, главное, а я Сережке третий месяц все на материал на штаны накопить не могу, уж как не экономлю, а эти — вот тебе!
— Ну их, фиф этих, — поморщилась Вера. — Поговори с начальницей, не забудь.
— Не забуду, — буркнула Домна, в реальность вернувшись и отобрала морковку у девушки. — В суп! Чего делаешь?!
Утром Санин поздоровался с секретаршей и сверток со сладостями ей на стол положил:
— Это вам. Сегодня день рождение у моей жены. Отметьте его с подругами своими родственниками.
И улыбнулся растерявшейся женщине. Но улыбка грустной вышла, жалкой.
— Спасибо, обязательно, — смутилась женщина. — Ааа… Как хоть зовут?
— Елена. Владимировна.
И пошел.
Женщина проводила полковником взглядом и головой покачала: какой мужчина!
А говорят, любви нет. Вранье!
Домна решила не тянуть. С утра крутиться вокруг Мирошниченко начала, но к обеду ближе только одну ее в своем «закутке» застать смогла, не кричащую, да делом не занятую.
— Что тебе, Ласкина? — спросила устало.
— По делу я, Тамара Ивановна, — подошла несмело, волосы поправила от волнения. — Подруга у меня очень болеет, а работы нет. В дворниках вон. Что там? Копейки. Так ведь и студится…
— Какой «студится»? Лето на дворе, чего мелешь-то?
— Сейчас лето, а осень-то близко.
— Занят у нас штат, — отрезала.
— Так Катерина вон замуж собралась и вроде как с мужем в Тулу уедет. Место-то и освободится.
— Это еще вилами на воде писано.
— Тамара Ивановна, миленькая, жалко подружку-то, шибко жалко. Сирота она, по больницам вон постоянно, куда годно? А без них как? На лекарствах одних разоришься.
Мирошниченко губы поджала, взгляд отвела. Знала она сколько на таблетки уходит, сама двоих инвалидов тянула.
— Иди давай, не жми слезу, не заплачу, — а тон неуверенный. Домна почуяла, всхлипнула, усиливая давление:
— Молодая ведь, двадцать годков, сгинет. А здесь хоть люди вона, в обиду не дадут, да и столовая — какое подспорье. Мы ж люди, помогать должны друг дружке… Тамарочка Ивановна, а хотите я сверхурочно работать стану?
— Да иди ты, — вовсе беззлобно огрызнулась Мирошниченко.
— Так можно надеется?
— Если Рычик уедет, посмотрим. А нет — я на свое место не возьму.
Домна закивала, улыбнулась:
— Спасибо, — попятилась и чуть Ковальчук не сбила.
— Здрассте, — кивнула секретарше самого и выскользнула за перегородку.
— Нагоняй что ли устроила? — кивнула на женщину Лидия Степановна.
— Подружку к нам устроить хотела, — отмахнулась. — Чай попьем?
— Конечно, — заулыбалась женщина и сверток на стол положила, развернула, а там конфеты и пряники. Тамара сразу поняла, откуда богатство:
— Ох, и балует тебя начальник-то. Ай, к добру ли?
— Чего придумываешь? Человек! А мужчина какой? У жены его сегодня день рождение — вот угостил. Чай, говорит, с подругами и близкими попейте. А жена-то погибла, вооот. А он все не забывает.
И вздохнула: дааа, такой мужчина и бобылем.
Тамара покивала и спросила:
— Можно своим пару пряников возьму?
— Конечно. Тебе это все. Пополам поделила.
— Ой, спасибо!
— Мне-то чего? — улыбнулась. И опять в думках: это какой мужчина!
Валя с подружками чай в своей комнате пили — обиделась она на брата, характер демонстрировала. И он не отстал — на кухне с Сашкой оккупировался. Сидели вдвоем, друг на друга смотрели и курили, а меж ними на столе пряники, помадка, бутылка непочатой водки и огурцы соленые.
Пей — не хочу, ешь — не хочу.
И ведь не хотелось.
Дрозд кулаки на стол сложил, подбородком на них оперся и пытает взглядом друга:
— Ну и зачем?
Не знал Санин, что ответить.
— Плохо? Мало. Надо вовсе всех в яму скинуть, разровнять еще.
— Не приходил бы, — парировал Николай, папироску достал.
— Угу. А ты бы не пришел?
— Я — другое.
— Да, ой, Коля, — поморщился мужчина. Опять молчали и на пряники смотрели. Странное ощущение — день рождение, а один в один — поминки.
— Мне ординарец написал, — сказал, между прочим Николай. — Двадцать девятого сентября свадьба у них с Диной. Пригласил свидетелем. Поеду. В Ленинград.
— Дело, — согласился Дроздов. Подумал и спросил. — С собой возьми. Тоже письмо получил — друг у меня там, Ленку кстати знал, в одном отряде партизанили, на одной заимке ховались, у того деда, помнишь?
— Повесили его, — бросил Николай, глянув на друга. Дрозд лицом закаменел:
— Откуда взял?
— Искал, когда Белоруссию освободили. Наша часть как раз где мы в сорок первом плутали, встала.
Теперь и Сашка закурил.
— Ян сильно расстроится. Матвей тогда его спас. Из-под носа немцев вывез, полудохлого. И как я ему скажу?
Опять помолчали и, Николай кивнул:
— Заявление завтра напиши на два отгула. Дела чтобы в порядке были. Я подпишу и поедем… Ян твой Лену знал?
Дрозд покосился на Санина и кивнул, зубы сжав. Закрыл глаза, затылком к стене прислонился:
— Он ее и вытаскивал каждый раз с того света.
Николай только голову склонил и затылок огладил. Пальцы сами в кулак сжались. Грохнул по столу, а хоть бы на грамм легче стало.
Глава 57
Шестнадцатого грянуло повышение цен и чуть все планы не порушило.
Валю лишили рабочей карточки, а тут еще цены взметнулись к небу и, девушка белугой ревела, словно горе вселенское. Николай смотрел, слушал и понял — хватит, доминдальничался. Налил полную кружку холодной воды и в лицо сестре выплеснул без церемоний.
- Предыдущая
- 27/44
- Следующая