Паутина - "Сфинкс" - Страница 166

• Предыдущая
• 166/202
• Следующая

Лили лишь покачала головой, беря его бледное лицо в руки:

— Скор, милый, не проси меня в этом участвовать. Я бы хотела, чтобы и ты просто с ними поговорил, но ведь я не смогу тебе помешать. Ты знаешь — я люблю тебя таким, какой ты есть, я знаю, что не смогу тебя изменить. Просто и ты пойми и прими то, что я не смогу поступать так, как ты…

Он глубоко вздохнул, притянул ее к себе и обнял.

— Вас, Поттеров, жизнь столько раз топтала, мяла, прокатывалась всей тысячей колес, а вам хоть солнце рухни… Откуда в вас все это? Это доверие, всепрощение, глупая уверенность, что все можно решить словами и добром? Будто вас выпускают из какого-то другого мира, где есть только любовь и дружба…

— Мерлин, Малфой, тебя ли я слышу…

Они вздрогнули — в дверях стоял Джеймс, потирающий озябшие руки.

— Почему ты сейчас не в теплице, где должен ломиком ковырять землю и чертыхаться, поминая свои любимые трусы Мерлина? — Скорпиус отпустил Лили.

— Да… — гриффиндорец махнул рукой. — Все равно опоздал… Я смотрю, обошлось без жертв и крови?

— Это только пока, — усмехнулся Малфой. — Надо бы где-нибудь переждать, пока на нас не наткнулись преподаватели…

— Я хотел сходить к Ксении, — заметил Джеймс, — но мадам Помфри не очень-то обрадуется толпе, да еще посреди уроков.

— Тогда переждем в Выручай-комнате, — Лили улыбнулась парням. Странно, но сейчас она чувствовала себя почти абсолютно счастливой. Потому что ей улыбались двое ее самых любимых парней.

Гарри стоял и смотрел на Гермиону. Что-то произошло, но что, он вспомнить никак не мог. Предыдущие два дня тонули в дымке, воспоминания были смазанными и расплывчатыми. Что-то случилось, с ним и с ней. Что?

Он проснулся утром из-за того, что задыхался. Задыхался не от нехватки воздуха — из-за его избытка в легких. Грудь буквально разрывалась. Он старался не дышать глубоко, но это ничего не изменило. Он открыл глаза и чуть не ослеп — так ударил свет, наполнявший комнату. Он судорожно дышал — было ощущение, что заканчивается действие жаброслей, но он еще в воде. Безмерная слабость во всем теле. Каждую клетку ломило, руки не слушались. А внутри — невесомая пустота. Он испугался этой пустоты, испугался слабости, испугался переизбытка воздуха и света. Что с ним?

Рядом лежала бледная Гермиона. Она крепко держала его за руку, на его ладони — следы от ногтей. Ее губы искусаны в кровь. Лицо бескровное, с тенями под глазами. Гарри смотрел на нее сквозь прищуренные глаза. Наверное, ночью ему приснился кошмар, и она снова пришла к нему. Но он ничего не помнил.

Он освободил свою руку и поднялся, стараясь не разбудить Гермиону. Ноги дрожали, тело начала сотрясать дрожь. Он осторожно вдыхал и так же осторожно выдыхал, словно привыкал к этому простому движению — вдох-выдох. Поправил очки на носу, все еще не решаясь полностью открыть глаза.

А внутри — невесомая пустота. Нет, не пустота, потому что отдаленным эхом — давно привычная боль. Но лишь эхом, словно огромная бездна, заполнявшая его еще недавно, сжалась до размеров комочка, что теперь тревожил его в самом дальнем уголке души. И, кроме этой отдаленной, будто почти забытой боли, невесомость и пустота. Тьма отступила, она выглядывала откуда-то издалека — откуда доносился привычный крик. Но крик был приглушен, словно настигал его сквозь толщу лет.

Гарри медленно вышел из комнаты, переставляя дрожащие ноги и привыкая все глубже дышать. Он заглянул в спальню Альбуса — сын не спал. Ал сидел на кровати и раскладывал карточки от шоколадных лягушек. Когда Гарри подошел к кровати, Альбус обнял его за шею, улыбаясь. «С возвращением, папа!», сказал мальчик. И Гарри почувствовал, как к застарелому камню горя и вины присоединилось еще что-то — небольшое, но теплое, ласкающее.

«Пойдем вниз, завтракать». Гарри подал сыну джинсы и свитер, почистил их палочкой и залатал (пусть неумело) дырку на рукаве. Потом спустился на кухню, отметив, что третья сверху ступенька скрипит и надо бы ее подправить позже.

В гостиной он подобрал несколько карандашей и улыбнулся, увидев, что кто-то (он даже знал, кто) оклеил фантиками стену под лестницей. Он поставил на плиту чайник и стал слушать, как он шумит: привычно, задевая что-то внутри него, отчего пустота снова изменилась. Глаза уже могли без боли смотреть на свет, что шел из окна, но легкие все так же были переполнены и причиняли легкую боль, но к этому он начал привыкать. Наверное, он все еще задыхался.

«Па, там столько снега выпало!», Альбус вбежал на кухню, уже надев шапку и куртку, из-под джинсов торчали пижамные штаны, шнурки на ботинках кое-как завязаны. Сын заматывал на шее зеленый шарф. Ал хотел взять из вазы конфету, но Гарри не позволил — нельзя есть сладкое до завтрака. Тогда мальчик махнул рукой и поспешил прочь, видимо, во двор. И Гарри, отключив чайник, пошел за ним. В гостиной он взял плед и завернулся в него.

На улице он на миг опять потерялся в ощущениях. Легкие буквально заполнились морозным воздухом, из глаз брызнули слезы. Его знобило, в ногах — слабость. Он опустился на крыльцо, держа плед у шеи и пытаясь дышать. Смех резвящегося в снегу Альбуса будил что-то в душе.

Воздух в легких был слишком… другим. Гарри притянул к себе веточку и превратил ее в сигарету, вспомнив, как этим увлекался Туба. Впервые в жизни закурил, но не закашлялся. Стало легче, немного. Легче дышать, легче смотреть.

Озноб становился все сильнее, а невесомая пустота внутри и отдаленное эхо былой боли — все ощутимее. А потом пришел Люпин с его фиолетовыми почему-то волосами и радостной новостью, и в душе снова появилась частичка тепла, частичка чего-то нового, теплого, ласкающего. Говорилось легко, слова сами приходили на ум, хотя он совсем не думал о том, что он говорит.

Слабость и озноб не покидали его все это утро. Пока он не встретился глазами с Гермионой.

Что произошло? Он будто вот только что понял, что вовсе не пустота была сейчас внутри — просто после давящей боли из вины и страшных воспоминаний, после этого пуда, теперь казавшегося просто застарелым рубцом, окаменелой частью души, то, что было в нем сейчас, казалось пустотой. Невесомой пустотой. Невесомой, но не пустотой. И глядя сейчас на Гермиону, он это понял окончательно. Невесомость чего-то легкого, светлого, теплого, ласкающего.

Он словно оглядывался и видел за спиной темный вход, откуда доносился надсадный, приглушенный крик. Его крик. И темный проход в пещеру его прошлого, почти поглотившего его, но почему-то отступившего, уже не притягивал. Манил, обещая вечный покой в тумане из скорби, но не притягивал. И он смог отвернуться и взглянуть на свет. Свет, что дарили ее усталые, но родные, полные надежды глаза.

Гермиона сидела на диване, не двигалась, молчала. Бледные щеки и чуть заметные круги под глазами. Она обычно так выглядела, когда очень сильно уставала. Ее волосы — они стали еще длиннее за два месяца, а он и не заметил — распались по плечам. Но они были все такими же каштановыми, а он ведь стал почти седым.

Гарри никак не отреагировал на уход Люпина и Альбуса на кухню, откуда манил запах свежего чая. Не мог отвести взгляда от этих глаз, они помогали дышать, он уже не задыхался, прошел озноб. Осталась лишь слабость. И невесомость в недавно такой тяжелой, истекающей последними каплями крови душе.

Он медленно подошел к дивану и сел рядом с ней. Уголки ее губ чуть дернулись вверх, она протянула руку и убрала прядь непокорных волос с его лба. Задержала палец на шраме, легко очертив контур. Но смотрела Гермиона ему прямо в глаза. И он не мог оторваться, боясь, что, утратив этот жизненно необходимый контакт, он снова потеряется в себе, бездна вновь поглотит его, снова затянет в пучину прошлого. Прошлых поступков. Прошлых ошибок. Прошлой вины. Они были в прошлом, действительно, теперь в прошлом. Лишь отголоски, что доносились сейчас до него.

— Как ты? — тихо спросила она, сплетая свои пальцы с его.

• Предыдущая
• 166/202
• Следующая