Чужая невеста - Волчок Ирина - Страница 31
- Предыдущая
- 31/41
- Следующая
Утром он встал вялый и скучный, но спокойный. Неторопливо умылся, побрился, оделся, сошел вниз, в кухню, машинально съел все, что положила на его тарелку мать, потом опять поднялся в свою комнату, вынул из стола все нужные документы, сложил в дипломат, вышел из дому и сел в свою «Ниву», даже не заглянув под капот, даже не попинав по обыкновению колеса. Все было немножко как во сне. В скучном, длинном, бессюжетном сне, в котором видишь себя будто со стороны, и сам себе подсказываешь, что дальше надо делать.
— Ты далеко? — окликнула его мать из окна кухни. Тоже, вроде, без интереса. Положенная в этом месте сна реплика.
— В Курск смотаться надо. По делу, — подал положенную реплику Алексей. Что там еще надо сказать? А, да… — К обеду, наверное, вернусь.
Сейчас мать скажет, чтобы он почитать что-нибудь привез.
— Почитать что-нибудь привези, — сказала мать. — Только не историческое. И не Чейза.
…Алексей вернулся в Колосово через три часа, зашел в дом, вывалил на кухонный стол стопку книг в ярких глянцевых обложках, и пошел к Лисковым спокойным размеренным шагом, слегка помахивая своим парадным «дипломатом» и насвистывая страстно ненавидимую им песенку «Бухгалтер, милый мой бухгалтер»…
Ксюшкины бабушка и дедушка пили чай на веранде своего нового дома. И самовар был новый, кто-то из гостей подарил. И чайный сервиз был новый, его сам Алексей на прошлой неделе привез. Идиллия. Ксюшка, наверное, уже уехала со своими новыми друзьями в свою новую жизнь.
— Здравствуй, Алешенька, — сказала тетя Катя, поднимаясь ему навстречу с сияющими Ксюшкиными глазами и теплой Ксюшкиной улыбкой. — Где же ты был? Все уже уехали. Садись с нами чайку попить.
— Спасибо, тетя Катя, мне некогда, — очень вежливо сказал Алексей и с трудом улыбнулся, чувствуя, как холодеет внутри. — Уехали? Жаль. Мне надо было Оксане кое-что отдать.
— Ксюшка вишню обирает, — сказала тетя Катя, успокаивающим тоном. — Ксюшка осталась, куда ж ей ехать… Позвать, что ли?
— Да сиди ты, Кать, сам найдет, — неожиданно сердито подал голос Сергей Сергеевич. — Посиди, отдохни… Не находилась еще? Алексей, она на тот конец пошла, за печной трубой, знаешь? За Макаровой усадьбой.
— Найду, — кивнул Алексей и тем же размеренным бодрым шагом направился через заросли брошенных садов на «тот конец», насвистывая уже другую, не менее противную ему песню: «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша».
Ксюшка стояла на старой самодельной табуретке под раскидистой, разросшейся, почти одичавшей вишней, скрытая до пояса густой кроной дерева, переступая голыми ногами, будто пританцовывая, что-то бормоча вполголоса и позвякивая бидончиком, повешенным на веревочке на шею. На ней был тот же закрытый черный купальник, в котором Алексей увидел ее в первый раз, и, конечно, те же наушники… Опять Жванецкого слушает? Он постоял рядом, посмотрел на ее голые ноги, покачал головой и нырнул в гущу вишневых веток, заходя с другой стороны дерева, перед ней, чтобы она его увидела. Она увидела, замерла на секунду, открыв рот и распахнув глаза, неловко шевельнулась на своем шатком постаменте и чуть не сверзилась, стаскивая с лохматой головы наушники. Алексей быстро шагнул к ней, бросив свой дипломат на землю, обхватил за талию, бережно снял, поставил на землю и тут же отпустил, отошел на прежнее место и поднял дипломат.
— Привет, — сказал он спокойно. — Хорошо, что тебя застал. Мне же надо тебе все отдать. А то уедешь — и где потом тебя искать?
— Что отдать? — растерянно спросила она, следя за тем, как он открывает дипломат и вынимает пачку бумаг.
— Да все… Документы, списки, сберкнижку. Вот это — стройматериалы… Вот это — Ольгина калькуляция, у нее копия есть. Вот это — мебель, посуда, тряпки всякие… осторожно, тут чеки подколоты, не растеряй. Вот это — сберкнижка. Я все, что осталось, на твое имя перевел. Чтобы потом, когда ехать соберешься, время не тратить…
Он передавал ей бумаги, пачку за пачкой, конверт за конвертом, и смотрел, как она растерянно и неловко берет их испачканными вишневым соком пальцами, не глядя складывает их на табуретку, и берет следующие, и опять не глядя складывает, и не отрывает от его лица своих медовых глаз.
— Ну, вроде все, — деловито сказал Алексей, щелкая замками дипломата. — Пока, да? Мне уже пора… Совсем хозяйство запустил. Поеду. Ты-то когда уезжаешь?
Она все молчала, растерянно глядя на него, и он замолчал, чувствуя себя последним идиотом. Ну, чего ждешь, последний идиот? Чтобы она пригласила тебя проводить ее и нежно попрощаться?
— Счастливого пути, — сказал Алексей, отступая от нее еще на шаг. — И вообще счастливо… Пусть все твои мечты сбудутся.
Он повернулся и размашисто зашагал сквозь заросли крапивы и молодую кленовую поросль, отмахиваясь пустым дипломатом от лезущих в лицо веток и насвистывая «Все хорошо, прекрасная маркиза»… А потом дошел до своей «Нивы», так и стоящей с открытой дверцей посреди двора, сел за руль, захлопнул дверцу и рванул с места, не услышав, что крикнула вслед мать, только заметив в окне ее сердитое и удивленное лицо и помахав ей рукой.
Вот как они с Ксюшкой расстались пять дней назад. Она, конечно, уже уехала. Ну, что же. Все правильно. Так и надо. Абсолютно все считают, что надо именно так. Не упускать шанс. Использовать возможности. Ковать железо, пока горячо. И кто он такой, чтобы мешать процессу ковки? Вот сейчас он приедет к родителям, и мать все ему расскажет. Мать всегда все рассказывала ему о соседской девочке Ксюшке. Уже который год. И ни разу до этого лета он ее не встречал. И после этого лета никогда больше не встретит. А мать будет ему рассказывать о ней все, что узнает от Ксюшкиных деда и бабки. А те будут читать ее письма из Америки, и грустить, и ждать в гости. И, может быть, она приедет к ним когда-нибудь со своим американским мужем, и они будут весь отпуск жить в новом доме (такой дом не стыдно показать любому американскому мужу), и будут собирать вишню в брошенных садах, и пить чай на веранде с резными перилами, и качаться в гамаке за домом…
А он будет пахать в своем маленьком хозяйстве как проклятый, и возить на ободранной «Ниве» фляги с медом, и возвращаться по бездорожью в свой прекрасный дом, в свою пустую комнату, если не считать его самого. Но его можно не считать. Компания самого себя его давно уже тяготила.
Вот с таким настроением Алексей ехал в Колосово, с таким настроением остановился у крыльца родительского дома, стараясь даже случайно не зацепить взглядом новый Ксюшкин дом, с таким настроением поволок в кухню увесистые банки с медом, несколько удивившись, что никто не выходит его встречать. Наверное, обиделась мать. Пять дней от него ни слуху, ни духу. Даже загипсованного Игорешу во вторник из Курска не он привозил, а соседский сын… Сейчас мать ему вломит за невнимание, пренебрежение и прочие смертные грехи. Ох и вломит…
Алексей сделал веселое лицо и, не доходя до кухонной двери, радостно заорал:
— Эй, селяне! Не слышу оркестра, не вижу хлеба-соли, не ощущаю восторга! Почему никто не падает в мои объятия?
— А ты кто такой? — сурово осведомилась мать, поднимаясь из-за стола и вызывающе упирая кулаки в объемистую талию. — Что-то я вас не припоминаю, молодой человек… Что-то мне ваше лицо не очень знакомо… Вы к кому?
— Да я так, мимо проезжал… Дай, думаю, зайду, водички попрошу, — подхватил Алексей в тон. — Водички-то, думаю, попить дадут бедному путнику? Одну кружечку… Ма-а-аленькую… Но кипяченой. И с заварочкой. И с сахарком. И с пирожком. И с котлеткой с картошечкой. И с салатиком. И со всем уважением, если можно…
Он болтал, устанавливая тяжелые банки на полу под столом, висел вниз головой и поэтому не видел, что там делает мать — то ли наливает ему чай, то ли собирается треснуть его по башке родительской дланью. Нет, кажется, треснуть не собирается. Алексей выпрямился, изобразил искреннее раскаяние, скромно потупив глаза и собираясь что-то сказать… И замер с открытым ртом, наткнувшись взглядом на пару босых загорелых ног по ту сторону стола. Знакомые такие ноги, исцарапанные, как всегда. Допрыгался. На материнской кухне уже незнамо что мерещится. Алексей поднял глаза, заглянул через плечо матери и захлопнул рот, больно прикусив язык.
- Предыдущая
- 31/41
- Следующая
